Вернуться к тебе

– А ты матери сказала, куда идешь?

– Сказала, что иду потусоваться с тобой. – Перл обвивает рукой мою шею. – Мама Голдблатт никогда не волнуется, если я с тобой. Ты безопасен.

– Блеск. Безопасен.

– А что? Ты предпочел бы быть опасным?

Я кладу журнал на столик. В точности на то место, где взял его.

И забираюсь в глубь здоровенного кресла:

– Сам не знаю, каким я хочу быть.

Глава третья

Я уже начинаю гадать – а спит ли брат вообще?

У него всю дорогу включено радио. Станция настроена плоховато, поэтому постоянно слышен «белый шум». На фоне этого противного звука я слышу щелканье компьютерной клавиатуры.

Несколько раз посреди ночи, когда я вставал, чтобы сходить в туалет, я слышал, как брат кричит – вернее, негромко вскрикивает. Хриплым шепотом. А это пострашнее, чем если бы он орал в голос.

Слов я не разбираю, но они есть. Слово, еще слово и еще… В бездне призрачных часов, когда весь остальной мир спит, Боаз блуждает в каких-то краях, где не помнит, что больше не разговаривает.

Если я стучу в его дверь, он никогда не открывает ее. Спрашивает:

– Что тебе нужно?

Что мне нужно? Нормально, вообще.

– Ты в порядке?

– Да, все класс.

Три слова.

– Ладно, – говорю я. – Я так, просто узнать.

Кристина Кроули заходит, чтобы повидаться с Боазом. Она сидит за кухонным столом напротив мамы, обхватив пальцами стакан холодного чая. Она стала еще красивее.

Я только что вернулся с пробежки. Решил, что для прочистки мозгов это лучше, чем курение. Выяснилось, что я не такой уж хиляк.

Спорт – это было по части Боаза. Футбол. Бейсбол. И баскетболистом брат был очень неплохим для парня с его ростом. После игр, в которых участвовал Боаз, мы с аббой и мамой шли домой, а он отправлялся на вечеринку с товарищами по команде. А я тогда думал: «Может быть, настанет такой день, когда…»

И вот сегодня я вышел на утреннюю пробежку. В субботу. Жара ужасная. Духота. И похоже, сегодня объявлен Национальный День Стрижки Лужаек. Ощущение такое, будто я вдохнул полмешка травы.

Кристина встает:

– О, мой Бог! Леви! Поглядите только!

Неловкий момент. Я соображаю – может быть, мне следует ее обнять? Одно я точно знаю: девушкам руку не пожимают. И еще одно я знаю точно: если на тебе промокшая от пота футболка, девушку обнимать не стоит.

Решение принято. Я машу рукой и иду к холодильнику за водой.

– Просто не верится, как ты вырос. – Кристина садится и отодвигает от стола стул рядом с собой. – Посиди… расскажи, что у тебя новенького.

Я не видел ее три года. Неслабый кусок моей жизни.

– Да не так уж много.

– Неправда. – Мама вытирает стол в том месте, куда упало несколько капелек моего пота. – Леви теперь бегает по утрам. Он заканчивает юниорский класс. И он… гм… – Мама пытается встретиться взглядом со мной. – Ну же, малыш. Расскажи Кристине о себе.

Я пожимаю плечами:

– Английский у нас преподает Хардвик.

– Ух ты! У нас тоже она была. Слушай, а у нее и сейчас усы растут?

Я вспоминаю, как Кристина жаловалась на мисс Хардвик Боазу. Я потому и заговорил про нее. Про Кристину я помню все.

– Ой, теперь у нее не то что усы – козлиная бородка.

– Ха-ха! – Кристина смеется и накрывает мою руку своей.

Мое усталое тело пронзает разряд электрического тока.

Мама уносит наши опустевшие стаканы. Она уходит из кухни с улыбкой и принимается разбирать белье после стирки.

– Я пришла повидаться с Боазом, – говорит Кристина и наклоняется ко мне. Я ощущаю ее дыхание на своем лице. – Но похоже, не стоило мне заходить.

«Господи, она просто милашка», – думаю я.

«Милашка» – словечко, которое парню вслух произносить вряд ли стоит, если только он не хочет схлопотать по физиономии. И все-таки Кристина Кроули – милашка.

Она подстригла свои светлые волосы. Теперь они чуть ниже подбородка, поэтому хорошо видна ее потрясающе красивая шея. К тому же она не красится, а я терпеть не могу, когда девчонки красятся. Ну, то есть… ты же девушка, да? У тебя же все это есть – нежная кожа, ресницы и все прочее. Зачем же размалевывать красками все то, чем тебя снабдила природа?

Однажды я натолкнулась на них с Боазом в спальне брата.

Иногда я заглядывал в его спальню тайком, всякий раз пытаясь что-то понять про него или про себя… ну, что со мной может стать через четыре года… В общем, в тот дождливый декабрьский вечер я сорвал джекпот.

Боаз, обхваченный руками и ногами Кристины. Их медленно движущиеся тела. Татушка на ее левом плече – бабочка.

Я простоял там дольше, чем следовало. Они меня не заметили. Я, пятясь, бесшумно вышел из комнаты.

Потом я очень долго не мог смотреть Кристине в глаза – краснел как рак.

И вот она здесь. А это должно что-то означать. Может быть, брат ей писал, звонил или навещал ее в Дартмуте все то время, пока он не писал, не звонил нам и нас не навещал.

А я и не осознавал, как сильно стосковался по Кристине – просто по тому, чтобы на нее смотреть.

– Он не… – Я подыскиваю правильные слова. – Не знаю… Ну, не очень общителен, что ли.

Девушка делает глубокий вдох, медленно выдыхает, закидывает руку за голову и принимается массировать свою восхитительную шею.

Она была здесь в тот вечер, когда Боаз сделал объявление.

Вот доел салат – и сделал объявление. Был самый обычный ужин. Воскресенье, вечер, Дов у нас в гостях. Апрель. День выдался долгий и ленивый. Теплый не по сезону. Мы болтали про оттенок розового цвета, в который наши соседи выкрасили дом. И ничего в этом вечере не было такого, что подсказало бы всем, что он превратится в «тот самый вечер».

Боаза приняли в Корнельский университет, Колумбийский университет, университет Тафтса и университет Беркли. Все ожидали его решения. Мама была вне себя от радости, а потому то и дело к Боазу приставала.

«Ну? – спросила она в сотый раз. – Ничем не хочешь с нами поделиться?»

«На самом деле хочу. – Боаз положил вилку на тарелку. Немного отодвинулся на стуле от стола. – Я поступаю в морскую пехоту. Сразу после получения аттестата приступаю к службе».

Молчание. Длинная пауза. Все сидели и гадали – это, наверное, шутка? Боаз умел пошутить.

Он не всегда был таким уж серьезным. Но было совершенно ясно: брат сказал именно то, что сказал.

С таким же успехом он мог объявить, что собирается стать балериной. Шок бы это вызвало такой же. Да, я понимаю, что это звучит странно, если учесть, что наш отец, и дед, и даже наша бабушка были солдатами, но это было в Израиле. А здесь Америка.

«Но… но… Это же… не для таких, как мы», – пролепетала Кристина. Ее губы дрожали.

Теперь, вспоминая об этом, я думаю, что девушку, быть может, обидело то, что Боаз, принимая такое решение, с ней не посоветовался. Все решил сам и объявил ей вместе со всеми остальными.

«Такие, как мы, – это кто?» – осведомился Боаз.

«Люди, у которых есть другие возможности. Которые поступают в университеты Лиги Плюща. Кто верит в мир и дипломатию… а не в грубую силу».

«Нет, Боаз, – вступила в разговор мама. – Нет, милый. Ты мыслишь неправильно. Нет».

Это последнее мамино «нет» прозвучало слабенько. Она словно бы поняла, что уже проиграла.

Абба и Дов в тот вечер говорили мало. Было совершенно ясно, какова их точка зрения. Участие в войне без ясной цели, притом что это не было платой за гражданство в стране, которую мы все считали родиной, – нет, такой выбор ни отец, ни дед сами не сделали бы. И они сказали об этом позже – каждый по-своему.

Но спорить с Боазом так, как спорили мама и Кристина, они не стали, и я не знаю, простила ли мама аббу за это.

Боаз начал распаляться:

«Между прочим, это было нелегкое решение, но оно верное, и было бы приятно знать, что моя семья меня поддерживает. – Боаз скосил глаза на Кристину: – И моя девушка».

«Но Боаз… Почему? – спросила Кристина. – Зачем нужно отказываться от всего, к чему ты стремился?»