Страница 23 из 29
– Не спится? – услышал Андрей голос Максима Максимовича. – Я тоже люблю утро в горах. Ни с чем не сравнимое чувство испытываешь, когда глядишь на уходящие в бесконечную даль гребни гор, подернутые синевой.
– Да, я тоже имел счастье познать это чувство, и кажется, оно становится уже необходимой потребностью, – поделился Андрей, а потом робко спросил:
– А что же вы, Максим Максимович, из Владикавказа выезжая, так нелестно о Кавказе отзывались?
– Эх, батенька, – вздохнул Максим Максимович, – если бы я на Кавказ отправлялся только горы глядеть, так я, может быть, и радовался бы.
– А разве радость общения с природой не укрепляет и дух, и тело наше? – улыбнулся Андрей, стараясь увести старшего товарища от мучивших его, как он полагал, неприятных воспоминаний о службе на Кавказе.
– В мои годы даже и это лекарство мало помогает, – грустно глядя на Андрея, ответил штабс-капитан и продолжил: – Вот что, Андрей, не обращай внимания на хандру старика. Дай тебе Бог, чтобы ты всегда и везде оставался молод душой, вот главное! А теперь пошли на станцию, скоро выезжаем.
Карета стремительно катилась вниз, теперь возница едва сдерживал лошадей и старательно нажимал на рычаг, на нижнем конце которого была прикреплена деревянная колодка, прижимающаяся к ободу колеса.
Дорога петляла по склону Земо-Млетского спуска, и пассажиры могли поочередно наблюдать всю прелесть ландшафта золотой осени – от убеленных зимой горных вершин до едва тронутых желтизной увядания трав в глубине долин. Перед глазами то пики Красных гор, то каменный хаос Гут-горы. Только что внизу чернела пропасть Чертовой долины, и вот снова конусы Семи братьев и темно-зеленые спины хребтов, плавно уходящие на юг, с селениями, приютившимися у подножий.
Наконец все восемнадцать витков дороги остались позади, распластавшись на верстовой щеке склона, и она, сделав прыжок через Белую Арагви по узкому мостику, рассекла селение Земо-Млети.
Теперь обзор был ограничен долиной реки. Остаются позади одно селение за другим, и все они похожи друг на друга. Мерное покачивание кареты усыпляет путников. Смолкли разговоры. Совсем не осеннее солнце, пригревая, лишило их сил сопротивляться дремоте, и время для них остановилось.
– Господа! – не вытерпел Андрей, собравшись с силами и протерев глаза. – Взгляните на чудо, только не природы, а рук человеческих, – не пожалеете.
– А! Это Ананури, – взглянув вверх, тоже оживившись, сказал Максим Максимович. – Примечательное сооружение. Это владение арагвских эристатов.
На высоком крутом обрыве высились зубчатые стены, уступами охватывающие внутренние крепостные сооружения. Над ними, по углам стен, вознеслись круглые кирпичные башни, из которых одна была с плоской крышей, остальные островерхие. Зубчатые башни венчали входы в крепость, а над всем ансамблем крепости главенствовало крестообразное сооружение с уходящим в поднебесье куполом.
Миновав Ананури и мостик через приток Белой Арагви, дорога резко свернула вправо и вдоль речки начала подъем на отрог Ломисского хребта, покрытый богатой растительностью, придающей мягкость пейзажу, столь характерной для уютной Млетии. Центром ее является живописное селение Душети, в котором вскоре и оказались путники, как только спустились с перевала.
От селения Бодорна дорога снова вышла на берег реки, вобравшей в себя воды всех Арагви – и Белой, и Черной, и Пшавской, устремившейся бурным потоком по широкой долине с окаймленной густыми лиственными лесами россыпью белеющих селений.
Отроги могучих хребтов расползлись в округло-плоские натеки бархатных склонов плодородной Мухранской равнины.
– Скоро Мцхета, – про себя, негромко сказал Максим Максимович, но все как-то встрепенулись от оцепенения, навеянного созерцанием обильных красками пейзажей, столь непривычных для жителей российских равнин в пору глубокой осени.
– Коли день близится к концу и мы приедем в Тифлис в темноте, то виды Мцхеты будут для нас достойным финалом богатого впечатлениями совместного пути, – с некоторым сожалением, что все имеет конец, сказал Андрей. Он обратился к Максиму Максимовичу: – Вы не откажете нам поведать о достопримечательностях сего местечка?
– Не обессудьте за скромные познания, но рад постараться, если, конечно, не будет возражений, – взглянув на дам, сказал он.
– Что вы, – мило улыбнулась старшая и бросила взгляд на мужа, который так и остался пленником своего испорченного назначением на Кавказ настроения: – Мы так рады, что нам удалось за два дня пути благодаря вашей милости так много узнать о совсем незнакомой для нас части России.
– Тогда смотрите! За рекой высятся и сейчас еще весьма впечатляющие развалины старинной крепости, некогда запиравшей долину Арагви и защищавшей Мцхету от набегов враждебных горных племен, – с вдохновением начал Максим Максимович. – Называлась она Бебрис-Цихе, что переводится как «Крепость старца», а дальше, на отроге Сагурамского хребта, вы видите памятник древнегрузинского зодчества – храм Джвари, воспетый Лермонтовым в поэме «Мцыри». Когда-то Мцхета была столицей Грузии, а величественное сооружение, что вы видите перед собой, есть кафедральный собор Свети-Цховели, являющийся усыпальницей многих грузинских царей. Другой собор, видимый поодаль, – Самтавро, где, говорят, похоронен христианский царь Грузии Мариан.
Лошадки, предчувствуя близкий конец пути, резво катили коляску по укатанной ровной дороге и, прежде чем рассказчик поведал об истории Мцхеты, уже дружно зацокали подковами по отполированному деревянному настилу моста через многоводную Куру.
Прямо перед глазами путников – высокие уступы увитых зеленью отрогов Триалетского хребта, а слева, куда свернула дорога, как писал Лермонтов,
Вечерело, когда карета выехала на обширный пустырь, называвшийся Дигомским полем. Видны были редкие пригородные строения. В шестом часу, оставив позади двести верст, карета подкатила к «конторе движения» – небольшой почтовой станции. Сверкал огнями Тифлис. Пассажиры расставались, и каждый уходил в тифлисскую ночь со своими мыслями о завтра.
Бабушка Ноно с радостью встретила своего постояльца и долго его рассматривала, обходя кругом, любуясь его новым мундиром и прищелкивая от удовольствия языком.
– Вай, вай, генацвале, какой ты пригожий! Мне бы в молодости такого красавца встретить, – приговаривала она и, мелко смеясь, смахнула уголком передника со сморщенного, иссушенного временем лица слезинки.
Направляясь на следующий день с докладом к генералу Стебницкому, Пастухов не мог избавиться от непонятного волнения.
«Чего бы мне теперь-то волноваться? Так ведь нет, терзаюсь», – думал он, переступая порог знакомого кабинета.
– Ваше… – только было начал рапорт, щелкнув каблуками, Пастухов, как генерал, поднявшись из-за стола, протянул руку ему навстречу.
Андрею, смутившемуся от неожиданности, ничего не оставалось, как на полуслове прервать рапорт – не заставлять же генерала стоять с протянутой рукой – и, сделав шаг в его сторону, пожать руку.
– Рад за вас, господин коллежский регистратор, – всматриваясь в стоящего перед ним статного, затянутого в новенький мундир классного военного топографа, сказал Иероним Иванович и добавил, возвращаясь за стол: – А теперь садитесь и расскажите, как там, в столице, дела делаются.
Андрей подробно доложил о выполнении поручения и всех тонкостях по его производству.
– А теперь за дела, – усмехаясь в усы, сказал генерал, – их у нас с вами на Кавказе хоть отбавляй.
– Непременно оправдаю ваше доверие, – просто ответил Андрей и, встав со стула, четким шагом вышел из кабинета.
«Прекрасный бы вышел из этого молодого человека триангулятор, но и топографы хорошие тоже не менее нужны», – подумал генерал, провожая взглядом Пастухова. Иероним Иванович поймал себя на мысли, что немножко завидует молодому человеку, только что покинувшему его кабинет. «Но, по-видимому, – думал он, – дело не только в годах. Разве много – пятьдесят лет, что на днях мне исполнилось? А здоровье поизносилось. Кавказ, конечно, не только благодатное место, но и обширная область непочатого труда по изучению и освоению края для нужд России». Сделано немало, в том числе и его, Стебницкого, усилиями, в то же время главное все впереди и таким, как Пастухов, предстоит еще много потрудиться.