Страница 22 из 29
– Сколько верст тянется ущелье и почему так называется? – кричит Андрей, считая, что сейчас, под впечатлением, надо узнать об этом.
– Двенадцать верст. По-персидски Дариал значит «дорога по ущелью», и они же, персы, называли его «Вратами аланов». Грузины ущелье называют «Арагвис кари», то есть Арагвские ворота, или «Овста кари» – ворота в Осетию, – тоже кричит в ответ Максим Максимович и, успокаивая попутчиков, добавляет: – Осталось немного. Потерпите, и мы увидим свет божий.
Щель Терека стала светлеть, клубящийся туман ускользал вверх и носился клочьями в разные стороны, казалось, тоже от радости, что есть куда вырваться после столь тесной щели Дариала. Вскоре дорога, как бы споткнувшись в своем беге о непреодолимый выступ скал, круто взметнулась влево, сходу перемахнула через Терек и на какой-то миг замерла прямым участком перед грозным укреплением, возвышающимся на усеченной вершине черной скалы. Внизу и ближе, у самой дороги, распростерлось серое приземистое крепостное сооружение с высокими круглыми башнями, изрезанными узкими щелями бойниц.
– Полюбуйтесь, господа, – прервал мысли спутников штабс-капитан, – перед вами Дарьяльская крепость, ключ от Дарьяльских ворот, а на том берегу Терека, на черном утесе, вы видите развалины старого замка, с легкой руки Лермонтова прозванного замком Тамары.
– Из курса истории, что мне пришлось изучать еще в Смольном, в памяти осталось имя грузинской царицы Тамары, – несколько смущенно, но не без гордости за свои познания, вступила в разговор дама.
– Простите, мадам, – вежливо, но не без иронии, не давая даме насладиться воспоминаниями, сказал офицер, – должен заметить, что царица Тамара, правившая Грузией в конце XII века, к Тамаре поэтизированной никакого отношения не имеет.
– А знаете, Максим Максимович, – взглянув на даму и увидев, что рассказчик обошелся с ней не совсем деликатно, отчего та густо покраснела и снова замкнулась, решил смягчить тон беседы Андрей, – имя царицы Тамары из XII века только выигрывает, если мы его воспринимаем через образ героини лермонтовского «Демона».
– Как будто я возражаю против восприятия образов?! – улыбнувшись и взглянув в глаза обернувшейся к нему женщины, сказал Максим Максимович. – Просто у меня иногда страсть к точности преобладает над романтикой.
– Простите и вы меня, господин офицер, – снова обернулась дама к штабс-капитану с обворожительной и, как ей самой, наверное, казалось, убийственной для него улыбкой, – в вас сидит бесенок женоненавистника.
– Вы, мадам, проницательны, – добродушно отозвался на вызов Максим Максимович, – но не кажется ли вам, что мы уходим от более насущной на сей момент темы разговора, в которой я постараюсь оправдать ваше доверие ко мне?! А что касается отношения моего к женщинам, то, поверьте старому холостяку, у меня есть причины для не столь высокого мнения о «слабом поле».
Чиновник исподлобья взглянул на офицера. Андрей посматривал то на даму, то на Максима Максимовича и как бы вопрошал: «Ну, пожалуйста, зачем так?»
– Нам теперь, как нигде до сих пор, необходимо единство мышления и действий, – приняв устрашающее выражение лица, начал Максим Максимович, уставившись на девочку, – подъезжаем к самому страшному месту Дарьяльского ущелья.
Надвинувшаяся на путников темнота, пронизанная брызгами беснующегося Терека, придавила их, головы инстинктивно втягивались в плечи, воцарилось молчание. Карета проезжала мимо скал, издавна носивших название «Пронеси, Господи».
Перед селением Гвелети дорога проложена по левому берегу реки, за которой виднелись причудливые скалы, напоминающие то летучую мышь с распластанными крыльями, то часового. Когда Андрей поделился своими впечатлениями по этому поводу, то Максим Максимович, которого, видать, дорога несколько утомила, только подтвердил, что так они и называются.
Наконец подъем кончился, лошадиные копыта начали отстукивать беспорядочную дробь, коляска покатилась под уклон. Впереди, в широком просвете долины, стали видны строения большого селения.
– Это Казбеги, – ответил Максим Максимович на молчаливый вопрос спутников. – Когда-то этот аул назывался Степанцминда, и старшиной (моуравом) этого пограничного грузинского пункта был Кази-бек, в обязанности которого входило обеспечение безопасности передвижения по дороге, ее ремонт. Позже по имени старшины стали называть аул, а затем и высочайшую гору, что виднелась на западе, которую грузины называли Мкинвари, или Мкинварцвери, что переводится на русский как Ледяной пик.
В Казбеги стоянка была продолжительнее, чем на предыдущих станциях, и пассажиры имели возможность поразмять ноги и перекусить в чайхане при станции.
Пока оставалось еще время, Максим Максимович и Андрей присели на камни. Перед ними, за ущельем Терека и аулом, раскинувшимся на другом берегу, над серыми пологими склонами ближайших гор сверкала снежная шапка Казбека.
– Прекрасен вид, ничего не скажешь, – заметил Максим Максимович, – на Казбек смотреть хочется. Видишь, Андрей, на горе, что левее его и ближе, которая называется Квенец-мта, виднеется монастырь, так это хевская святыня Цминда-Самеба.
– Максим Максимович! Вам не хотелось когда-нибудь взойти на Казбек? – спросил Андрей.
– Нет, такого желания не припомню. Да и к чему туда залезать-то?
– А мне хочется. Хочется на Кавказ с его вершины посмотреть.
Вскоре к ним подбежала группа бедно одетых ребятишек. Вытаскивая из лохмотьев одежды камни, они предлагали купить их. Были среди них и кристаллы, а то и целые друзы горного хрусталя, сверкающего на солнце всеми цветами радуги. Покупателей не было.
– Мне рассказывали, – продолжал Максим Максимович, как только детвора убежала от них, – что в ауле Гергети, что видим под Казбеком, можно найти хороших проводников, и недорого. За рубль в сутки могут согласиться, а носильщик потребует до трех рублей, столько же и за лошадь в сутки требуют. Понадобится – можешь воспользоваться.
– Спасибо за совет, но мне кажется, что топографы сами должны не хуже местных жителей ориентироваться, ведь наверняка ни один из них на Казбеке не бывал, – ответил Андрей.
Кучер окриком прервал разговор друзей. Путь еще далек. Лошадки резко берут с места. Впереди Хевское ущелье. Вдоль дороги то тут, то там высокие сторожевые башни, сложенные из дикого камня, только виднеющаяся на обрывистом выступе горы элия, что при въезде в аул Сиони, четырехугольная, конусообразная, выделяется красноватым цветом. Рядом с ней – небольшая церквушка. Дорога с крутым подъемом жмется к нависшим скалам горы Кабарждин, напоминающим причудливые изваяния. Подъем заканчивается широкой котловиной, образуемой Хевским, Ухатским, Трусовским и Байдарским ущельями, в ней расположено селение Коби. Русло Терека круто уходит на запад.
– Теперь до самого перевала по Байдарскому ущелью путь наш пролегать будет, – пояснил Максим Максимович, закутываясь в шинель и этим как бы давая понять, что дальше путь однообразный, малоинтересный, да и холодновато становится.
Солнце все ниже опускалось к пикам Центрального Кавказа, в долину ложились тени ближних хребтов. Уставшие лошади медленно тянули коляску на перевал.
– Ну, слава Богу! – спохватился штабс-капитан, когда справа от дороги показался невысокий гранитный обелиск, в верхней части которого было высечено: «Крестовый перевал. 2384». – Теперь пойдем быстрее.
– Скажите, Максим Максимович, а почему сей перевал Крестовым зовется?
– Говорят, что на перевале, у старой тропы то ли грузинским царем Давидом Строителем, то ли управляющим горскими народами Давидом Кононовым в 1824 году был поставлен деревянный крест, оттого его назвали Крестовым, – пояснил тот.
В сумерках карета подъезжала к селению Гудаури, где предстояло переночевать путникам. Выше селения едва угадывались очертания грозного Хаоса – нагромождения обрушившихся скал.
Осень стояла теплая. Нижняя линия снегов в горах была выше Крестового перевала. Красноватый диск солнца только что выглянул из-за белесой синевы Гудамакарского хребта. Долина реки Белая Арагви глубиною с версту утопала в сизой мгле предрассветного утра, а над ней искрились вершины Крестовой и уходящих на запад других гор Центрального Кавказа.