Страница 8 из 140
Карантир считал себя свободным от каких-либо обязательств перед оставшейся в навсегда потерянном для него Валимаре женой. Он легко убедил себя в том, благо этому способствовал водоворот трагических и драматических событий, в который он вместе с братьями был затянут их чрезмерно импульсивным и несдержанным родителем, что есть на свете вещи гораздо более важные, чем какие-то любовные чувства. За столетия, проведенные в Эндоре, Морифинвэ уже совсем, казалось, похоронил в себе любые проблески подобных чувств, слывя самым злобным, тяжелым на руку и несдержанным на язык из сыновей Феанаро, как в один прекрасный день встретил эту атанет, деву-воина, предводительницу племени халадинов.
Да, Халет была воином, как и он. Так же, как и он, дочь Халдада была гордой, своевольной и не терпела ничьего командования, ничьей воли, кроме своей собственной. В этом отношении она была гораздо свободнее, ведь после смерти отца и брата она сделалась предводительницей и единственной владычицей халадинов, он же всегда был вынужден подчиняться воле отца, а потом воле старшего брата.
Владычица Халет была умна и бесстрашна, порой отчаянная в своем бесстрашии, она была единственной, кто открыто осмеливался дерзить ему. Она знала его, Карантира, таким, каким увидела Лорда Таргелиона в день их знакомства, и ей было совершенно безразлично, чей он сын, а чей внук. Она не знала о Клятве, об Исходе, об Альквалонде, не видела горящих лебединых кораблей в ночи безумия в Лосгаре, она не знала об Илиссе, не знала о внутрисемейных дрязгах, не знала, что означает на квенья его имя Карнистир — «Краснолицый».
Он тоже о ней ничего не знал. Он вообще мало что знал об атани, а благодаря Халет неожиданно для себя по-новому взглянул на них. Раньше Карантир попросту не замечал их, ничтожных, хрупких, чья жизнь скоротечна как единый миг, а душа уходит в небытие. Но, познакомившись с Халет и ее халадинами, четвертый сын Феанаро открыл для себя ценность жизни. Слабые, подверженные болезням, сгорающие без следа, как сухой хворост в пламени кострища, Пришедшие Следом, цеплялись за жизнь, сражались до последнего, отчаянно, насмерть, как если бы, обороняя свои жизни, они обороняли вечность, подобно квенди. Они хотели жить и знали цену каждого прожитого ими дня. И он, подобно смертным, незаметно для себя начал ценить жизнь — свою и чужую, сильную и бессмертную, хрупкую и короткую, а более всего ту, что была у него с Халет.
Она никогда не видела его братьев, лишь он, Карнистир, был для нее прекрасным собой эльфийским князем, спасшим ее народ от истребления ордой орков. Владыка Таргелиона преклонялся перед ее храбростью и самоотвержением, восхищался стойкостью ее атани, и сравнимым лишь с героизмом нолдор, подвигом, когда жалкая горстка людей под началом отца и брата Халет, а затем и ее самой, удерживала большой, хорошо вооруженный отряд орков за ненадежной, готовой в любой момент рухнуть, изгородью. Халет стала для него примером того, как должно бороться за жизнь и свободу — несмотря ни на что, как бы ни был силен и свиреп Враг.
В первый раз с ним случилось тогда, что он предложил кому-то свою помощь, и в первый раз с ней случилось, что она приняла помощь от кого-то. Так совпало у них, и начались их дни, отданные обустройству атани на временную стоянку близ Таргелиона и поначалу молчаливым прогулкам вдвоем у вод холодного озера Хелеворн. А затем началось самое прекрасное — сладкое и терпкое безумие долгих ночей, переполнявшее обоих, дарившее чувство умиротворения и гармонии, позволявшее острее ощущать красоту окружающей их северной природы и дышать свободнее, легче. Халет словно давала ему свежие силы, энергию жизни, и он стремился не остаться в долгу.
Они часто спорили в беседах. Он сердился на себя за свой скверный синдарин, не позволявший ему подобрать нужные слова, чтобы переубедить ее, чтобы уговорить остаться навсегда подле него, сбивался на квенья, который она начала учить после их знакомства. Порой в разговоре с Халет он чувствовал себя беззащитным перед уколами ее гордой натуры. Карантир, как и полагается мужу, был полностью открыт избранной им супруге, а оттого любое неосторожное слово могло задеть, ранить, причинить боль. Халет настаивала на скорейшем уходе халадинов с земель Таргелиона. Она хотела вести их на запад, туда, где, по ее мнению, будет безопаснее жить. С каждым, заканчивавшимся ничем, спором в Карантире все сильнее разгоралась бессильная досада и все шире разверзалась пропасть отчаяния, куда, он знал, суждено ему погрузиться, когда Халет с народом покинет его владения.
Когда она сказала, что ожидает ребенка, добавив, что это еще один его дар, драгоценный дар, предназначенный лишь ей одной, он не смог найти слов. Так и стоял, ошеломленный, побледневший. Он тогда лишь попросил ее задержаться до времени родов в Таргелионе, где она смогла бы быть в безопасности, втайне надеясь, что с появлением ребенка, она все же останется с ним рядом. Карантир терзался за нее, хоть никогда и не высказывал вслух своих опасений, боясь оскорбить ее гордость. Беременная Халет отчего-то казалась хрупкой и уязвимой телесно, даже несмотря на то, что, в отличие от дев из квенди, была крепкого сложения.
Когда родившейся у Владычицы халадинов девочке было всего три месяца, она вновь заговорила о подготовке к походу на запад.
— Нам здесь не выжить, ты знаешь. Логово тварей близко, — в который раз приводила она свои доводы, — Мы двинемся на запад, попросим покровительства у Тингола. В тех лесах нам будет безопаснее, — в ее голосе слышалась решимость.
Да, она все для себя решила.
— Останься… — упрямо и обреченно уже в который раз повторял он, мрачнея и хмурясь, — У нас ведь дочь…
— Нет, князь, не могу. Опасный здесь край, да и земля пустынная, холодная. — Она тяжело вздохнула и все-таки сказала ему. — Не ищи, не преследуй, не береди душу. Ее, — Халет кивком указала на колыбель, где лежала девочка, — ее я отпущу к тебе, как выйдет мой срок. Она в тебя пошла, долго протянет на этом свете…
Через несколько дней непрерывных приготовлений и сборов его избранная супруга уехала в авангарде обозов, двигавшихся на запад. Оставшись один, Морьо не мог прийти в себя от нахлынувшей на него волны немого, невидимого никому отчаяния. Он был опустошен, оглушен. Хотя она всегда предельно ясно объясняла ему свою позицию и предельно откровенно рассказывала о своих планах, а он понимал ее, помня о Клятве, о том, что не сможет по-настоящему быть опорой для нее, их дочери и народа халадинов, ее уход стал тяжким ударом. В последние, предшествующие отъезду Халет дни, он уже не спорил с ней, отчасти из гордости, отчасти признавая ее правоту.
Невольно вспомнились ему их спешные, омраченные похоронами Финвэ, сборы в далекие земли Эндоре. Он, братья и кузены о многом говорили тогда, спорили и кричали, срывая голоса, то и дело рискуя сцепиться меж собой в безобразной драке. Последнее, о чем они тогда думали, были квенди, которых они намеревались увезти с родных берегов Амана в полнейшую неизвестность.
Как бы ни было, а все же он оказался совершенно не подготовлен к факту ее отъезда. Его разум отказывался принять данный факт и дать себе в нем отчет. Карантир сидел часами в своих покоях без движения, смотря в одну точку, и ощущал леденящую пустоту, ворочавшуюся внутри вперемежку с начинавшей разливаться в груди болью.
Он старался пересилить себя, бороться с этим чувством. Карантир заставлял себя вставать с рассветом, садиться на своего вороного и скакать во весь опор вдоль озера, потом через бескрайние поля диких дурманящих трав. Скачка приносила временное облегчение, ветер, свистящий в ушах, отрезвлял мысли. А вот вино, наоборот — пьянило, туманило его разум. Вино в его понимании было для веселья, для пиров и празднеств, а не для горьких и бессмысленных сожалений о том, что он тот, кто он есть.
Оставшись снова один, он начал сознавать, что изменился. Если раньше его распирала воспитанная в них отцом гордость от принадлежности к нолдор, к Первому Дому, к роду Финвэ, то теперь все это перестало иметь значение, а то, что могло бы стать важным, так и не сбылось. Появилась холодная пустота, которую нечем было заполнить. Во время встреч с братьями он сделался молчалив и замкнут даже больше обычного. Внутри него, он чувствовал, происходила какая-то незаметная посторонним внутренняя работа.