Страница 21 из 45
Вновь и вновь и я, и мои коллеги слышали слова наподобие тех, что произнесла морозным утром 21 декабря пожилая русская вдова Лидия Мукашенко, чью квартиру только что уничтожила бомба, когда она пряталась в подвале. Стоя среди руин в пальто, накинутом поверх ночной рубашки, с вздувшимися венами на ногах и босыми, опухшими, посиневшими на снегу ступнями в тапочках, она стенала:
«Россия убивает нас, русских. Двое моих соседей мертвы. Почему? За что? Российское телевидение сказало, что в Грозном никого нет, что это военная мишень. Они врут, или они не знают, что здесь еще есть женщины и дети? Скажите им, вы должны сказать им, что мы еще здесь, что они убивают нас, что российская армия убивает свой народ».
Очевидность того, что свои же войска сделали русским старухам, была одним из тех факторов, которые подрывали волю российских солдат сражаться в Чечне. В то время я писал, что «когда информация о том, что произошло с русскими в Грозном, достигнет обычных русских в России, Ельцину придется объясняться в своих преступлениях перед российским народом». Под влиянием сцен наподобие описанной и масштабного унижения, которое терпела российская армия, по возвращению в Москву я написал редакционную статью под заголовком «Будьте готовы к падению Ельцина»12, где предположил, что по всем перечисленным причинам Ельцин был обречен и не мог, возможно, ни выиграть будущие выборы, ни положиться на силовые структуры, которые он столь явно предал.
Но этого не произошло, и само то обстоятельство, что русские фактически простили Ельцину случившееся, многое говорит об апатии и цинизме большей части сегодняшнего российского электората, равно как и демонстрирует его страх перед коммунистами и беспорядком.
Российская армия в Грозном
Когда я вернулся в Грозный в середине февраля 1995 года, большая часть города уже была занята российской армией, хотя в южном пригороде Черноречье продолжались бои. Как я писал тогда в моей записной книжке, «разрушенный город под ледяным дождем напоминал разворошенный сырой муравейник с одичавшими, лишенными вожака муравьями, суетливо бегущими в разных направлениях, унося добычу». Повсюду были люди, которые везли или тащили узлы с пожитками – как беженцы, пытавшиеся выбраться из города, так и те, кто возвращался в отчаянной попытке найти своих родственников или защитить свои дома. На грязных, разорванных в клочья дорогах рычали российские бронетранспортеры, подобно гигантским серым мокрицам, покрытым детенышами – их пехотными экипажами. Когда они проезжали мимо, чеченцы опускали очи долу. Как сказал один из них, «во время боев в городе, когда люди на БТРах видели кого-то на улицах, они стреляли в них, как будто это была охота. Теперь они этого не делают, если не слишком пьяны, но если им не понравится твой внешний вид, они остановят и арестуют тебя, а может быть, просто изобьют и ограбят». Как я сам вместе со своими коллегами затем ощутил на собственной шкуре, привлекать внимание военных в самом деле было плохой мыслью.
Но всё же меня поразила одна вещь: за всю неделю пребывания в городе в то время я лишь однажды видел пеший патруль российских солдат на удалении от их пропускных пунктов и штабов. Остальные держались за свои бронемашины с такой же силой, как чиновник держится за свое кресло. По ночам они грудились за своими укреплениями, и даже сразу после российской победы в Грозном было сложно сказать, кто кого осаждает.
Действительно масштабные разрушения зданий были ограничены зоной площадью примерно пять квадратных миль в центре города, где были сосредоточены основные сражения января – февраля 1995 года (но после этого зона разрушений, конечно, увеличилась из-за боев марта и августа 1996 года). Одна широкая полоса руин протянулась с севера к центру вдоль и вокруг Первомайского шоссе[30], где армия пробивала себе путь с фланга; другая такая полоса проходила с запада к железнодорожному вокзалу; третья протянулась на юго-восток по проспекту Ленина, где войска продвигалась по направлению из города в феврале 1995 года. Вдоль этой улицы был разрушен каждый дом.
Весь центр вокруг президентского дворца также был сплошным полем зазубренных руин (сегодня это главным образом просто ровная площадка, поскольку большая часть руин была снесена российскими военными в 1995–1996 годах). На этой территории разрушение было полностью сопоставимо с картинами Сталинграда в 1943 году, Берлина в 1945-м и Хюэ в 1968-м. В других местах, в расползающихся пригородах, которые протянулись во все стороны от города, разрушение было более спорадическим. Но по всему центру города то тут, то там я обнаруживал во дворах многоэтажек – где-то одну, где-то две, а где-то и несколько – свежие могилы тех, кто был убит или, как в случае со стариками и больными, просто умер от холода, голода и истощения в подвалах, где прятались люди.
Почти повсеместно обнаруживались следы грабежа и вандализма, в некоторых случаях – со стороны чеченских боевиков либо вооруженных грабителей, выдававших себя за них, но в подавляющем большинстве – со стороны российских солдат. Мне показали буквально десятки домов и квартир, двери которых расстреливали из автоматов, после чего их обстановка либо исчезала, либо разрушалась в экстазе уничтожения, вместе со всем остальным, что можно было сломать. Дважды я видел квартиры, превращенные в отхожие места. Во время боев эти разрушения были исключительно беспричинными, но к моменту моего возвращения они происходили главным образом в рамках облав в поисках оружия.
Также были многочисленные случаи преследования чеченских мирных жителей. Это, как и грабежи, воздействовало на всех чеченцев, вне зависимости от их политических пристрастий, а также и на немалое число их русских соседей. Наш хозяин в Грозном, строитель по имени Муса (родственник бывшего антидудаевского мэра Грозного Бислана Гантамирова и сторонник опиравшегося на русских Временного совета) заявил:
«Здесь ни ночи не проходит без того, чтобы какой-нибудь дом не был разграблен или подожжен. Выстрелы, которые ты слышишь, – это не бой, это русские стреляют по дверям… Им плевать, кто там за Дудаева, а кто против, если ты чеченец. Ты показываешь им пропуск от Временного совета, но тебе говорят: мы тебя заставим его съесть, и иногда они это даже делают, смешав пропуск с водкой. Из-за этого они не всегда принимают во внимание даже собственные пропуска… Они разрушили мой дом, и нет смысла ремонтировать его, потому что они разрушат его снова… Теперь обычным чеченцам, как я, которые хотят только мира, приходится бояться всех – и дудаевских моджахедов, и российскую армию».
Муса и другие описывали многочисленные случаи беспорядочной стрельбы; от разных людей я слышал о привычке, распространенной у солдат: подбрасывать обойму патронов в карман человеку, которого они разыскивали, затем «находить» ее, объявлять его «террористом» и убивать его на месте. Но женщин, как правило, щадили, что было несколько необычно для этого типа войны. (Общая оценка военных жестокостей со стороны российских солдат будет дана в третьей главе.)
Настроение обычного русского населения было неоднозначным. Многие сами пострадали – и от бомбежек, и от грабежей, но при этом было и определенное мрачное удовлетворение от бедствий чеченцев после того, что они сами проделывали с русскими на протяжении предыдущих трех лет. Я разговаривал с восьмилетней русской девочкой по имени Аня, которая вместе со своим отцом и двумя еще меньшими братьями пришла поживиться тем, что осталось от фабрики, где делали варенья и консервы. (Я думал, что в Грозном липнет обычная грязь, пока не обнаружил, что она стала такой после того, как смешалась с большим количеством яблочного пюре и консервированных слив. Через это болото брели чеченские и русские мирные жители, отчаянно наполняя свои бутылки и кувшины.) Глядя на меня своими маленькими, но уже умудренными опытом глазами, как у изможденного эльфа, девочка сказала мне:
30
Первомайское шоссе, точнее улица Первомайская, в сегодняшнем Грозном переименована в честь религиозного деятеля шейха Али Митаева, соединяет центр города с трассой в направлении аэропорта «Грозный-Северный».