Страница 8 из 24
Он дернул рычажок – ничего. Он дернул снова – ничего. А третий раз дергать рычажок было уже некому.
> Автозапуск…
> Поиск маршрута… Ошибка.
> Поиск маршрута… Маршрут найден.
> Построение маршрута… Выполнено.
> 8… 7… 6… 5… 4… 3… 2… 1… 0.
Чип!
– Давайте-давайте! Иначе не поймете! – крикнул Камински.
Липучка, только что живой и бодрый, поднял на профессора оловянные глаза. Камински выхватил чипер у него из рук и посмотрел на дисплей.
– Матка Боска! – сказал он. – Вот это вы напутлякали, Боб!
Липучка, хлопавший ртом, как рыба на суше, умудрился сделать судорожный вдох. Профессор отворил крышку автоклава и достал сияющий лоток. Из лотка он извлек шприц, мигом сломал ампулу, всосал из нее густую янтарную жидкость, подошел к Липучке, закатал рукав и ловко сделал инъекцию. Липучка слабо шевельнулся, но профессор погрозил ему пальцем и строго сказал:
– Теперь-то вы знаете, как это больно и страшно – умирать. Знаете? То-то же.
– Как я сюда… – начал Липучка.
– Как вы сюда попали? Элементарно. Чипер настроен на сброс маршрута, в случае угрозы уничтожения.
– Откуда вы…
– Откуда я всё знаю про ваши делишки? Да ведь я же ученый, а не лабораторная крыса, вроде вас. Вы не убивали меня в шахте, я сидел в соседней комнате и следил за вашими ужимками в телекамеру. А в шахте лежал труп, но не мой, посторонний. Были бы деньги – труп не проблема, правда?
Профессор встал и прошелся перед Липучкой, заложив руки за спину. Липучка почувствовал, что у него отнимаются ноги.
– Мне отчаянно нужны эксперименты. Математическая модель хромает, сам Джон Нэш пасует перед этой задачей. И где мне искать людей, которые будут помалкивать при чипер? Где найти тех, кто будет бросаться во все тяжкие, наворачивать интересные маршруты, чтобы было что обсчитывать?
Липучка начал сползать с кресла, но Камински не обратил на это внимания и продолжал разглагольствовать.
– Первый испытатель вообще спятил, если хотите знать. Вас тоже сводят с ума эти вспышки и звон? Вот видите, полно работы.
Липучка смотрел на профессора с какого-то странного ракурса. Он сообразил, что на чипере был выбит номер: U-002. То есть до него был еще один идиот.
– Вы неплохо справлялись, но теперь ваш багаж знаний мне только помешает – сами понимаете… Э… Как там у вас говорят: порченый фраерок.
Профессор присел на корточки перед Липучкой и посветил ему в глаз ручкой-фонариком.
– Как вы придумали? «Чипать»? Отличное слово. Хоть что-то от вас останется.
Липучка захрипел, поняв, что сейчас произойдет. Он замотал головой, но профессор вложил ему в руку холодный чипер и прижал рычажок безвольным пальцем.
Чип!
Елена Клещенко. Если бы молодость знала
Нету. Ни в ванной. Ни у терминала. Ни в прикроватной тумбочке. Плюнуть, идти так? Нельзя.
– Ты где, окаянная штуковина? – безнадежно прошептал сэр Ханс.
– Повторите запрос, пожалуйста.
– Ты-то хоть помолчи, не лезь под руку. А впрочем… как тебя там… хелломайком, сагаши, моногото… угу… Зарядник для головы. Ну?
Девичий голос ответил длинной вежливой фразой. Домашний поисковик, который ему поставила Марит, говорил на фебианском японском. Сэр Ханс все не мог выбрать время, чтобы включить ему земные европейские языки… ладно: не знал, как это делается, и знать не хотел, поэтому терпел японский.
– Реди. Атараши кенсаку?
Он сжал губы, чтоб не вырвалось какое-нибудь слово, которое электронная сущность примет за новую команду, поднял комм, как фотоаппарат, и начал поворачивать вслед за стрелкой на краю экранчика. Сэр Ханс занимал обычные преподавательские апартаменты в колледже, с тех пор как подарил дом семье старшей дочери. Дверь спальни… Эркер с горшками комнатных растений, как маленькая оранжерея, заплетенный лианой вместо занавески… Рабочий стол… Полка с сувенирами… Дверь в коридор. Теперь вниз?..
– Тьфу ты, пропасть! Да, спасибо, дорогая, поиск завершен.
Желтым крестиком на экране был помечен его бювар. Сам и положил еще вечером. Регулярные действия, те, что повторяются каждый день, – их труднее всего вспомнить, записи в голове путаются.
Ага, оправдывай себя. Ссоришься и миришься с гаджетами, собственную запчасть у себя в руках не можешь найти. Совсем плохой стал.
Видно, и вправду пора собираться в последнее путешествие. Сто двадцать четыре, прописью. Сто двадцать четыре года. Возраст, пригодный только на то, чтобы впечатлять журналистов, больше ни на что.
Но ведь в институте все в порядке, так? Вещи я всю жизнь теряю, а что касается работы – мне сказали бы, если б я накосячил. Вежливо, с реверансами, но сказали бы. Или нет. Я нужен им как чучело славного прошлого, чтобы вызывать благоговение у начальства, которое по природе своей любит все славное и прошлое. И не все ли равно, что там дедушка кропает? Может, кто-то проверяет за мной и переделывает. Например, Даниэль…
Он понимал, что подобное настроение с утра – плохой симптом, но записывать жалобу не стал. И без того замучили.
Холодно, но не слишком. Каблуки «Оксфордов» стучат по кирпичной дорожке, с ними звонко перестукивается трость. Этой тростью сэр Ханс обзавелся еще до замены коленных суставов, а потом не стал от нее избавляться. Во-первых, еще пригодится – суставов и костей в нижней конечности много, во-вторых, для полноты образа. Шляпа, строгий костюм – он заказывал одежду там же, где прежде заказывала для него Элизабет. Хорошо, что магазинчик оказался живучим. И дубовая трость с серебряной ручкой в виде головы борзой собаки. «Какова вероятность, что в случайно выбранный день вы встретите в аудитории динозавра? – Примерно четырнадцать и три десятых процента!» Тонкий студенческий юмор. Сэр Ханс читал лекции раз в неделю.
Его не раздражало, если первокурсник или аспирант, прибывший в Блу-Маунтин по ротации, таращились на него, как фермер с Берега Новой Надежды на голографику в небе. Не раздражали фотовспышки в поднятых руках – сбоку, за спиной, иногда и анфас. Надо понимать детей: таких, как он, на Фебе всего шестеро, и на самой Земле едва ли полтора десятка. Они знают, и им любопытно, это же хорошо, верно?
Водить ему врачи позволяли, но сегодня он доверился автопилоту. За окном машины проплывали идиллические виды кампуса: зеленые газоны, золотые, алые, пурпурные купы деревьев, кирпичные корпуса. Торопливые утренние пешеходы, их обгоняет молокосос в роликовых ботинках, по выделенным полосам бесшумно, брошенными камешками на льду, скользят синие электрокары. Сэр Ханс пролистывал очередные результаты анализов со скептически-презрительной миной: как студент результаты экзаменов, обидно низкие, но с другой стороны, и не очень-то хотелось. Онкомаркеры, кардиомаркеры, р16 и прочие. Почки и печень, как всегда недовольные медикаментозной нагрузкой, – нудный мелкий ежедневный чек-ап, нескончаемый ремонт здания, которое давно пора сносить к чертовой матери, освобождать место новому. Выращенные экстракорпорально печень и почки были сравнительно молодыми – двенадцать и десять лет? нет, десять и восемь, всего-то – но прозябание в этом теле им явно не нравилось.
Практическая геронтология – жестокая наука. Особенно ее передний край. Бесконечная позиционная война: человек и природа, живое и неживое, не поймешь, кто на чьей стороне. Ножи и лазеры тут не армейские, но восьмидесятилетним новобранцам быстро все объясняют про дисциплину и боль. А стодвадцатилетний ветеран сам всякого обучит. О разновидностях боли и медицинских унижений мы знаем… нет, не будем говорить «всё», дабы не искушать судьбу. Есть еще, например, полная замена кишечника.
– Доброе утро, Аса, дорогая.
– Доброе утро, сэр Ханс. – Сегодня в преддверии Очень Большого Компьютера сидела славная женщина. Она улыбалась так, будто действительно была рада ему. Редкость. Обычно сквозь уважительную гримасу просвечивает отвращение, тень страха: вдруг возьмет да помрет прямо сию секунду, именно у меня на руках? Или начнет бредить и заговариваться, так что будет жутко и неловко?