Страница 65 из 77
Рассказ брата Симона вселил в сердце флорентийца успокоение по оставленному Агду, исцеляя тоску, и все последующие дни путешествия Джованни шел, поддерживаемый дружескими разговорами, взращивая в своём сердце смирение.
— Пусть и встретит меня в Авиньоне ревнивый брат Доминик, — шептал флорентиец, рассуждая про себя, — я найду средство усмирить его похотливые желания, внушенные дьяволом. Изгоню беса из брата, как это делал святой Франциск.
***
Авиньон встретил их солнечным днём, и Джованни с сожалением расстался с уже полюбившимися ему братьями-миноритами, клятвенно пообещав не оставить их прошения без внимания. Архиепископский дворец встретил его молчаливым спокойствием и размеренной жизнью снующих везде монахов в рясах разного цвета. Перед воротами с утра выстроилась длинная очередь просителей, но флорентиец легко миновал ее, как и в прошлый раз, сославшись на прямое указание брата Доминика и помахав перед носом стражи письмом с печатью архиепископа Агда.
Быть может брат Доминик, встретивший его посередине двора, и был готов к жесткой отповеди за своё письмо, сохраняя суровость на лице, но Джованни лучезарно улыбнулся ему в ответ, опустился на колени, целуя руку, украшенную большим перстнем, и потом спокойно принял объятия и целомудренные поцелуи.
— Я ждал вас, Мональдески, — важно обронил повеселевший брат Доминик. — Надеюсь, что обратный путь в Авиньонский дворец был для вас нетруден и не сильно утомил.
— Напротив, — вежливо ответил Джованни, — я вам очень благодарен за покровительство, которое вы мне оказали, ускорив его.
— Я намерен оказывать его вам и в дальнейшем, — на губах брата-доминиканца заиграла довольная улыбка, — пойдёмте со мной, я расскажу вам о будущих обязанностях, — он тронул флорентийца за плечо, как бы невзначай и ощутимо огладив его.
Пока они проходили по коридору и поднимались на второй этаж, Джованни с интересом оглядывался и примечал особенности дома, где ему теперь придётся проводить большую часть времени. «Бывшая шлюха в папском дворце! Воистину это змеиное гнездо назвали Вавилоном и пристанищем блудниц», — в голове внезапно промелькнули грешные мысли, что проповедовали еретики.
Дворец представлял собой старинное здание, многократно перестраивающееся. Покрытые трещинами потолки постоянно белились, росписи на стенах перекрывали друг друга облупившейся штукатуркой и занавешивались ткаными гобеленами, чтобы сохранить тепло. Подвалы постоянно подтапливались весной, когда река разливалась. Поэтому папский двор не спешил переезжать в Авиньон, вынашивая планы по полному уничтожению старого строения и возведению нового дворца-крепости.
Отец Доминик, не устыдившись никого, привёл Джованни прямиком в свои личные покои. Тот уже был в этих комнатах, когда доминиканец, сраженный болезнью, своей мертвенной бледностью сливался с цветом льняных простыней на кровати. Теперь же глава канцелярии хорошо подготовился к приёму гостя и выгородил узкую комнату с окном по соседству со своей спальней. Размерами и обстановкой она очень походила на парижское обиталище Джованни в доме де Мезьера. Крепкая дверь выходила в общую гостиную и запиралась изнутри на крепкий засов, что должно было, по всей видимости, послужить надёжным доказательством чистоты и непорочности намерений брата Доминика. Купальня находилась рядом, но необходимо было пройти из общей комнаты в крытый коридор, представляющий собой длинный балкон второго этажа.
— Здесь ваша комната, господин Мональдески, располагайтесь, — отец Доминик держал себя подчеркнуто официально, обозначая новый статус Джованни — приглашенного нотария, который будет проверять правильность составленных документов и скреплять их удостоверяющей подписью.
Всего действующих нотариев при дворце было двое, но они также вели и светские дела в городе, Джованни же всегда должен был находиться поблизости. Жалование полагалось выплачивать меньше, чем обычным нотариусам, поскольку флорентиец проживал во дворце и питался на кухне. Эти условия были весьма почетными, большинство монахов работало за послушание, порой выполняя обязанности слуг.
Архиепископа в это время во дворце не было, и его крыло с личными комнатами оказалось закрытым. Отец Доминик провёл Джованни по всем доступным коридорам, показал кухню и просторный скрипторий, где ему теперь будет выделено место для письма и полки для хранения документов.
— Я вам буду помогать, подсказывать, — многообещающе несколько раз повторил бывший инквизитор. — Предполагаю, что вам, Мональдески, не составит большого труда понять весь процесс обращения документов, тем более, что вы занимались этим ранее.
— Хотел бы уточнить, святой отец, — флорентиец коснулся пальцами связки отточенных перьев, поправил лежащую на столе стопку листов бумаги, размышляя над тем, что увидел, пытаясь внутри и душой, и телом ощутить новую для себя атмосферу жизни среди братии. Безусловно, его появление, светского среди монахов, вызывало жгучий интерес, легким холодком сквозивший через ресницы опущенных в пол глаз, как бы случайные повороты головы, невыразительные лица, и гулко ударяющий в спину, стоило им с братом Домиником развернуться к выходу из очередной комнаты или зала. — Я занимался в Агде делами городского совета и судебными документами, но не личной перепиской. Вы полагаете, я справлюсь?
— Конечно! — убеждённо заверил доминиканец. — Вы — умный юноша, способный, внушающий доверие. Вы беспокоитесь о том, что вы — не монах?
— И это тоже, — щеки Джованни тронул румянец. Так и хотелось высказать брату Доминику истинное предположение, зачем он призвал его в Авиньон, да и поселил по соседству. — Вы находите для себя приятным моё общество?
Брат Доминик немного рассеяно посмотрел на него, не решаясь ответить, но потом довольно живо произнёс, не преминув цепко ухватить за локоть:
— Пойдёмте дальше, я еще вам не показал конюшни.
Там он подвёл его к высокой крапчатой лошади, которую любовно погладил по крупу, потом запустил пальцы в хорошо расчесанную гриву, принимая ответное фырканье. Кобыла ткнулась губами в его пустую ладонь, требуя угощения.
— Это моя Стрела, — доминиканец приобнял лошадь, нашептывая ей что-то в ухо. — Я люблю окружать себя красивыми вещами, они дарят мне радость. И вас, Мональдески, я пригласил сюда за тем, чтобы получать удовольствие от общения и созерцания вас рядом с собой, — он оглянулся, примечая, что рядом с ними никого нет. — Когда я смотрю на вас, — он понизил голос до шепота, — вы представляетесь мне в сладких грёзах…
Джованни напрягся, слегка отшатнувшись.
— …вы это знаете, — брат Доминик чуть повысил голос. — Давно знаете, с нашей первой встречи. В той роще, у моста, на границе диоцезов. Не скрою, что я… хотел бы иного, но я давал обеты, от которых не хочу отступать. Но в вашем облике есть нечто, что заставляет меня… вам покровительствовать.
— Так значит, теперь… — Джованни невольно облизнул пересохшие губы. Брата Доминика в буквальном смысле затрясло от желания к нему прикоснуться. — Вы мой покровитель? И что же требуется от меня взамен?
— Ничего греховного! — попытался развеять его опасения церковник. — Я ни к чему вас не принуждаю такому, что называлось бы грехом содомским. Не бойтесь! Вы же приложили столько усилий, чтобы очистить своё имя от подобных обвинений, хотя сомнения всегда будут преследовать вас… Я вижу вас насквозь, Мональдески, и представляю, сколько непристойных предложений вам приходится отметать. Флорентиец… с такими чувственными губами… может быть только порочен…
— Любезный брат, вам вредны подобные переживания, подумайте о своём сердце! — Джованни скрестил руки на груди и нахмурил брови. Брат Доминик говорил правду, пусть скрытую витиеватостью слов, но в нём кипели страсти, и флорентиец с некоторым страхом осознавал, сколько раз в грезах этого монаха он был уже покрыт поцелуями, обласкан и принужден к соитию во всевозможных постыдных позах. У него самого уже горело тело и невольно сжимались ягодицы под пристальным и замутнённым взглядом доминиканца, витающего сейчас в красочных и чудесных мечтах.