Страница 64 из 77
— Жутко! — в страхе прошептал Джованни. — Получается, что твой отец был не просто убит, но и опозорен прилюдно?
— Война и политика — жестокие вещи, — согласился Михаэлис. — Как и люди, облеченные властью…
— И что же стало с Мигелем?
— Он исчез!
— Сбежал и от короля, и от Руя? — продолжил допытываться Джованни.
— Нет. Его похитил Хуан Перез Понче. Потом сказался больным и спешно отбыл в свой замок в далёких горах северной части Арагона.
— Зачем? — изумился флорентиец, не в силах домыслить произошедшее.
— Юный мальчик с гибким станом, черноволосый и смуглый, как мавр… Зачем еще мог понадобиться этот несорванный бутон розы? Наивный и глупый. Прельстившийся речами, что из него сделают прославленного воина, что он затмит славой своего отца, что сделано это будет от чистого сердца, в покаяние за то, что оставили его сиротой, — голос Михаэлиса был пронизан печальной грустью и сожалением, но такие ошибки делаются в жизни лишь единственный раз, оставляя глубокую печать из горчайших последствий.
— Теперь понимаю, — обронил Джованни, сопереживая всем сердцем. — Мой отец первый раз продал мою девственность в тринадцать. Но тогда нам было нечего есть. Ты тоже обо мне много не знаешь.
Михаэлис с нежностью погладил его по щеке:
— Знаю, что и у тебя многое скрыто в прошлом. Что неспроста мне повстречался такой красивый парень, слишком опытный в мужской любви для своих лет. И как бы мы ни хотели, прошлое никогда не оставляет нас. Но мы нашли друг друга, и это — правильно. В этом я вижу замысел Господа, его Провидение. Мигель после жизни с Хуаном Понче уже не мог возлежать с женщинами, да и с мужчинами тоже. Ему одна была дорога — в монастырь, в забвение. Если бы один человек, которого я считаю своим вторым отцом, не указал иной путь. «Ты можешь стать лекарем, — сказал он, — и исцелишь себя сам».
— Какой праведный человек! — воскликнул Джованни. — Как его имя?
— Мануэль. Он жил в соседнем квартале с нашим домом в Кордобе и был лекарем. Моя кормилица была его женой. Сейчас оба они на своих небесах. Их смерть и послужила причиной, что я связался с орденом Калатрава. Только ради отмщения.
— Расскажи! — потребовал Джованни, в благодарность оставляя на устах Михаэлиса лёгкий поцелуй.
— Хорошо, — согласился лекарь, — если обещаешь не сильно волноваться из-за количества убитых мною людей. Все они и каждый в отдельности — это заслужили.
— Обещаю! — Джованни опять чмокнул своего любимого в губы.
— В уставе ордена Калатрава записано: «Клянусь перед лицом Господа сражаться с маврами везде, где бы они ни находились» [2]. Сам орден был создан исключительно для целей возвращения земель, и если более храбрые рыцари действительно сражались с маврами, то малодушные трусы, дабы исполнить свой обет, громили кварталы иноверцев в городах. Эти ублюдки числом двенадцать как-то «повеселились» в моей родной Кордобе, оставив сиротами детей или родителей безутешно рыдающими над телами своих детей. Понимаешь? В моей Кордобе! И никто из христианских властителей не пожелал их защитить и наказать виновных. Они даже не питали ненависти к иноверцам — мусульманам, иудеям, просто равнодушно взирали на творимые бесчинства. И тогда я вступил в орден Калатрава, выяснил имена этих двенадцати и послужил карающей рукой возмездия, — Михаэлис тяжело вздохнул, — по крайней мере, я избавил других людей от гибели. Эти рыцари действовали не только в Кордобе, но и в других городах и селениях.
— Значит, Алонсо Хуан Понче, сын того Хуана, что выкрал тебя, теперь мстит тебе за этих рыцарей?
— Не совсем так, — возразил Михаэлис, — он кое-что подозревает, но в его глазах я предал орден Калатрава, выйдя из него, отказавшись от устава. А больше всего ему нужен отцовский замок, который принадлежит теперь мне, и был подарен в качестве щедрой платы за годы, проведенные под его сводами. В сердце Алонсо нет ни капли благородства: ему нужен всего лишь замок.
Комментарий к Глава 4. Разговор по душам
[1] мусульман называли язычниками в то время.
[2] так и написано.
========== Глава 5. Радость совершенная ==========
К концу дня хлеб, взятый братией в дорогу, закончился, как и вино, что им щедро предложили в Агде. Запасов же Джованни хватило бы на скромный ужин для семи человек, но францисканцы вежливо отказались.
— Смирение — вот, что должно таиться в наших мыслях, а в сердце укрепляться надежда на волю Божью, — брат Симон остановил его руку, тянущуюся к дорожной суме. — Хочешь, я поведаю, что для нас совершенная радость?
— И что же? — с любопытством спросил Джованни.
— Вот ты мне сперва скажи, мирской человек, что означает радость для тебя? Когда сердце трепетно бьётся в груди, тело наполнено возвышенной лёгкостью, а душа просветлена и ликует вместе с ангелами на небесах?
— Я… мне… — замялся флорентиец, вспыхивая лицом, устыдившись образов, что пронеслись перед его глазами, и от которых тело наполнилось истомой и желанием, отяжеляющим пах. — Когда руки мои касаются… — «чресел любимого» — вежливо подсказало сердце, но Джованни разумом подавил столь откровенные признания, — чего-то теплого, даже горячего, пылающего…
— Горшка в печи, полного сытной похлёбки? — весело вмешался в их разговор брат Руффин, невольно огладивший ладонью свой урчащий живот, но осёкся под назидательным взглядом брата Симона и ускорил шаг, оказавшись впереди. Ворчливо проговорил сквозь зубы: — Достигнуть бы затемно Монпелье!
— Вот и повод для подтверждения моего рассказа! — воскликнул брат Симон. — Как-то раз возвращался святой Франциск с братом Лео из Перуджи, и терзал их обоих холод. О, брат Лео, воскликнул святой, если Господь сделает так, чтобы братья-минориты служили примером святости и назидания всем, то это не будет радостью совершенной. Брат Лео удивился, но смолчал. И вновь воскликнул святой: если даст Бог братьям-миноритам способность возвращать зрение слепым и слух глухим, исцелять от всех болезней и воскрешать из мёртвых, то и это не будет радостью совершенной. Брат Лео опять промолчал. И в третий раз воскликнул святой: если братья-минориты познают все языки и премудрости, будут говорить на языке ангелов, пророчествовать и постигнут все тайны мира, то и не в этом будет радость совершенная. Наконец брат Лео с удивлением спросил: так в чём же, отец? — брат Симон замкнул уста, с хитрецой поглядывая на своих заслушавшихся товарищей.
Повторить вопрос брата Лео осмелился только Джованни, не скованный узами смирения и воздержания на скорый язык. Удовлетворённый брат Симон продолжил:
— И ответил святой Франциск: когда мы дойдём до Богоматери Ангельской [1] промокшие, продрогшие, голодные, покрытые грязью и измученные дорогой и постучимся в двери, то привратник не впустит нас в обитель, посчитав за мошенников, что обманывают, прикидываясь нищими. И мы смиренно будем ждать снаружи под снегом и дождём, посчитав такую обиду за Божью милость, то в этом будет радость совершенная. И если мы опять начнем стучать, томимые голодом, холодом и темнотой, а привратник изобьет нас пощечинами, а затем палкой, что мы перенесём терпеливо с радостью и любовью, то в этом будет радость совершенная. И будем мы думать о муках благословенного Христа, которые мы потерпим из любви к Нему. Запомните же, братья, и передайте другим, — возвысил голос брат Симон, заканчивая притчу: — выше всех даров Духа Святого и благодати — это заставить себя самого охотно терпеть из-за любви к Христу горести, обиды, унижения и лишения! И лишь этим мы можем хвалиться.
Братья закивали, соглашаясь и воздавая хвалу Небесам, потемневшим в тлении закатного солнца. И еще большую радость и улыбки вызвало появление вдалеке желанных стен города, в чём они сразу углядели знак свыше.
Джованни же впервые осознал, что никогда внимательно не прислушивался к тому, о чём толкуют меж собой францисканцы, и никогда не заглядывался на них по-особенному. В своих притчах они были сейчас абсолютно правы: смирись с тем, что даруется тебе свыше, каким бы неприятным, трудным, исполненным боли и страдания оно ни казалось. Если сейчас тебе всё мнится неправильным и обидным — прими это, ибо дорога, что ведёт тебя, известна только Всевышнему, и если она терниста и покрыта острыми камнями, то дана для испытания, а не в наказание.