Страница 51 из 77
Джованни проснулся в холодном поту и ткнулся лбом в теплое тело, лежащее рядом с ним, в поисках защиты, и вдруг понял, что он не в Агде. И Михаэлиса, который бы сразу откликнулся и утешил, рядом нет. Больше нет… того — нет. С которым он прожил несколько лет в Агде, и которого любил всем сердцем. Неизвестно, что произошло той ночью в доме де Мезьера, почему оба любовника так его мучили, но о возвращении не могло быть и речи! За той зыбкой гранью лежал ещё один страх повторения того кошмара и безмерное разочарование в людях, которым доверился.
Рассвет и первое пение петуха разогнали еще одну тяготившую грёзу — Джованни прятался в тёмном чулане от Николя, подобно ламии, бродившего где-то рядом, и уже успевшего обратить Раймунда и Бриана в свою дьявольскую веру.
Вскоре заявился и сам Николя в своей человеческой плоти и принялся кормить животных, не обращая внимания на спавших наверху гостей. Потом его сменили заспанные жена и дочь и, подоив коров, начали выгонять животных из хлева. Джованни, которому уже не шел сон, спустился, чтобы помочь женщинам.
— А где же сестра твоя? — удивлённо спросил он у Агаты. — Или по дому хлопочет?
Они с дочерью переглянулись, не решаясь ответить, но потом Агата, словно опомнившись, что их гость спрашивает об обыденных вещах, бойко ответила:
— Мария в доме. Богомольная она у нас. Еще девица. Да и скромница по причине своего уродства. Рожала ее мать тяжело и прогневала Господа тем, что хулила его всуе. Поэтому Мария на всю жизнь калечной осталась. И в Тур мы едем, чтобы Мартину поклониться. Может, излечит? Что скажешь?
На такие вопросы, Джованни, будучи крепко наученным Михаэлисом — не лезть со своим искусством в дела божественные, воодушевлённо ответил:
— Конечно поможет! Даже не сомневайся. — о Мартине он знал мало: во Флоренции были свои святые, и мест почитания было предостаточно и для «старых» святых, и даже для тех, кого людская молва пророчила в блаженные. Одна Гумилиана де Черки чего стоила! Но больше сил и красноречия в прославлении своего святого прикладывали францисканцы, построившие Санта Кроче.
А после того как Антуан рассказал ему малую долю чудес, которые являли святые по дороге в Компостеллу, Джованни уже начал сомневаться: а нужны ли лекари? Но припомнил слова Михаэлиса, что по Божьему попущению — там, где заканчиваются молитвы и сила почившего святого, начинается труд лекаря. И одно другому не мешает.
У женщин оказалось довольно много вещей: они заполонили ими весь возок, оставляя себе мало места на то, чтобы удобно расположиться внутри. Сестра Агаты, представшая перед взорами рыцарей лишь на малое время, была поистине некрасива и уродлива. Высокая, угловатая, изможденная постами и молитвами и по брови закутанная в платки и плащи.
— Болезная она у нас, поэтому лицо прячет. — Агата как бы невзначай отогнула край платка на щеке своей сестры, показывая всем свекольного цвета пятно, потом тщательно прикрыла. — И так по всему телу. — добавила она со вздохом.
Первым городом, что лежал на их пути, был Шартр. Его знаменитый собор оказался хорошо заметен издалека: две высокие башни в форме остроконечных пирамид [1], устремленные в небо, приковывали взгляды путников. А по мере приближения становились заметными контрфорсы аркбутанов, поддерживающие на тот момент высочайшие своды во всей Франции. Огромный собор стоял посреди площади, окруженной домами горожан, и скульптура Христа во Славе взирала с вершины, увенчивая центральный портал. Над ним — поражала своими размерами «роза».
Оставив своих спутников на рыночной площади, Джованни вошел за стены собора и понял, что сердце начало биться чаще, а душа воспаряет к высоким сводам. Он обмакнул пальцы в святую воду [2] и осенил себя крестным знамением, хоть мессу в то время не служили.
Людей было немного. Паломники, отслушав утреннюю мессу, отправились в дальнейший путь, служки поправляли свечи и уносили святые дары с алтаря. В боковом нефе четыре брата-францисканца, собравшись вместе в круг, пели гимн о любви. Их хорошо подобранные голоса отражались от каменных сводов, порождая медитативное звучание, слышимое со всех точек внутри храма.
Посередине пространства собора на полу был начертан лабиринт, чем-то напоминающий «розу», и не менее прекрасный в своём великолепии, не уступающий по красоте ни резным порталам, ни ярким, преимущественно красно-синим, витражам на окнах.
— Моя роза… — прошептал Джованни, охваченный необъяснимым волнительным чувством, вглядываясь в шестилепестковый цветок, стройным стеблем простирающийся от его ног и венчающий лабиринт, обозначая его центр, его сердцевину. И одиннадцать кругов замыкали этот центр, предлагая жаждущему погрузиться в свои мысли, успокоив чувства, проникнуться экстазом и, добравшись до центра, получить ясный ответ на самый волнующий для себя вопрос.
Джованни без сомнений вступил на этот путь.
Поначалу мысли роились у него в голове, порождая вопросы и сомнения, но никак невозможно было выбрать главный. Джованни слушал. Этот нестройный хор успокоился лишь на второй петле, когда одна из мыслей взяла верх над всеми: «Кто для меня Михаэлис?».
Чувства обострились до предела, вызывая дрожь, затапливая теплой убаюкивающей волной, настолько чистой и лишенной внешних повседневных воспоминаний, что тело Джованни откликнулось расслаблением и ощущением наслаждения. Будто укрыли его сейчас со спины теплым плащом, обещая райское блаженство.
Тем, каким он сейчас стал, тем, что он сейчас имеет — он обязан лишь ответному чувству любви к нему единственного человека. Пусть иногда несдержанного и жесткого, требовательного и нетерпеливого, быстро вспыхивающего страстью, но нежного в проявлениях своей заботы.
Быть может, Господь и наделил Джованни красивой и притягательной внешностью физического тела, искушая ею других и заставляя похоти преобладать над искренними дружескими чувствами, но это — всего лишь внешняя оболочка, которой можно было лишиться в один миг, если оступиться и вызвать на себя божественный гнев. Однако внутреннее её наполнение — целиком заслуга Михаэлиса, спасающего, поддерживающего, обучающего, порой заставляющего переступать через себя, но сотворившего из Джованни полноценного и уверенного в себе и своих поступках человека.
И внезапно Джованни понял, что не стоит насильно заглушать в себе чувства, припоминая смутные действия и слова, брошенные в гневе, не нужно отвергать и гасить позывы сердца и желания души. А самому внести свою лепту, создавая новое, преображая старое, опереться на то, что уже имеешь, что уже вложено внутрь. И не оборачиваться, бессмысленно терзая себя прошлым.
Если они искренне любят друг друга, то не перестанут любить, поддавшись обстоятельствам, но любить — не значит ревниво требовать от другого близости и самоуничижения. Любить — это отпустить, наделив своим безмерным доверием.
Джованни дошел до центра и восхитился могучими силами, что были влиты сейчас внутрь его. Показалось, что он теперь обладает всеми ключами от жизни и получил от Господа разрешение и поддержку в дальнейших планах. Представления о последующих шагах уже не были зыбкими колебаниями, похожими на тусклый свет, выхватывающий неясные очертания предметов, а стали ярким и ясным сиянием. Джованни начнет свои странствия, довершив их до конца, и обязательно вернется, сохранив любовь в своём сердце. И будет принятым любым, пусть даже полностью изменившимся, но не переставшим быть по-прежнему желанным.
— Спасибо тебе, — прошептал Джованни, исполнившись слезами, обращая свой взор наверх, к небесам, к Творцу, что наблюдает постоянно за всеми, посылая им испытания.
Вытирая ладонями слёзы, он вышел из круга и направился к выходу, не сомневаясь, что все события, которые с ним произошли за последние месяцы: не только исчезновение Михаэлиса, но и договор с Готье, встреча с семьёй, странные ночные действия с телом в горячечном бреду, похищение двумя незадачливыми рыцарями — направляли именно сюда, под своды шатрского собора, к исцеляющему лабиринту, который Джованни должен был пройти, получив поддержку и наставления к дальнейшему своему пути.