Страница 48 из 77
— Моё почтение! Я очень счастлив познакомиться с другом своего учителя! — восхищенно ответил Пабло.
— А где сейчас Мигель Мануэль?
— Синьор Гвиди…
— Как ты его назвал?
— Синьор Гвиди — говорили, что он принял фамилию семьи своей жены, когда приехал в Болонью. У него была какая-то неблагозвучная, сарацинская что ли… — Михаэлис только усмехнулся про себя: после того, как много лет назад рыцари Калатравы вырезали большую половину кордобского квартала, где родился и жил Мигель Мануэль, смена семейного имени — еще малая часть того, что осталось в прошлом. «Значит, женился. На италийке… И здесь наши вкусы оказались схожи, брат!»
Той ночью давнейший кошмар терзал его грезы. Будто бродит он по улицам родного города по щиколотку то ли в мутной воде, то ли в крови, а с неба тоже падают крупные капли кровавого дождя. И жажда, терзающая его плоть, заставляет устремлять лицо навстречу этой влаге и ловить ее губами, насыщаясь, но не утоляясь до конца. В руке же его меч, на лезвие которого налипли остатки чьих-то волос с частью срезанной кожи. Но жажда мести гонит его еще дальше, и в сотый раз он тайно обрушивает своё оружие на головы тех, кто болтал и похвалялся. Двенадцать. Они называли себя «апостолами веры», убивая, насилуя, грабя, и при этом — не забывали отправлять молитвы по нескольку раз в день.
«Что же еще нужно делать, когда в Уставе ордена четко написано: клянусь вести битву с маврами?» — один из них попытался призвать к благоразумию, прежде чем Мигель Фернандес вырезал ему язык, обрекая на бессловесное мычание в последующих мучениях.
«Как ты смеешь поднимать руку на брата своего?» — кричал еще один ревнитель благочестия и обетов. И ярость плескалась в его живых глазах. А вот в мертвых, лежащих на ладони — нет.
Лишь двое не пытались оправдать себя, понимая, что выпитый яд давно проник в их сердце, и им остается только принять свою смерть, заглянув ей в лицо. Раскаяться? А есть ли высший суд, что оправдает совершенные грехи? «Останови меня!» — попросил один. «Убей меня, но не причиняй мук!» — молил другой.
А капли всё падают с неба, и нет им числа, пока Михаэлис не понимает главного: насилием не остановить насилия. Умением изощренно пытать и убивать себе подобных обладает единственное существо в мире — то, в котором содержится часть божественной души; но не она, а свободная воля, не вкусившая плода с дерева познания, не разделяющая добро и зло, не имеющая сострадания, уничтожает свет внутри души. А души темные, охваченные мраком, обречены на страдания в Аду. И утолять жажду кровавым дождём, возможно, будет тем, что уготовано ему в будущем.
***
Дорога в Агд по весенней распутице была длинной и тяжелой. Дни были еще короткими, а ночи холодными. Готье не отдал вещей Джованни, кроме меча, который принадлежал Михаэлису, сославшись, что всё еще надеется на возвращение флорентийца и будет один продолжать поиски. Добавил, что будет рад, если больше не увидит Нуньеса в окнах стоящего напротив через Сену постоялого двора и мрачно разглядывающего бурлящую воду.
— И что — если Жан вернётся, опять посмеешь требовать уплаты долга? — Михаэлис попытался прояснить для себя мысли советника короля. Тот нахмурил брови, намереваясь сказать что-нибудь обидное в ответ, но потом раздумал:
— Возвращайся домой, Михаэлис! Мой дом, по крайней мере, не рухнул и не лежит в руинах. Будем ждать, когда Джованни вернётся… Тебе будет в сто раз хуже терзать себя этим ожиданием, чем мне — жалеть о невыплаченном долге.
Такие длинные расстояния, как путь из Парижа в Агд, преодолевались медленно, и не важно, на чём ты следуешь: пешком, в повозке или верхом на лошади. У всех этих способов передвижения есть положительные и отрицательные стороны, но они не меняют затраченное количество дней. Можно ночевать и в поле, и в лесу, но тогда опасность, что на тебя или твоего коня нападут голодные волки, возрастает в разы. Поэтому дневной переход тщательно отмеривался — от одного города в другой, от одной деревни в другую, и, если ты поспешил, не учел времени наступления темноты, не добрался до дома, где есть свет и теплый очаг, значит — подверг себя опасности [1].
Михаэлис возвращался через Орлеан, выбрав дорогу на Клермон в Овернь через Бурж. Это отняло у него двадцать дней. Иногда он задерживался, чтобы заработать денег, если случалось, что требовался лекарь.
Овернь — исключительное место на земле: когда приближаешься к ней, то кажется, будто предстает перед тобой королевство серых гор с выбеленными шапками, залитыми ярким солнечным светом. И под глубокой синевой небес твердыни эти охраняет густой лес высоких вечнозеленых елей. А поднявшись с весенней равнины, попадаешь в снежную зиму, где сугробы достигают высоты человеческого роста.
Михаэлис прошелся по рынку, выспрашивая про дальнейший путь, и завороженно остановился у лавки кузнеца, искусно создающего из тонких пластинок железа великолепную розу, чтобы поместить ее потом на застёжку для плаща.
— Понравилось? — спросил его старик-мастер.
— Изящная работа! — похвалил Нуньес.
— Я уже одну такую продал не так давно! Целый золотой флорин отдал один человек, не торгуясь!
— Флорин? — удивился Михаэлис. — Откуда же такое богатство в ваших краях?
— Сам не пойму! — пожал плечами кузнец, старательно прокаливая будущие лепестки. — Италиец какой-то, хоть и одет был просто, и на девку похож — коса в три пальца толщиной. Я его спросил: зачем тебе коса? А он рассмеялся и говорит: зато хозяйки за мою красоту с меня плату за постой не берут, сразу на размер косы смотрят! А глаза яркие, наглые…
Михаэлис вздрогнул от неожиданности, не веря услышанному: «Жан! Здесь?»
— Когда это было? — почти выкрикнул он в волнении. — Умоляю! Расскажи подробнее: откуда пришел, куда отправился? Говорил еще что-нибудь?
Кузнец рассказал занятную историю. Через город прошла толпа паломников из Тура: с песнями, свечами, крестами, восторженная, продолжая торжества пасхальной недели. Но необычным было то, как они призывали жителей города обратить на себя внимание: в центре ехала повозка, увешанная бубенчиками — вроде как для прокаженных, но в ней сидели счастливые люди в чистых камизах.
— Не ходят у нас так паломники, — слегка раздраженно посетовал старик. — Обычно кругом обходят через Ле-Пюи на Орийяк или из Невера, а эти — из Тура. И тот парень, что купил розу, сказал мне, что они все отправляются в Агд.
Комментарий к Глава 6. Мой дом не лежит в руинах
[1] средняя продолжительность пешего перехода 30-31 километр в день, максимум – 35. Есть и марш-бросок на 50 километров, но после него человек ложится и дня три отдыхает. Средняя скорость пешехода – до 5 км/час, по ровной сухой дороге. То же самое с повозкой: средняя скорость 6 км/час, при плохой дороге – падает до 3-4 км/час. Можно гнать, но если ехать на длинное расстояние, то необходимо беречь животных и давать им отдых. Повозка дает преимущество перед пешеходом только в том, что на ней можно везти груз и быстрее прибыть в следующую точку отдыха.
Со всадником иначе: можно гнать лошадь до 70 км в день и галопом, но на следующий день, она уже так не повезет. Гонцы меняли лошадей на специальных стоянках (отсюда взялось понятие – «почтовая станция»), поэтому всадник мог проехать на лошади около 50 км, но с отдыхом, и тем самым сократить время, затраченное на долгий путь.
========== Глава 7. Выбор пути ==========
Острие меча скребло по горлу в такт движению повозки, и казалось, одно неверное движение в шаге коня или случайный камень, подвернувшийся под обод колеса, и даже крепкие руки, сжимающие сейчас рукоять оружия, не спасут от проникающей раны.
Ответ Бриана показался странным: он зажмурил глаза и затрясся мелкой дрожью, начиная легонько поскуливать. Раймунд, уцепившись одной рукой за полог повозки, полностью открыв для себя обзор, бросил поводья, предоставив путь совести коня. Вторую же руку он распростёр по направлению к Джованни, покачивая ладонью вверх и вниз, призывая к спокойствию: