Страница 46 из 77
— Я тоже помню эту зиму, — уверенно сказал Джованни.
— Откуда тебе! — возмутился на его слова Бриан. — Небось отсиживался у теплого очага у себя в Риме. Ты же италиец?
— Да, — спокойно согласился Джованни, — я там родился, ты прав. Но в том году я был в Лангедоке и тоже помню эту зиму.
— Расскажешь? — неожиданно проявил интерес Раймунд. — А то мы тебя всё историями потчуем, а ты еще ничего нам не поведал. Развлеки уж, а то у нас с Брианом одни байки на двоих.
— Хорошо, тогда слушайте, — Джованни подогнул ноги под себя, отложил на время меч в сторону, поплотнее укутался в плащ и покрывало, чтобы не начать мерзнуть. В животе образовалась ощутимая пустота, даже слюна выделялась при мысли о еде, но голод не был для него незнакомым чувством — иногда можно было и потерпеть:
— Весной того года, когда был издан указ короля Филиппа о заключении под стражу всех рыцарей Храма, а потом понтифик распространил свою буллу о суде над орденом, великий магистр Жак де Моле отправился в дальний путь. Отплыв с Кипра, он прибыл в Марсель — удобный портовый город во всех отношениях: до резиденции понтифика в Карпантре три дня пути, до Парижа — две седмицы. Там он дожидался времени, когда король Филипп пришлёт приглашение посетить столицу, и постоянно был занят переговорами с понтификом о новом Крестовом походе и слухами, что появились в миру, о том, что орден Храма не занимается милостыней и делами милосердия, а только богатеет…
— Откуда тебе знать! — резко возразил Бриан. — Ты же не рыцарь! А если верить Алонсо Понче, то вообще — грешник и содомит.
— Так в том-то и дело, — продолжил Джованни, ничуть не смущаясь брошенного обвинения, — что в то же время магистр Ломбардии Джакомо Монтеккуо принял в орден Храма одного молодого италийца — не только перед лицом магистра, но и перед лицом Бога, — посвятил в рыцари и выслушал должные обеты, которые тот поклялся выполнять по уставу…
— Продолжай! — немного напряженно попросил Раймунд. Джованни смотрел перед собой, на колышущийся с каждым поворотом колеса полог, и чувствовал себя как на исповеди:
— Этот италиец последовал в свите магистра в Париж, выполняя обязанности простого оруженосца. Его схватили одной ночью вместе со всеми и препроводили в казематы Луврского замка. Его не пытали как других, наверно — пожалели из-за слишком юного возраста, но глаза италийца видели всё, и уши слышали всё, и сердце разрывалось от боли, наполняясь страданиями его братьев. И продолжалось это долго, — Джованни смахнул со щеки невольную слезу, — до конца весны следующего года, когда все тамплиеры, давшие признательные показания, были привезены в Пуатье, чтобы подтвердить их перед папской комиссией…
— Наших братьев жестоко пытали? — в голосе Раймунда прозвучала глухая ненависть. Бриан вообще сидел притихшим, только слышно было слова молитвы Pater noster, доносившиеся из его уст.
— Слишком жестоко, чем позволено применять к человеку, творению Господа, — жестко ответил Джованни. — Даже к еретикам не становятся настолько зверьми. А здесь королю и его людям были необходимы признания, чтобы предъявить их понтифику. Братьев нельзя осуждать за ложь, у каждого есть свой болевой предел…
— Но как же так? — подал голос Бриан. — Разве жители Парижа не знали, что за беззакония творятся у них под носом? Должны же были появиться слухи!
— Жители столицы, — успокоил его Джованни, — были заняты иным, не менее шокирующим делом — и более интересным, чем все братья-тамплиеры. Одна женщина по имени Маргарита обвинялась в ереси [4]. И самым интересным было то, что она оказалась настолько грамотной и сведущей в богословских делах, что написала книгу о душе и ее слиянии с Богом. Ошибкой было то, душа человека может соединиться с Творцом, ее прародителем, минуя совершенствования в добродетелях. Такая душа якобы теряет собственную волю и приобретает волю божественную. Но это всё сказки, — улыбнулся Джованни своим словам и переменил позу — прилег, облокотившись. Признания предполагали долгий разговор, словно рассказывал он сейчас не историю своей жизни, а длинную и красивую балладу.
— А отвлечь-то — она чем могла? — нетерпеливо спросил Бриан.
— Подумай сам, откуда взялась простая женщина, настолько ученая, чтобы вынести на суд богословам свой труд, во множественных копиях переписанный, да и снискавший положительные отзывы у известных магистров? И инициировал осуждение не кто иной, как епископ Камбре — Филипп де Мариньи, брат того самого — известного всем Ангеррана. Таинственность в этом деле и споры клириков в Парижском университете породили такой отклик, что все и забыли о тамплиерах. Обсуждали только будущий суд над еретичкой, — Джованни сделал многозначительную паузу и продолжил: — Вот и вы уже отвлеклись от дел ордена Храма и спрашиваете про женщину.
— Нет, не отвлеклись! — возразил Раймунд. — Мне любопытно, что сталось с юным оруженосцем дальше. Ты говорил про Пуатье!
— Да, я продолжу! Не все плененные братья были привезены туда, чтобы предстать перед посланниками понтифика, а только те, чьи показания явственно подтверждали выдвинутые королевской властью обвинения. В богохульстве, идолопоклонничестве, содомии… Тех, кто подтвердил свои грехи и покаялся, отпустили на свободу.
— И в содомии тоже? — изумленно воскликнул Бриан.
— Нет! — пламенно возразил Джованни. — Рыцари готовы были признать все грехи, кроме этого. И предложили судьям их осмотреть, если у кого-то из них есть сомнения, что отказ признать этот грех является лживым. Так юный оруженосец обрел свободу, примкнув к своим товарищам, намеревавшимся продолжать защищать орден Храма. Те, кто отказался от своих признаний, вернулись обратно в тюрьму.
— А нашего Великого магистра тоже пытали? — продолжал гнуть свою линию Раймунд, видно, какие-то мысли беспокоили его.
— Не знаю, скорее всего нет, — Джованни в задумчивости покачал головой, возвращаясь к собственным воспоминаниям. Он видел этого человека вблизи себя, подавленного тяжелым грузом ответственности за судьбу своих людей. Наверно, он тогда вспоминал всю блистательную историю ордена, своих предшественников — и не смог смириться, что у него самого не хватило мудрости и гибкости провести свой корабль через бурное море интриг и предательства. Первым его смертельным рифом был остров Руад, где тамплиеры были разбиты и многие из них захвачены в плен. Но величественный корабль поплыл дальше, будто не заметил этой пробоины. Великий магистр не смог разгадать тактические ходы, которые предпринимались его врагами, чтобы подточить столпы, на которых держался весь остов. Не понял, что к некоторым из его ближайших соратников может быть подобран подходящий ключ. Быстрого признания Жоффруа де Шарне оказалось достаточно — а остальных можно было считать особо упорствующими в своих грехах и ереси.
Дымовая завеса, созданная желанием понтифика и поддержанная королями по реформации орденов тамплиеров и госпитальеров, подготовке нового похода и созданию нового объединенного военного ордена, скрыла от непосвященных глаз направления ударов, которые потом нанес король Филипп по ордену Храма.
— Так почему же он не защитил нас? Почему отдал орден на растерзание? — воскликнул в сердцах Раймунд. — Скажи, раз столько знаешь!
— Он не отдавал, — возразил Джованни, — нападавшие оказались сильнее и хорошо подготовлены. Жак де Моле попросту проиграл свою битву. Юный рыцарь, о котором я веду речь, недолго услаждал себя свободой. Он вступил в ряды тех, кто пытался помочь защититься другим братьям. Так он нанялся работником в тюрьму в Шиноне, где содержались все, кто управлял орденом… — Джованни, рассказывая свою историю, приукрашивал и лукавил, всё больше завладевая вниманием и сочувствием слушателей, которые знали обо всех происшедших событиях только по слухам и не имели несчастья испытать на себе. — Потом вернулся в Париж, следуя за Великим магистром, на новое слушание дела тамплиеров, но уже папскими легатами.
— И наш магистр отверг все обвинения? — оба бывших тамплиера затаили дыхание.