Страница 33 из 77
— Где же ты был все эти годы? — в голосе Райнерия чувствовалась забота, смешанная со страхом, видно, он боялся услышать подтверждение своим нерадостным мыслям: — В публичном доме?
Джованни улыбнулся, угадав, какие мрачные мысли сейчас терзают разум и душу его старшего брата, а теперь уже и младшего. И куда подевался Стефан?
— Где я только не был, — рассмеялся ученик палача, пролистывая собственную память, как книгу, — и там, и в тюрьме в Париже вместе с тамплиерами, и смотрите, — он вытянул вперёд кисти рук тыльной частью, — видите шрамы в виде точек, сюда палач по приказу инквизитора вбил гвозди, когда пытал меня. Меня отлучили от церкви, потом вернули обратно доброе имя. Хорошие люди, которые поверили в мою невиновность, научили меня грамоте и многому другому, и пусть нет у меня диплома университета, но я могу с честью исполнять обязанности нотария и лекаря, поскольку учился у лучших.
— Это же два самых уважаемых ремесла после судьи! — вырвалось у Пьетро, он был взволнован: — Я уже несколько лет изучаю искусства с учителями. А почему ты до сих пор не сдал экзамены?
— Пьетро прав, — деловито заметил Райнерий, скрестив руки на груди, — имей ты хоть один диплом, то стал бы полноценным и уважаемым гражданином, никто бы и не вспомнил о твоём прошлом. Неужели ты оставил науки?
— Вовсе нет! — страстно возразил ему Джованни, подчищая хлебом опустошенную миску с похлёбкой. — У меня всё еще впереди: вот вернётся мой учитель… из путешествия. Сразу займусь подготовкой!
— Значит, что мне говорить, когда люди спросят? — Райнерий опять нахмурился, что-то решая в собственной голове. — Что мой брат учится и готовится сдать экзамен?
— Да, — кивнул Джованни, который уже прекрасно понимал, к чему клонит брат. Внезапно объявившегося родственника нужно было как-то представить соседям, сестьере [1], цеху, — по медицине. На магистра. А если кто спросит, как я очутился здесь, то можно сказать — проезжал мимо, и это правда — я сейчас выполняю миссию почтового гонца короля Франции Филиппа: был при дворе герцогства Бургундского, в канцелярии Его Святейшества в Авиньоне, да и на коронации в Реймсе стоял внутри, в соборе, и всё видел своими глазами! Поэтому никто, взглянув на мою внешность и прельстившись, не посмеет сказать, что Джованни Мональдески — продажная шлюха, позорящая имя своего отца. Ты меня понял, Райнерий, и ты — Пьетро, — он оглядел притихших братьев, пораженных известием о том, как высоко теперь «летает» их собственный брат. — И я рыцарь перед людьми и Богом. А теперь рассказывайте, что приключилось со Стефаном?
Райнерий прикусил губу и свел брови, показав, что ему беспокойно и неприятно то, что он сейчас скажет:
— Он принял постриг и стал францисканцем.
— Он здесь? — уточнил Джованни. — В конвенте Санта Кроче?
— В том-то и дело! Он примкнул к тем, что возводит бедность в высшую добродетель, кто спорит со своими же братьями о собственности ордена и…
— Нужно возвращать! — прервал его Джованни, рубанув рукой воздух. — Пусть в конвент, путь в монастырь, но всем, кто сейчас называет себя спиритуалами, вскорости грозит беда. Уж поверьте, хоть я и не монах или священник, но многое знаю, что скрыто: не минует и две Пасхи, как их осудят. Нынешний понтифик, хоть и стар, но скор на расправу и не будет выслушивать доводов в защиту.
Во сне Пьетро, спавший с ним на одной кровати, обнимал его с такой нежностью, что проснувшийся внезапно Джованни наполнился тихой радостью, будто осознавая, что очутился в далеком детстве, когда мир вокруг был наполнен безопасностью и любовью.
Комментарий к Глава 8. Семья
[1] городской округ, приход, возглавляемый магистратом.
========== Глава 9. Следуя за призванием ==========
Следующее утро встретило его лучащимися счастьем глазами матери. Она сидела рядом, напевая или молясь про себя, тихо-тихо. Увидев, что он проснулся, потянулась вперед, покрыв поцелуями лицо:
— Вернулся, мой мальчик, сыночек, я тебя ждала…
— Прости, не мог раньше.
— Райнерий сегодня утром всё отцу рассказал, что с тобой приключилось. Настрадался…
— Он не обо всём знает… — с грустью прошептал Джованни. Его рассказ был долгим, подробным, иногда сбивался, когда он пытался словами объяснить собственные чувства.
Мать умела слушать не осуждая, как на исповеди, и каким бы отвратительным и чудовищным ни казался самому себе Джованни, он чувствовал, что ничто не может поколебать веру матери, что Господь одарил ее самым прелестным ребёнком, с самой чистой и незапятнанной душой. А ему нужно было выговориться, он поймал себя на мысли, что последний раз был настолько искренним только с де Мезьером, и улыбнулся краешками губ. Да, Готье обладал даром располагать к себе людей, вызывая на откровенность.
Ее ласковые руки перебирали кольца волос на его голове, выражение лица менялось, являя сопереживания, которые Фиданзола испытывала, вслушиваясь в слова сына:
— А этот Михаэлис и вправду хороший человек? Любит тебя? А как любишь его ты?
— Я не знаю, как любят, но не так… я видел множество супругов, слышал песни о куртуазной любви. Нет меж нами такого… У нас — будто душа одна на двоих. Тяжело дышать, когда нет его рядом.
***
Спустя три дня пребывания во Флоренции Джованни решился разыскать своего друга Луциано. Он пересек реку по мосту Рубаконте, поглазел на восстановленный мост Каррайя, обрушившийся под тяжестью зрителей, собравшихся на нем во время Майского праздника за год до того, как он покинул родной город, опробовал мощение набережной между этими двумя мостами и углубился в кварталы «за Арно». Постройка стены и мощение улиц благостно сказались на развитии этой части города: появились новые дома, более крепкие, ведь разрушительные наводнения — основной бич бедных кварталов — редко, но продолжали затапливать улицы и сносить мосты.
Он нашел памятный трактир, где знали всё и вся, где они с Луциано когда-то разыскивали Антуана. Толстая женщина, его хозяйка, будто совсем не изменилась, продолжала протирать и расставлять по местам кружки.
— Я ищу Луциано. Луциано Амманати. Он жил здесь неподалёку с семьёй десять лет назад.
Женщина оглядела его с ног до головы с подозрением, но будто вспомнила:
— Это тот, у кого красильня на Муньоне и постоялый двор? Амманати — шесть детей, оставшихся сиротами на попечении старшего, Луциано? А ты дружок его по ремеслу?
Последний, уже слишком откровенный вопрос, заставил Джованни покраснеть и опять возвести хулу на собственное прошлое. Всем здесь было известно, чем зарабатывал на хлеб Луциано, да и слова про постоялый двор казались откровенной завуалированной ссылкой на публичный дом, что вопрос о благообразности этого заведения даже не стоило уточнять:
— Бывший.
— Ну, тогда тебе от входа налево, пересечёшь две улицы и свернёшь направо, дойдёшь до конца, там тупик и вывеска с красным петухом. Но только стучи подольше, они спят все до полудня.
Джованни ругался про себя на протяжении пути: негоже человеку из достопочтенной семьи быть замеченным рядом с таким домом! Но соблазн встречи со старинным другом был велик. Тогда, в Агде, что-то шевельнулось в его памяти, он верно определил, что Луциано — флорентийская шлюха. Видно, так и не забросил своё ремесло. Хоть в уме ему было не отказать: остался и нашел возможность зарабатывать деньги, семью поднял и устроил, красильню приобрел… Ученик палача громко постучал в дверь, потом в закрытые ставни первого этажа, и огляделся. Дом на тупиковой улице очень напоминал заведение Гумилиаты в Тулузе, вот только рядом было ни души, и голые каменные стены задних дворов, лишенные каких-либо украшений в виде цветов. Только два грубо сколоченных стола, поставленных друг на друга, и длинные лавки к ним являлись уродливым нагромождением, прикрывающим обзор с внешней улицы.
Дверь наконец открыл взлохмаченный молодой парень, завернутый в покрывало, недовольный, будто разбуженный ото сна, и не знавший, чем прикрыть свою наготу.