Страница 32 из 77
Флорентиец выкупил лошадь с условием, что хозяин примет ее обратно по возвращении, посетил вечернюю мессу, переночевал на постоялом дворе и рано утром, чуть забрезжил рассвет и открыли городские ворота, выехал в сторону Флоренции, поспешая достигнуть ее к вечеру, чтобы успеть въехать в город до темноты. Все города жили в одинаковом размеренном ритме, отмечаемом звоном церковного колокола на главном соборе и длиной светового дня. С наступлением ночи города надёжно запирали свои ворота, и жизнь в них замирала. Освещение улиц было скудным и осуществлялось за счет жителей квартала, а вот ночной страже, патрулирующей улицы, платил городской совет.
При въезде Джованни с удивлением отметил, что стены Флоренции укреплены и надстроены. Из разговора одного из торговцев со стражником, неспешно принимающим плату за проезд, он узнал, что пространство города увеличилось: появилось трое новых ворот, а та земля, что была «за Арно» и где селилась беднота, тоже вошла как квартал, и там была построена мощная оборонительная стена. Флорентиец поспешил добраться до главной площади, а уже от нее свернуть в знакомые боковые улицы. Баптистерий, основной святой центр городской жизни, стоял, возвышаясь, на своем месте, а вот церковь святой Репаты, находившаяся рядом, была разрушена, и на ее месте возводились стены нового собора.
Странноприимный дом, принадлежавший семье Мональдески, стоял всё там же, на родной улице. Чего было не сказать о некоторых домах горожан, высоких башнях, что накрепко врезались в память детства. Видно, за эти годы Флоренция претерпела немало потрясений, и обычай разрушать дома политических изгнанников сохранился, как и в стародавние времена.
Привязав узду лошади к специальному кольцу, вмурованному в стену внутри маленького открытого хлева, предназначенного для животных постояльцев, Джованни уверенно толкнул дверь внутрь просторного помещения нижнего этажа, которое служило и таверной, и местом входа в гостиницу. Оно было освещено масляными лампами, расставленными по столам или подвешенными на крюки под потолком. Посетителей почти не было: три торговца за одним столом доедали свой ужин, и двое мужчин, то ли ученик с мастером, то ли отец с сыном в небогатой одежде, пили хмельной напиток у стойки, отгораживающей зал от хозяйских шкафов с посудой и бочонков с пивом и вином.
Хозяин как раз и был занят тем, что рылся в недрах своего шкафа, и подошедшему Джованни была видна только его крепкая спина и короткие светлые волосы, постриженные полукругом выше плеч. Наконец мужчина развернулся и уставился на него непонимающим взглядом небесно-голубых глаз — точно таких же, каковыми наградили Джованни его предки.
— Я хотел бы снять комнату на несколько дней, — ученик палача постарался сохранить деловитое спокойствие в голосе, еле сдерживая радость и желание зайти за стойку и обнять хозяина.
— Джованни? — неуверенно произнёс тот. — Джованни! — громко воскликнул Райнерий, невидяще подался вперед, натолкнулся на стойку, метнулся в сторону, огибая. — Джованни… — блаженно произнёс брат, заключая в теплые объятия.
— Брат… — прошептал Джованни отвечая с не меньшей страстью на его порыв. Райнерий мял его плечи, не решаясь поверить, что видит перед собой живого человека, а не призрак.
— Отец, Джованни вернулся! — закричал Райнерий, увлекая за руку во внутренние комнаты нижнего этажа, отделенные от пространства таверны крепкой дверью. Райнерий Мональдески-старший уже успел подготовиться ко сну, встретив их на пороге хозяйской спальни в ночной камизе и колпаке, с лампадой в руках. Сзади к нему жалась мать. Пронзительно вскрикнув, она проскочила под рукой мужа и уткнулась в грудь Джованни, оросив ее слезами и благодарностями, обращенными к Господу. Ученик палача нежно обнял ее, поцеловал в макушку и поднял глаза на своего отца. Те лучились счастьем, и не было в них ни тени сомнения, что блудный сын в этом доме — желанный гость. Сзади на шум подошли молодой юноша и женщина на сносях, придерживая огромный живот: «Тише, детей разбудите!» — обратилась она негромко к Райнерию-младшему.
Райнерий-старший сделал шаг вперед, оттеснив Фиданзолу, погладил ладонью по одной щеке, к другой прижался своей щекой, поцеловал в висок с любовью. «С возвращением, мой сын», — шепнул на ухо.
— Давайте все разойдемся, — уже предложил так, чтобы все услышали, — а завтра утром займемся расспросами. Пьетро, — обратился Райнерий-старший к молодому юноше, — забери Джованни в свою комнату!
— Мальчик может быть голоден! — с заботой перебила мужа Фиданзола.
— Я отведу на кухню, — подал голос Пьетро. — Пойдем, Джованни.
***
— Знаешь, я совсем тебя не помню, — Пьетро поставил перед ним миску с еще теплой мясной похлёбкой, положил рядом уже затвердевший утренний хлеб. Вкус домашней еды показался таким сладким!
— Сколько же тебе тогда было лет: восемь, девять? — начал вспоминать Джованни.
— Помню только, что ты перед исчезновением болел, долго лежал в постели, не вставая, — продолжил Пьетро, — но мне так никто и не объяснил, в чём дело. Я подумал, что ты умер. Просил отвести на могилу, но мать сказала, что ты уехал далеко-далеко, но обязательно вернёшься, поэтому не стоит лить слёз, только молить Господа, — он немного помолчал, потом сел напротив. Джованни поднял голову, оторвавшись от еды, раздумывая, что ответить брату? Он казался таким трогательно-юным, невинным и чистым. — Что тогда произошло?
Их разговор был прерван стремительно вошедшим Райнерием:
— Гости разошлись, я запер дверь, — он тоже сел на скамью напротив, рядом с Пьетро. — Ты не успел ему еще ничего рассказать?
— Нет, — покачал головой Джованни. Появление старшего брата, наследника семьи, вызвало в нем ответное чувство напряженного ожидания, недоверия, заставившего слегка подобраться, не выпускать наружу чувства: — если ты решишь, что не нужно, я промолчу. Он слишком невинен.
— Невинен… — Райнерий внезапно вскочил с места, поставил перед всеми кружки и разлил вино, вернувшись обратно: — невинен, потому что всеми оберегаем, — он сделал глоток, жестом предлагая братьям испить из своих кружек. — Но раз ты вернулся, то лучше, если мы поговорим сейчас как братья, чем ему растолкует кто-нибудь из соседей…
— Что растолкует? — Пьетро залился возмущенным румянцем. — Я уже не ребёнок! Я знаю, почему сбежал из дома Стефан.
— Стефан тоже? — Джованни нахмурился, невольно сжав руки в кулаки.
— А ты о чём думал, когда сам сбежал? — вскинулся Райнерий. — Думаешь, легко отказаться от такого удобного и приятного золотого дождя, что приносил с собой ты? Конечно, следующим стал Стефан!
— А потом Пьетро? — упавшим голосом промолвил Джованни, переводя ошарашенный взгляд на младшего брата.
— Нет. Пьетро невинен. Я уже был достаточно взрослым, чтобы его защитить, да и гостиница начала приносить хороший доход.
— О чем вы говорите? — взмолился Пьетро. — Я не понимаю!
— Ты скажешь? — Джованни упёрся взглядом в старшего брата.
— Сам скажи. Раз он не ребёнок, то щадить не стоит, — ответил решительно Райнерий.
— Хорошо, — Джовании выдержал на нем красноречивый взгляд и обратился к младшему: — Пьетро, ты, наверно, слышал, что богатые и властные люди иногда приглашают в свои дома не только падших женщин, но и красивых молоденьких мальчиков. Вижу, что слышал. Эти мальчики продают им своё тело, как женщины. Это греховно, очень постыдно и… больно. Делают они так не потому, что им нравится, а потому, что им и их семьям нечего есть. И нам было нечего есть, мы голодали, когда ты и Стефан были еще маленькими, — Джованни вздохнул, собираясь с силами, хлебнул вина, чтобы найти в этом глотке смелость. — Поэтому мы и выжили, я продавал своё тело Моцци, Велутти, Альберти и другим. Позорно ли мне тогда было? Да, я чувствовал себя как изгой. Неграмотный и невежественный мальчишка, который не был приучен ни к какому ремеслу, кроме ремесла продажной шлюхи. Осуждаю ли я себя сейчас, чувствую ли собственную греховность? И да и нет. Потому что даже сейчас, когда я уже чего-то добился в своей жизни: могу читать, писать, знаю другие языки, овладел искусством лекаря, прошлое не отпускает меня. И буду откровенным… — Джованни перевёл свой взгляд с раскрасневшегося лица Пьетро, искусавшего себе все губы, на сосредоточенного и сурового Райнерия, — иногда, мне приходится вспоминать это позорное ремесло. Как мне сказал однажды инквизитор отец Бернард: «Внешность твоя, как Божий дар, данный нам для искушения»…