Страница 28 из 77
— Иди сюда, ложись на спину.
Флорентиец медленно приблизился. Босые ступни коснулись густого меха, в ноздри ударил запах мертвого зверя, дикого и опасного, но сейчас полностью побежденного сильным человеком и распластанного, покоренного. Джованни опустился на мех, ощутив его мягкость спиной, не отрывая настороженного взгляда от мавра, пытаясь предугадать его желания. Мавр опустился рядом на колени, протянул руку, проводя ладонью по щеке, успокаивая:
— Смотри на меня!
Глаза его были необычными: тогда, на постели, они казались просто черными в неясном свете, только блестели, а сейчас заставили Джованни невольно вздрогнуть от испуга: два живых слитка потемневшего золота наблюдали за ним. Мавр снова погладил его щеку, призывая к доверию. Подобно вдохновлённому художнику он принялся расправлять волосы флорентийца, укладывая пряди позади головы по типу короны, пока все они не оказались наверху, обнажив шею и плечи. Мавр отстранился, любуясь своим произведением. Затем медленно, взяв обе безвольные руки Джованни за запястья, завел их вверх, оставив лежать полусогнутыми в локтях и заведенными за голову. Опять отстранился, с жадностью рассматривая вытянувшееся перед ним тело. Под этим взглядом Джованни инстинктивно втянул в себя живот, чем сорвал легкий вздох с губ мавра. Он коснулся кончиками пальцев напряженных мышц, заставив флорентийца замереть на вздохе, будоражащие нервы дорожки протянулись ниже, очертив пупок до самого паха. Выдох — и опять замерший вдох: шершавые, натруженные морем пальцы отерли чувствительный набухший анус, но без проникновения.
Видно, творение не было еще оконченным и совершенным, раз мавр не спешил к соитию, продолжая оставаться наглухо завернутым в свою одежду и сосредотачивая Джованни на чувствах. Повинуясь сильным пальцам, флорентиец развел полусогнутые ноги в стороны, завершая тот образ прекрасного поверженного светлокожего и золотоволосого зверя, что хотел видеть в нём в своих грезах этот странный, черный как смола язычник, уложив на шкуру.
Это было похожим на колдовство: флорентиец смотрел широко распахнутыми глазами, не мигая, а мавр стоял у него в ногах в полный рост и пожирал взглядом, вбирая в себя лишь ему ведомые силы, что рождались сейчас в этом пространстве, отграниченном полукружием свечного пламени.
========== Глава 6. Наконец одуматься? ==========
Как же много чувств заложено в простом движении вперед! Вначале тугая горячая волна движется вперед, наплывая, раздвигая, заполняя пространство вокруг расходящейся болью, сильной и тупой. Перекатывается внутри, вызывая вибрации мышц, задевает оголенный узел, порождающий ее сестру, пламенеющую, мерцающую, вливающую свои воды подобно речному притоку, пляшущему в водоворотах, смешивающих два сорта чувств: боли и наслаждения. На краткие мгновения они начинают царствовать над телом, что трепещет в мучительной пытке. Грудь внутри сжимается, требуя выдоха, проталкивает воздух вперед, стон рождается глубоко в горле и прорывается наружу, через полуоткрытые подрагивающие губы. Вздрагивают веки, и глаза, смотрящие перед собой, распахиваются еще шире. Воздух опять затапливает грудь вслед за медленно откатывающейся обратно волной, оставляющей тело, чтобы вновь, собравшись с силами, ворваться. И так с каждым разом. Бессчётное количество раз. Медленно вперёд до предела и назад почти на три четверти.
Тело уже стало нечувствительным к ласкам, только принимало в себя и подрагивало в напряжении. И казалось, что созерцание подобной покорности и являлось целью мавра. Сначала он говорил на арабском, обращаясь к духам своих предков, потом и вовсе перешел на незнакомый язык, проговаривая свой внутренний монолог с кем-то еще, невидимым, но тем, чью тень сейчас видел в глазах Джованни.
Флорентийцу, лежавшему неподвижно, казалось, что язычник его околдовал — столь необычными были вещи, окружавшие его: звериная шкура, красноватые свечи, огромный черный человек, так и не снявший с себя одежд и шапки, только поднявший подол камизы, чтобы приставить свой возбужденный член ко входу и войти, чужой язык и слова, вырывающиеся напевным речитативом.
А когда мавр до крови укусил его в губу — Джованни даже не ощутил, заметил лишь кровь на чужих губах, но возразить уже не было сил, казалось, что «этот» демон из Ада, черный лицом, с золотыми глазами, завладел его телом полностью. Затем он почувствовал, что мавр, словно завершая ритуал, задвигался быстрее внутри него, натужное дыхание становилось тяжелее и ощутимее, его член вбивался, насаживая на себя до предела. Воздуха не хватало, флорентиец попробовал чаще вздыхать, но стоны срывались на крик. «Уже скоро», — услышал он сквозь вязкую пелену, завладевшую разумом, волевым усилием уговаривая себя ещё потерпеть.
Он повернул голову и похолодел: песочные часы лежали в том же положении, в каком он их и оставил, когда занимался венецианцем, а это означало, что… время остановилось. «Сволочи!». Ни Фина, ни Антуан, ни кто-либо еще не озаботились о том, чтобы отсчитать положенные часы для мавра, а у Джованни не хватило сил сообразить. Почувствовал, что мавр излился и отстранился, постарался усилиями внутренних мышц вытолкнуть из себя его отравляющие грехом соки. «Зачем мне все это нужно? Так ли я люблю эти проклятые деньги?» Мавр опустил его затекшие руки, позволив им спокойно лежать вдоль тела, и растёр, разгоняя кровь. Покалывание в мышцах и суставах возвращало чувствительность.
— Я знаю, что ты понимаешь мой язык и можешь на нем говорить, — голос клиента над ухом вернул окунувшийся в телесные чувства разум. Большая теплая ладонь ласково повела по груди, мавр лежал рядом на боку, почти касаясь одеждой. Джованни постарался раскрыть пошире глаза и отогнать сон:
— Да…
— Кто твой хозяин? Фина Донатти?
Джованни нахмурился:
— Я ей не принадлежу, я свободный человек.
— Я не понимаю… — большой палец потёр навершие соска, что сразу отозвалось молнией наслаждения, пронёсшейся по телу и замершей в паху. Джованни уже не мог сдерживаться, положил ладонь на свой член, превращая молнии в удовольствие:
— Хозяйка этого борделя — моя старая подруга. Мне нужно было заработать денег, я их заработал. Но это не моё ремесло, я этим не занимаюсь.
— Как? — изумился мавр и даже чуть привстал на локте. — Ты меня обманываешь, зачем тебе такое красивое тело, если ты не услаждаешь им чужие взоры?
— Я услаждаю! — бесхитростно ответил Джованни. — Но только одного человека… хотя, теперь двух.
— Два хозяина? Я не понимаю…
— Не два… — терпеливо отозвался Джованни: — один постоянный, а один — временный. У нас с ним договор на месяц, я одну седмицу отработал. Возвращусь из путешествия, отработаю ещё три, а потом вернусь обратно к своему прежнему… — он завороженно обратился к образу, вставшему внезапно перед внутренним взором — глазам, цвет которых переливался, подобно предгрозовому морю, от темно-серого до насыщенного синего, глазам, обрамленным чернотой густых ресниц и бровей, чуть смуглой, иногда уставшей кожей.
Джованни скосил взгляд, мавр усмехнулся в усы и сверкнул белоснежными зубами:
— Тогда я тоже тебе временный хозяин: заплатил деньги и использую твоё тело как хочу.
Краска стыда окрасила щеки, подтверждая правоту этих слов. Покрывая его, мавр слишком походил на Готье де Мезьера, если закрыть глаза, не видеть цвета кожи… А Михаэлис?
— Нет, один… — прошептал Джованни, — самый важный и любимый. Который может… слушать и говорить…
О, голубки, на ветках араки, обнявшейся с ивой!
О, как меня ранит ваш клекот, ваш голос тоскливый!
О, сжальтесь, уймите тревожные песни печали,
Чтоб скорбь не проснулась, чтоб струны души не звучали.
О, душ перекличка! О, зовы тоскующей птицы
На тихом восходе и в час, когда солнце садится!
Я вам откликаюсь всем трепетом, жилкою каждой,
Всем скрытым томленьем и всей неуемною жаждой.
Сплетаются души, почуяв любви дуновенье,
Как пламени вихри над глыбами черных поленьев.