Страница 17 из 77
Дон Фернандо был вне себя от счастья, щедро наградил повитуху и нанял ее сестру Гилу кормилицей. А в двух семьях города Кордобы начали расти два Мигеля, щедро питавшиеся молоком своей же матери. Тайну своего рождения Мигель Фернандес не открывал никому, и никто не мог указать на то, что он не сын дона Фернандо, поскольку отец его признал, и этого было достаточно. Неизвестно, как сложилась бы его судьба в дальнейшем, будь Фернандо Нуньес жив: добрые люди намекнули бы ему про обман, который с каждым годом становился столь очевиден — оба Мигеля были не идентичны, но очень похожи друг на друга. И единственным человеком, которому удалось заставить сердце Мигеля приоткрыться, был Джованни, «его Жан», только ему хотелось говорить слова любви именно на том языке, что впитал с молоком матери.
— Да тебя, малолетнего бастарда, надо бы высечь и выебать хорошенько, чтобы спесь твою согнать, — не повышая тона, ответил Мигель Нуньес своему собеседнику.
— Тебе мало? — арагонец смерил его презрительным взглядом, вопросительно приподнимая бровь.
— Этого? — Мигель оттянул воротник камизы, где багровел, налитый кровью, след от удара плетью. — Меня такое только согревает! Неужели ты решил, что я забыл, как холодно в казематах МОЕГО замка?
— Замок мой по праву!
— Твой отец им щедро расплатился со мной, иначе лишился бы головы и не успел заделать тебя!
Хуан Перез Понче из Леона был знаменитым воином из известной семьи: его брат Фернандо, тот самый, что когда-то доставил голову названного отца Мигеля Нуньеса в Севилью, руководил тогда обороной всей границы с Андалузией, будучи доверенным лицом короля Санчо, брат Педро был магистром ордена Сантьяго, а брат Руй — магистром ордена Калатрава. Вот ему как раз и отдали на воспитание юного Мигеля, точнее — решение еще не было принято ни семьёй, ни королём Кастилии, но Хуан Перез опередил всех и попросту похитил Нуньеса, когда тот прибыл в Севилью, и увёз в свой замок, который был дарован ему королём Арагона. Через три года разразился скандал, когда о местонахождении Мигеля Нуньеса стало известно. Неблаговидный поступок рыцаря из столь именитого семейства грозил опалой, но семейство Понче откупилось захваченными кордобскими землями и отдало во владение замок в Арагоне, будто не Нуньес содержался там пленником, а Хуан Перез Понче провел всё это время у него в гостях.
Мигель Фернандес вернулся в родной город, став ещё богаче, познав в совершенстве владением мечом, но с полностью выжженной изнутри душой. О том, что он подвергался насилию, узнал только отец Мигеля Мануэля, когда Мигель Фернандес обратился к нему, как к близкому другу, поведав, что больше не сможет стать мужем для женщины, но и под мужчину никогда не ляжет. Мануэль выслушал его внимательно и вынес вердикт: «врач да исцелит себя сам!». Мигель Мануэль уже два года как жил в Салерно, обучаясь искусству врачевания, но можно было уехать и в Монпелье, тем более, что преподаватель медицины там — Арнольд из Виллановы, уроженец Валенсии, мог помочь на первых порах с устройством и языком. Так, Мигель Фернандес Нуньес, оставив все владения на попечение своего брата Альфонсо, отправился в свой долгий путь.
— Играешь словами, — снисходительным тоном ответил его собеседник и покачал головой, передвинул фигуру вперёд, — а самому-то несладко узнать, что друг твой мёртв. Как он умолял меня сохранить ему жизнь за то, что он всё расскажет! — арагонец прикрыл глаза от удовольствия созерцания представшей его взору сцены. — А я медленно проткнул ему живот, а потом резал, рассекая до паха, наматывая кишки на остриё моего меча. А он только стонал и плакал, потому что я сначала отсёк ему язык, — он посмотрел на Мигеля затуманившимся от вожделения взором, но не увидел, чтобы на лице того дрогнул хоть один мускул. Его пленник только смотрел на него своими почерневшими от ярости глазами, а потом уверенно протянул руку вперед и сделал свой ход.
— Раз уж, — кастилец разомкнул побелевшие от напряжения губы, — ты не похвастался сразу, значит, до моего ученика тебе добраться не удалось.
— До твоего любовника? — арагонец криво усмехнулся, снимая с доски пешку противника и делая свой ход. — Это дело времени! Я-то гадал, почему же ты так долго молчал? Ты ждал условленного дня — у вас с этим Жаном или… Джованни, короче — Хуаном, так привычнее, всё заранее было определено: он исчез на следующий день, когда ты решился заговорить. Конечно, мы опоздали. Самое смешное, что разминулись по дороге, в Нарбонне. Я смотрю, у тебя даже нет предположения, куда он мог направиться…
— Что скрывать? В Тулузу! — Мигель опять поднял на него глаза и откинулся на спинку кресла. — Но и там ты его не нашел! Наверно, Хуан умнее тебя, раз сумел исчезнуть бесследно. Тебе шах.
Рыцарь Калатравы поспешно передвинул свою фигуру, уводя её с линии огня:
— Дело времени…
— У тебя его не так много, Французское королевство такое большое… а я умею ждать.
— Посмотрю я еще на тебя, что скажешь, когда я твоего Хуана в цепях приведу сюда! — зло бросил арагонец. — Он не знает обо мне ничего, а я знаю о нём всё, даже о его исключительной внешности, люди такую запоминают!
— Я хорошо его подготовил ко встрече с тобой, — Мигель сохранял спокойствие, но холодная угроза слышалась в его голосе. — И даже если я не доживу до момента вашей встречи, то уже предвкушаю, как сладка будет для него месть! Он по капле будет выпускать тебе кровь, внимая стонам от твоих мучений, с радостью следить, как жизнь вытекает из твоего тела и душа отправляется в Ад!
— Тебе, Мигель, песни нужно слагать, под стать твоим любимым прованским труверам, — заметил арагонец, легко передвигая фигуру, ожидая, что его противник сдастся.
— Тебе мат! — Мигель красноречивым жестом указал на доску.
***
Готье де Мезьер отвёл своего спутника в таверну на другом берегу Сены, где, по его словам, располагалось здание парижского Университета, часть лекций которого была открытой, и если Джованни захочет каким-либо образом занять себя богословием или правом, то сможет по возвращении из Реймса туда сходить, чтобы не сидеть без дела в четырёх стенах дома.
Хозяин таверны передал обе кружки, наполненные до краёв пивом, де Мезьеру, тот повернулся лицом к Джованни, но внезапно пальцы его на одной из кружек разжались, и она скользнула вниз. Ученик палача мягко поймал ее двумя руками, не дав пенной жидкости даже расплескаться, и в задумчивости поставил кружку на стол, опустил голову и покраснел, понимая, что выдал себя.
— Так я и знал! — спокойным тоном промолвил Готье. — Простачка из себя строишь. А у самого реакция как у опытного воина. Когда вернёмся, я хочу посмотреть на тебя в деле — попробуем потренироваться с мечами, — он жестом указал присесть за стол.
— Может, объяснишься? — после некоторого молчания Готье снова решился заговорить, поскольку Джованни так и продолжал сидеть, уперев глаза в пол, будто там были начертаны архиважные письмена: — это Михаэлис тебя учил?
— Да, — ученик палача отхлебнул пива и решился поднять взгляд на советника короля. — Только Вы больше никому не рассказывайте! Мне проще быть лекарем… или шлюхой… в чужих глазах, чем кто-то прознает о моих других талантах. Я не хочу расспросов, где и у кого я обучался. Более того — пусть те люди, что убили Стефануса, и теперь разыскивают меня, считают, что я не смогу оказать им сопротивления.
— Так, значит, — де Мезьер развеселился, — я приобрёл в пользование не только красивую шлюху и искусного лекаря, но и опытного телохранителя? Мне всё больше нравится наш договор! — он заговорщицки подмигнул: — Когда я в следующий раз вспылю и захочу отослать тебя обратно в Агд, напомни мне наш сегодняшний разговор.
— Будет лучше, если Вы его вспомните, когда вновь захотите в постели пропустить мои просьбы мимо ушей, — Джованни постарался ответить как можно мягче.
Комментарий к Глава 10. Cura te ipsum
[1] с 7 августа Иоанн XXII (1244-1334) из Кагора. Он изучал медицину в Монпелье и право в Париже. На момент избрания ему было 72 года, дожил он до 90 лет. Никто такого не ожидал, но Папа был с юмором, хоть и под конец своего правления чудил, однако признавал метод насилия самым чудодейственным, поэтому ему удалось решить ряд проблем с ересями, которые никак не могли решить его предшественники.