Страница 16 из 77
В то время, как и сейчас, Бургундия состояла из двух частей. В обеих правили вассалы Филиппа, связанные родством по женской линии. Все потомки Людовика Святого. И наследники мужского пола были в каждой из этих земель. Но и юные девочки тоже были: Маргарита и Жанна от Роберта, герцога Бургундского, а Жанна и Бланка от Отто, графа Бургундского. Поначалу наш король Филипп хотел женить своего первенца Людовика на Жанне, дочери Отто, но из-за того, что нужна была поддержка Бургундии в случае проигрыша, передумал и сосватал Людовику Маргариту, дочь Роберта, а ее сестру обручил с Филиппом Валуа, первенцем своего брата Карла Валуа. Сестрам от Отто остались младшие принцы — Филипп и Карл.
Папой был выбран ставленник короля Филиппа — архиепископ Бордо. Он сразу же заявил, что хочет быть провозглашен понтификом в Лионе, а потом и вовсе переселился из Рима в Авиньон, поближе к Французскому королевству. Кстати, в Лионе во время шествия произошел удивительный случай, сразу же избавивший нового Папу от непотизма [5]: неожиданно рухнула городская стена, погребя под собой некоторых рыцарей и брата Климента, а второй его брат на следующий день был найден зарезанным после пьяной драки… Но это я так, отвлекаюсь от сути.
Что делать! Увы, уговор есть уговор, и бургундские принцессы связали свою судьбу с французскими принцами, хоть и без толку — за все эти годы не народили ни одного наследника, кроме девчонок. Только Бланка родила мальчика за три месяца до осуждения по делу Нельской башни, но кому он был нужен? Слабый отпрыск самого младшего принца!
От принцесс было решено избавиться, тем более, что Папа Климент был уже сломлен болезнью и не смог бы осудить короля Филиппа за этот шаг.
— Но как же так? — не утерпел Джованни. — Ты говоришь, что измены не было, и в то же время принцесс и их любовников осудили. И все они, наверно, признались? Значит были виновны!
— Ах, наивный ты, Джованни… — де Мезьер снисходительно покачал головой и опять погладил по щеке, потом приобнял, прижимая к себе крепче. — Если бы я тебе, такому молодому и горячему, воспитанному на балладах и куртуазных рассказах о благородных рыцарях и дамах, сказал: посмотри, вот этой красивой принцессе взгрустнулось, не мог бы ты ее развлечь? Разве ты бы отказал своему синьору? Нет. А вот когда бы тебя потом на дыбе растянули и плоть твою раскалёнными щипцами терзали, то ты бы многое поведал — и не только про coplas, что пел даме, но и про другое, на что хватило бы воображения, лишь бы остановить мучения.
— Ты прав, — согласился Джованни, леденея от ужаса, представляя себя на месте этого бедного юноши, пылко увлеченного юной принцессой. — Пыткой можно добиться всего…
— Вот и Филипп д’Оне пострадал, потому что был слишком красив и глуп. А брат его Готье — тоже был осуждён, поскольку оказался рядом и был слишком с ним дружен. Любовника Жанне не нашли, да и наш теперешний король-регент Филипп был сильно против обвинения в измене, пошел наперекор отцу [6].
— А почему не тронули Жанну, сестру Маргариты?
— Она слаба здоровьем. Карл Валуа, сменивший уже трёх жен, всё надеется, что сама помрёт, у неё же прозвище «Хромоножка»! Хотя… такие обычно живут долго… — цинично добавил де Мезьер.
Комментарий к Глава 9. Дело Нельской башни
[1] Это факт! Приговорённый к костру сразу получает ожог верхних дыхательных путей, поэтому «вещать» на публику неспособен.
[2] 1314 г.
[3] 18 марта 1314 г. Братья д’Оне были казнены 19 апреля 1314 г.
[4] Еврейский остров, Île aux Juifs
[5] назначение ближайших родственников на высшие духовные должности
[6] существует красивая легенда про кошели и про королеву Изабеллу. Как она приезжает к отцу и разоблачает жен братьев. На самом деле: Изабелла приехала 16 апреля, а братьев д’Оне казнили уже 19 апреля. Времени на следствие и выяснения истины не было, кроме как пытать.
========== Глава 10. Cura te ipsum ==========
Лодка, подхваченная течением, легко заскользила дальше — в другой проток, огибающий остров. Нельская башня осталась позади. В душе же Джованни поселился страх перед безжалостностью людей, облечённых властью, которые не пожалели ни молодость, ни красоту. Он склонил голову на плечо де Мезьера, тот продолжал согревать его руки в своих.
— Не понимаю, разве королю Филиппу уже не нужна была поддержка Бургундии?
— Уже нет, Папа Климент давно болел, и весть о его кончине пришла через несколько дней после того, как состоялась казнь и прошел суд над принцессами. А значит, наш король возвратился к тому состоянию дел, что были перед избранием папы Климента: нужно было искать новые союзы, да и на Бургундию уже была управа — принцессы оказывались заложницами.
— А сейчас? — под сводами моста царил промозглый холод и гулял ветер, что невольно заставило Джованни ещё крепче прижаться к де Мезьеру.
— С середины лета у нас новый Папа Иоанн [1], он слишком стар и немощен, чтобы сыграть какую-то роль. А потом посмотрим…
Лодка легко обогнула остров, явив взору грандиозную часть собора Богородицы с мощными контрафорсами по бокам, и пристала к тому месту, откуда и начала свой путь. Джованни легко забрался на пристань, разминая ноги. Де Мезьер же выходил с осторожностью, опираясь на подставленную руку Петра.
— Ты не замёрз? — участливо спросил советник короля. — Я хочу еще погулять по городу. Угощу тебя отменным пивом!
***
Над замком, вросшим нерушимым бастионом в высокую скалу, окруженную не менее высокими горами, сгустились сумерки. И только в главной зале горел очаг, на длинном столе были расставлены уже тронутые постные блюда, и вино не раз наполнило до краёв серебряные кубки. Но трое собеседников, сидящих в креслах, занимали лишь одну часть стола: двое из них сидели за шахматной доской напротив друг друга, а один — чуть поодаль, с торца стола, но не вмешиваясь в разговор двух игроков. Он был одет в монашескую одежду ордена цистерианцев, но дорогие перстни, что украшали его пальцы, выдавали в нём не простого брата, а скорее аббата или магистра. Один из игроков был достаточно молодым рыцарем. Его светло-каштановые волосы были обрезаны, но не коротко, прикрывали уши и затылок. Руки — с широкими ладонями, мозолистые от частого упражнения с мечом и привычно натёртые поводьями. На нём — теплая верхняя туника темного цвета и искусно сшитая из дорогой материи, а на плечи накинут светлый плащ с вензелем ордена Калатрава. Его противник был одет в простую камизу с шнуровкой на груди, имел черные вьющиеся волосы ниже плеч, лицо, поросшее курчавой нестриженой бородой.
Их партия уже началась, сопровождаемая неспешной беседой:
— Если бы мог, ты бы нас уже всех отправил к праотцам, не так ли, Мигель? — рыцарь Калатравы, по выговору арагонец, начал передвигать свои фигуры.
Тот нехотя оторвал взгляд от предложенного кубка с вином и, шумно вздохнув, кивнул головой, соглашаясь со своим собеседником.
Люди поговаривали, что свою диковинную внешность он впитал с молоком кормилицы. Уж не очень-то он походил на своего младшего брата Альфонсо: волосы вьющиеся и черные, глаза тёмные — серо-синие, да и кожа смуглее, будто понесла донья Леонор Нуньес, в девичестве де Сааведра, не от мужа своего, благородного дона Фернандо, а от мавра. А как минуло Мигелю семь лет, так он еще сильнее стал похож на сына своей кормилицы и няньки Гилы, но донья Леонор не слушала сплетен, а сердцем знала, что это её ребенок, а когда через год голова дона Фернандо, вместе со знаменем города Кордоба, была доставлена в Севилью к королевскому двору, то такие разговоры внезапно стихли, поскольку Мигелю по старшинству доставалось управление домом Нуньес.
И только много лет спустя молочный брат Мигеля Нуньеса, тоже Мигель, самый близкий друг, почти как брат, поведал своему синьору то, что рассказала его мать на смертном одре о ночи их рождения. Беременность доньи Леонор проистекала очень тяжело, особенно подкосило ее здоровье накануне родов страшное известие о гибели двух старших сыновей — Муньо и Руя, их лодка перевернулась во время прогулки по реке, и они оба утонули. Донья Леонор рожала долго и мучительно. Ее повитуха, сестра Гилы, не находила себе места, мечась между двумя домами: Гила тоже решила родить именно в эту ночь. Так повитуха случайно столкнулась с доном Фернандо, обезумевшим от горя, который приставил меч к ее шее и поклялся всеми святыми, что «ежели она тотчас не займётся его женой и ее родами, то он вырежет весь их нечестивый квартал, и ему плевать, что они все христиане, поскольку вера их не столь крепка: это только при короле Фернандо, что завоевал этот город, они спешно покрестились, а так — совершали святотатство и поклонялись проклятым маврам». Донья Леонор пребывала в беспамятстве, и жизненный вопрос стоял уже о том: спасать мать или дитя. Тут повитухе и пришла мысль выдать сына своей сестры, которая только родила младенца, но продолжала тужиться дальше, за новорождённого ребенка Нуньесов. «А уж если обман вскроется — то столько времени пройдёт!» — решила она, чувствуя своё господне предназначение — спасти своих сородичей от гнева дона Фернандо. Решение принималось быстро: муж Гилы — Мануэль, тоже лекарь, уже вынимал из родовых путей их второго ребенка и, убедившись, что тот дышит, сразу передал его своей свояченице-повитухе и поспешил помочь в этом тайном деле, забрав для похорон тельце мертворожденного ребёнка Нуньесов.