Три лика Бога

Я всё это время не сидел без дела: тайно продолжал общаться с друзьями-пастушками и учить их. Они были для меня единственной нитью к брату, за благополучие которого я не прекращал беспокоиться.

Солдаты, посланные наместником, всё же попытались добраться до общины Дейлоса. Слухи о сытной и безбедной жизни там не могли пройти мимо ушей имперца. Но встретили отпор, а Дейлос решил откупиться, как потом выяснилось — совершенно обманно, прикинулся ягненком, но надел волчью шкуру. Понял, что накопленным добром придется всё равно с кем-то делиться, но предпочел набрать таким способом сторонников и влияния себе.

Солдаты наместника вернулись в город с дарами, но вслед за ними в моем доме появились Аттис и Сатур с несколькими мужчинами и по-боевому настроенными женщинами. Некоторые уместились для сна в сарай для животных или разбрелись по трое или по четверо по домам наших соседей. Мой брат поделился планом Дейлоса: как только наместник отправит обоз в столицу, то несколько групп людей — а в нашей деревне остановилась лишь одна такая — нападут на него и захватят, но не повезут обратно, а с помощью пастушков распределят добытое среди всех людей. Рассыпят зерно по всей округе, в каждый дом, и собрать его уже будет невозможно. Зато никто этой зимой не останется голодным.

Я не знал, что ответить на слова брата, поддержать — было бы разделить с ним жажду насилия, ведь за такой бунт нам всем придется погибнуть, протестовать — было бы признаком того, что я глух к боли нашего народа. Я ничего не ответил. Только на пороге обнял обоих — и Аттиса, и Сатура, прощаясь будто навсегда, и промолвил:

— Храни вас Бог! — назвав Бога по имени нашего народа, так, как славили его наши предки. — Помните обо мне!

— А ты — помни о нас!

Для моего брата и его возлюбленного это деяние, похожее на самопожертвование, было значительнее жизни. Они решили вписать свои имена вместе с другими в бессмертную историю. Спокойного пребывания в обожании бесконечной любви показалось этим двоим недостаточным для успокоения души. Сердца их требовали подвига и самоотречения. Достигнув согласия между собой, они почему-то поняли, что этого мало. И после долгих размышлений мне открылось: важно не только уметь посеять семена в ожидании плодов, но и быть способным их защитить. Призыв плодиться и размножаться, данный нам Богом, — неполный без второй части, незаписанной или невыраженной: заботься и защищай то, что успел посадить, помоги ему вырасти, чтобы семя и этого созревшего плода выполнило завет Божий.

В последнюю ночь мы возлежали вместе в одной постели, укрытые одним одеялом, и шутили меж собой, что похожи сейчас на трех магов, которым явился ангел Божий и указал на ярчайшую звезду, что появилась на небе и отмечала путь. И приснился мне сон, будто не смежил я веки свои от усталости, а моргнул. Было светло, как днем. Я услышал шаги нашей матери и голос ее, что-то напевающий во дворе. Я разбудил Аттиса и Сатура, и мы вместе вышли из дома. Вокруг будто всё преобразилось — на голой земле росли деревья, а в тени под самым большим и раскидистым стоял большой стол, и мать, такая помолодевшая, словно юная девушка, в дорогих одеждах — белых и пурпурных. Она помахала нам рукой, призывая к себе. Мы сели на лавку перед столом, и мать угостила нас молоком и сладкими хлебами, а потом подвела трех златогривых коней, украшенных шелковыми лазоревыми попонами, и те взмыли в небо, чтобы перенести нас в райский сад.

Посередине этого места стоял светящийся храм, престол в котором так ослепительно сверкал, что невозможно было рассмотреть, кто сидит на нем — старец или юноша. Вокруг нас гуляли люди, и некоторых Сатур с Аттисом приветствовали, обнимали и целовали, будто старых друзей.

И был в том саду глубокий колодец с темной водой, такой спокойной, что отражала в точности небо над ним. Незаметно отделившись от остальных, воспевавших хвалебные гимны, я подошел к краю этого колодца и из любопытства заглянул внутрь. Вода подернулась сизым туманом и явила мне зрелище страшное: брат мой висел, прикованный за руки к скале, с железным грузом на ногах, а змеи огненные хлестали его бедное тело своими хвостами и жалили в бока. Сатур же, похожий больше на светящийся столп с крыльями ангельскими, переливающимися всеми цветами радуги, боролся с этими змеями, защищая тело моего брата. Он плескал воду из большого кувшина, которая исцеляла раны, а злых демонов убивала. От испытанного ужаса и переполнившись состраданием, я громко закричал и проснулся.

========== Часть 3. Утешитель. Глава 3. Бессмертие ==========

Последователям Дейлоса удались их замыслы. Схватка была кровопролитной, и некоторые из тех, кого мы приютили тогда в нашей деревне, — погибли. Мои товарищи-пастушки подъехали с возками, и каждый из них отправился в свою деревню, быстро разбросав живительные дары по всей земле.

Из-за такого позора наместник не стал звать армию, у него и своих солдат оказалось достаточно, и пока люди, посланные общиной, творили добро именем Дейлоса, их дома были разрушены и преданы огню. Оставшихся в живых казнили на месте, на суд в наш город привезли лишь тех, кто был «апостолами» пророка. И их, захваченных, осталось всего четверо — сам Дейлос, его божественная жена-пророчица Фелицитата, Аттис и Сатур.

Сатура жестоко пытали, потому что он был для имперцев предателем и изменником. Дейлос же — главой секты, Фелицитата — обманутой безумной женщиной, а Аттис — неграмотным простецом, купившимся на высокопарные речи. Однако прозвучало и иное обвинение: грех, который творили между собой Аттис и Сатур, был одним из смертельных, и души их были прокляты гореть в вечном огне. Никто из пленников не захотел покаяться, никто не пожелал поцеловать крест и спастись, пусть не от огня, а от мучений. Если души бессмертны, то «душам еретиков предрекались вечные мучения до окончания времен» — так говорили церковники, зачитывая свой приговор. «Убийцы и разбойники» — так называли их с помоста, где вершился суд, слуги наместника, выражая волю власти императора.

Казнь устроили не на главной площади, а под стенами города на плоской возвышенности, будто срезанной ножом, чтобы множество людей смогли прийти и посмотреть на исполнение приговора. Я и мои друзья-пастушки тоже съехались со всех мест, разбросав свои повозки по округе. Место казни оцепили солдаты с длинными пиками, призванные сдерживать напирающую толпу, из которой попеременно сыпались проклятия на головы имперцев. Солнце светило так ярко и было так душно, что пот лился ручьями, увлажняя одежды, а камни раскалялись добела и жгли подошвы, заставляя в еще большем волнении переминаться с ноги на ногу.

Осужденных привезли в повозке с железной решеткой, потому что узники сами, на собственных ногах, не смогли бы дойти до места казни. Никто не озаботился прикрыть следы лишений и раны на их телах от пыток, которым они были подвергнуты. У Дейлоса были вынуты глаза, и рану эту прикрывала лишь грязная повязка, пропитанная высохшей кровью.

Их поставили на колени на вязанки с хворостом и дрова, соединив по двое, как они были неразлучны при жизни — Дейлоса с Фелицитатой, Аттиса с Сатуром. Тень от высокой ажурной решетки, установленной на крыше одного из домов, вилась по обнаженному плечу Аттиса и переходила на предплечье Сатура. Хоть и разделял их столб, но пальцы рук их были сплетены, а лица, источающие свет, обращены друг к другу. Их губы шептали нечто, наполненное любовью, но доступное сейчас, перед лицом смерти, только им двоим.

Власти пожелали продлить время казни и зрелища для устрашения народа, поэтому решили сжечь проповедника с «богомерзкой ведьмой» первыми, а затем — тех, кто еще дерзновеннее нарушил законы Бога, пойдя против Его природы. Однако эта самая природа, по велению Божьему, и не захотела уступать неправедной воле людей. Занятые своими приготовлениями и загороженные толпой, имперцы не сразу заметили, что в небесах происходило собственное движение — воздух загустел до такой степени, что стало тяжело дышать, а синее небо приобрело над нашими головами розово-фиолетовый оттенок.