Равноденствие

— Я бы достал тебе виноград, — тихо сказал незнакомец. — Настоящий.

Свет падал так, что казалось, будто на ресницах повисли тяжёлые капли. Хаген почувствовал, как всё внутри сжалось. Он знал, что каждая капля будет оплачена, и человек у окна тоже знал это, но всё же на что-то надеялся.

— Второе желание…

Он услышал лёгкий звук шагов и вздрогнул, когда Франц встал на колени. Теперь его лицо казалось окаменевшим, он ничего не ждал.

— Слушаю.

— Всё, что угодно?

— Всё.

— А если я попрошу…

Луну с неба? Новую жизнь?

Утопия. Фокусник врал: ассортимент желаний был до смешного мелок — нечего попросить. «Останови погромы на Шпайхерштрассе». Прикрыв веки, он вспомнил-почувствовал невесомую ладошку Марты у себя на плече. Так действовало спиртное: откуда бы взялся запах помады? — комната раскачивалась как лодка, скрипя уключинами. Укусил. Сейчас это тоже казалось смешным. Хаген погладил статую по льняным волосам, наслаждаясь властью, данной лишь счетоводам и пьяницам:

— Сслышь…? Бр-р… Я х-чу…

Если Франц удивился, то сделал это молча: гипсовые губы слегка покривились, выталкивая:

— Хорошо.

***

Да, Райх таял неравномерно.

Капель загрохотала в пол-шестого утра, а спустя четверть часа к бывшему дворцу, пофыркивая трубой, подрулил автобус с цветочной надписью на борту. Сквозь промытую синь стекла было видно, как из кабины спрыгнул шофёр-дальнобойщик. Высокий как Дудочник, поднял изумлённое худое лицо с яркими, как небо, глазами: «Grüß Gott!», мигнул — и обернулся Кальтом…

Вот так фокус!

А из автобуса уже лезли, отталкивая друг друга, тучные люди с одинаковыми залысинами — приёмочная комиссия, аудиторы, разномастная канцелярская шваль — тусклые пуговицы. Даже бургомистр держал под локтем папку-скоросшиватель.

— У-и-и! –провизжал клаксон.

Чиновничье вороньё затопало, затрясло щеками. Некоторые прижимали ладони к ушам.

— Возмутительно!

— Айзек, не хулиганьте!

Крошечная фигурка выпорхнула из бархатной клетки, закашлялась — десяток рук подхватил её; заохали: клетчатый платок, капли, салфетки… Погода выдалась свежей, немудрено и простыть. Ладно ещё доктор подоспел своевременно — раздвинул кордебалет, взял под локоть; вместе они взошли на крыльцо.

Голубое и розовое. Рассвет…

— Ну же, покажите мне ваш вертоград!

— С удовольствием.

Доски заскрипели, но справились, половицы затряслись от топота ног, когда делегация штурмовым отрядом вломилась в холл. Там было светло и пахло краской, и зажатый листьями дуба типографский портрет приветствовал своего двойника.

— Вот и чудеса. Так, Айзек? — маленький человечек надтреснуто засмеялся и поманил пальцем. — Как жаль, что с нами нет Мартина. Сослался на дела, но между нами… — он наклонился, интимно приглушив голос: — Вы тут что-то подшаманили, дружище, а он чертовски самолюбив. Никто не хочет чувствовать себя дураком.

— Увы.

Ближайшие улыбнулись.

Вообще здесь скучилось слишком много знакомых лиц, что создавало известную неловкость и чехарду. Растерянными мазками обозначились фланги, прямо по курсу — таранный противовес: отогнутый воротник, складка на переносице, орденская полоска. «Блюторден» — за какие заслуги? Брови нахмурились. В обороте секунды как будто бы что-то щёлкнуло, но именно в этот миг блуждающий взгляд Райса зацепил две фигуры, застывшие у порога:

— Ба! Мой бедный норд! Но… что с вами сталось?

Игривый луч солнца скользнул внутрь и ударил прямо в битые плошки. Хаген салютнул и сглотнул. Честно улыбаясь прямо в нещадно васильковое небо, он постарался ответить с исчерпывающей полнотой:

— Немного поранился.

— Какая жалость! Попали в шредер?

— Заживёт, — подсказал Кальт.

Деликатно вынув папку из рук бургомистра, он постучал по пупырчатому корешку, привлекая внимание — строгий конферансье:

— Разрешите продемонстрировать вам работу нового Центра. Конечно, за один день я вряд ли смогу дать результат, но даже краткий обзор даст беглое представление о том, как я собираюсь использовать этот ресурс. Начать же предлагаю с предварительной диагностики…

Ди-аг-нос…

Рывком высунув голову из колодца, Хаген вывинтил онемевшее тело за спины собравшихся и сразу попал в тиски — празднично улыбаясь фестивальным лицом, Франц схватил его и потащил прочь, к пожарной лестнице, к алой змее гидранта и ниже, по ступеням, во двор — к заправленному с утра мотоциклу с коляской. Здесь с промасленной тряпкой крутился Бользен. «Куда?» — спросил он, но ответа не получил. Франц пнул канистру, плита ворот поползла книзу и к боку, раскрываясь как гильотина; «Куда?» — вновь крикнул Бользен, громче, и солнечный сноп хлынул свободно, когда бешеный мотоцикл вынесся на обочину, крутанулся и рванул вверх, рассыпая вокруг себя мелкие ледяные отломки.

***

Шлагбаум в Цойссен оказался закрыт.

Пришлось оставить мотоцикл и идти пешком. Подъём едва ли составил пол-километра, но угол наклона был потрясающим: если смотреть вниз — дорога представлялась как зеркало, темнеющее среди других зеркал. Неужели они забрались так высоко?

— Ещё не передумал, солдат?

— Нет.

Лыжная шапочка Франца вильнула куда-то вверх. Хаген схватился за торчащий из земли прут и, преодолевая боль в синяках и растянутых связках, полез за ней. Что будет дальше? Шлем, который Франц для чего-то велел пристегнуть на шнурок, теперь болтался внизу, периодически подсекая колено. У дурака и затеи дурацкие. Хотя, если рассудить здраво — можно и отказаться?

Наверняка.

А вот и площадка! Зеркально-отвесно и тоже с горкой — никаких ровных поверхностей. Солнечные веретёна крутились на алюминиевом флагштоке, чуть поодаль стояла кирпичная будка и загородь с датчиком и камерами, направленными на въезд. Обогнув по касательной выдолбленную во льду колею, они проследовали в ворота, поднырнув под полосатую рейку, и очутились на прямоугольной площадке. Здесь начинался знаменитый цойссенский трек.

От гаража уже бежал механик — в красном блестящем костюме. Он махал руками и что-то кричал. Гудящий ветер относил половину звуков, но общий смысл был понятен — «закрыто», «запрещено». Добежав, механик нагнулся, схватившись за колени, глядя вверх подслеповатыми глазами, на бровях и ресницах намерзли капли и такая же свисала из носа:

— Дорога закрыта. Здравствуйте, герр Йегер!

— Здравствуй, Кристоф.

От павильона уже ковылял другой, припадая и будто намереваясь швырнуть ручную гранату. Это был Готтфрид Блок, начальник станции. Он отчаянно жестикулировал.

Хаген отвернулся.

Так много ещё нужно было обдумать. Стон аэротрубы, шелест снега и всё прошедшее, череда цветных картинок, запечатленная со сна, просто карты, застрявшие в объективе. «Это самоубийство!» — «Мой друг хочет…» Друг. Франц назвал его другом — и вот ещё слово: «хочет». Кто хочет? Тошнотная занавесь. Хаген помотал головой, отыскивая туалет, обжёг грудь воздухом и понял, что должен облегчиться.

Кто должен? Господи!

— Не передумал?

— Нет!

Болид тоже был ярко и нагло красным, торжествующе клюквенным. Хромированные решетки сверкали ухмылкой. В луче света мелькнуло темное — это Кристоф нагнулся, подтягивая ремень. Выпуклые рачьи глаза перебегали с одного на другого:

— Трасса обледенела, штурмлейтер! Вас снесёт на отбойник. Вы же знаете…

— Я ему задолжал, — сказал Франц.

— Он простит. Ваш друг.

Дорога тянулась прямо, а потом взлетала почти отвесно и дальше шла уже серпантином, белая и узкая бумажная полоса. Хаген увидел прилепившиеся к скале сигнальные знаки. Им не хватало места.

— Кретин, — сказал Готтфрид Блок. — Йегер, разве я не говорил вам, что вы кретин? Можете не двигать челюстью. Вы же шлёпнетесь в грязь вашей модельной моськой. Вы и ваш друг. Слышите, друг? Вы говно. Нас с Кристофом вздёрнут из-за блажи, которая плеснула вам в тыкву спозаранок. В вашу гнилую, пустую тыкву.

— Вы поэт, Готтфрид.

— А вы всегда были говном. Не хватайтесь за пистолет.