Страница 24 из 42
Наступил ноябрь; в соборе Нотр-Дам всё было готово. Прибыли депутации, прекратили работу суды, шесть епископов и архиепископов в сопровождении своих клиров оставили служение у алтарей. Собрались генералы, адмиралы, выдающиеся сухопутные и морские офицеры, маршалы Даву, Ней, Сульт, даже адмиралы Брюи и Гантом, вместо того чтобы быть в Булони и Бресте, находились в Париже. Наполеон был этим раздосадован; ибо торжества, хоть он их и любил, казались ему гораздо менее важны, чем дела.
Папа наконец решился покинуть Рим. Пий VII хотел, несмотря на свою бедность, привезти несколько подарков, достойных хозяина, к которому он ехал в гости. Со свойственным ему тактом он выбрал для Наполеона две античные камеи, замечательные как своей красотой, так и значением. Одна изображала Ахилла, другая – воздержание Сципиона. Жозефине он предназначил также античные вазы восхитительной работы. По совету Талейрана для придворных дам везли великое множество четок.
Итак, папа выехал, проехал через Тоскану, среди толп итальянцев, опускавшихся на колени при его появлении, через Пьяченцу, Парму и Турин. Он не въехал еще во Францию, но его уже окружали французские власти и войска. На границе Пьемонта, которые были и границами империи, явились высланные вперед Камбасерес и префект дворца Сальматорис и вручили ему письмо Наполеона, полное выражений благодарности и пожеланий быстрейшего и благополучного путешествия. С каждым часом ободряясь всё более, Пий VII постепенно перестал страшиться последствий своего решения.
Чтобы сделать переезд понтифика и сопровождавших его престарелых кардиналов через Альпы наиболее простым и безопасным, были приняты необычайные меры предосторожности. И вот наконец он прибыл в Лион. Там его страхи сменились настоящим восхищением. Толпы стекались из Прованса, Дофине, Франш-Конте и Бургундии, чтобы увидеть своими глазами наместника Бога на земле. Видя коленопреклоненным народ, который ему описывали вечно бунтующим против властей неба и земли, который опрокидывал троны и даже держал одного понтифика в плену, Пий VII был покорен, воспрянул духом и наконец согласился со своим старым советником Капрарой, утверждавшим, что это путешествие принесет великое благо религии, а самому папе доставит бесконечное удовлетворение.
Пий VII должен был остановиться в Фонтенбло. Наполеон устроил всё так, чтобы иметь возможность выйти навстречу святейшему отцу и обеспечить ему два-три дня отдыха в этом прекрасном уединенном месте. К тому часу, когда кортеж должен был достичь креста Сент-Эрема, Наполеон направил туда своего коня, чтобы встретить папу, который почти тотчас и появился. Он тут же представился ему и обнял его. Растроганный таким усердием Пий VII с волнением и любопытством смотрел на нового Карла Великого, о котором он уже несколько лет думал как об орудии Бога на земле.
Стояла середина дня. Оба государя сели в карету и поехали в замок Фонтенбло, притом что Наполеон усадил главу Церкви справа. На пороге дворца, выстроившись полукругом, Пия VII встречали императрица, высшие сановники Империи и военачальники. Папа, хоть и привыкший к римской пышности, не видел прежде ничего более великолепного. Затем его проводили в апартаменты, ему отведенные, и, после нескольких часов отдыха, следуя правилам этикета меж государями, он нанес визит императору и императрице, которые незамедлительно вернули ему визит. С каждым разом всё более ободряясь, всё более очаровываясь обольстительными речами хозяина, который обещал себе не только не испугать его, но ему понравиться, Пий VII ощутил к Наполеону привязанность, которую сохранил до конца своей жизни, несмотря на многочисленные и ужасные перемены в жизни изгнанного героя.
Настало время отправляться в Париж и вступить наконец в этот пугающий город, где уже целый век работал человеческий разум, где уже несколько лет вершились судьбы мира. Двадцать восьмого ноября, после трехчасового отдыха, император и папа сели в ту же карету, чтобы ехать в Париж, папа по-прежнему по правую руку от Наполеона. В Париже его разместили в павильоне Флоры, отвели ему весь день 29-го для отдыха, а 30-го представили ему Сенат, Законодательный корпус, Трибунат и Государственный совет. Президенты этих четырех корпусов обратились к папе с торжественными речами, прославляя в блестящих и достойных выражениях его добродетели, мудрость и благородную снисходительность к Франции. Папа выказал живейшее восхищение благородным слогом этих речей, прекраснейшим со времен Людовика XIV.
Население Парижа, собравшееся под окнами, просило понтифика показаться: по всей столице уже разнеслась слава о его доброте и благородном лице. Пий VII несколько раз выходил на балкон Тюильри, всегда в сопровождении Наполеона. Их приветствовали пылкими возгласами, и он видел парижан – парижан, которые сотворили 10 августа и поклонялись богине Разума, – коленопреклоненными и ожидающими его папского благословения.
Мрачные страхи, делавшие решение папы столь горьким, полностью рассеялись. Пий VII оказался рядом с государем, исполненным почтения и заботливости, соединяющим любезность с гениальностью, и посреди великого народа, возвращенного к старым христианским традициям примером славного вождя. Он был в восхищении от того, что своим присутствием добавлял силы его воодушевлению.
Дело шло к кануну великих торжеств, то есть к 1 декабря. Жозефина, понравившаяся его святейшеству своим благочестием, весьма похожим на благочестие итальянок, пришла к нему, чтобы сделать признание, из которого надеялась извлечь большую выгоду. Она объявила ему, что состоит с Наполеоном лишь в гражданском браке, ибо, когда заключался их брак, религиозные церемонии были запрещены. Шокированный ситуацией, которая в глазах Церкви означала незаконное сожительство, папа тут же попросил встречи с Наполеоном и в ходе беседы заявил, что мог бы короновать его одного (ибо совесть императоров никогда не исследовалась Церковью, когда речь шла об их коронации), но не может короновать Жозефину, освятив тем самым сожительство. Рассердившись на Жозефину за ее небескорыстную нескромность, но опасаясь принуждать папу, который был непреклонен в делах веры, и не желая к тому же менять церемонию, программа которой была уже обнародована, Наполеон согласился получить брачное благословение. Жозефина, выслушивая горячие упреки мужа, но восхищенная тем, чего добилась, получила церковное освящение своего брака в часовне Тюильри, в ночь накануне коронации. Кардинал Феш, при свидетелях Талейране и маршале Бертье, в глубокой тайне совершил бракосочетание императора и императрицы. Эта тайна надежно хранилась до самого развода.
В воскресенье 2 декабря, в холодный, но ясный зимний день, население Парижа, которое мы увидим сорок лет спустя собравшимся в такую же погоду вокруг бренных останков Наполеона, торопилось присутствовать при проезде императорского кортежа. Папа отбыл первым еще в десять часов утра и гораздо раньше императора, дабы два кортежа не помешали друг другу. Его сопровождал многочисленный клир, облаченный в самые роскошные одеяния, и эскортировали подразделения императорской гвардии. По всей окружности площади Нотр-Дам соорудили богато украшенный портик для встречи по выходе из карет государей и князей, собиравшихся приехать к старинному собору. Архиепископство, украшенное с роскошью, достойной гостей, подготовили для того, чтобы папа и император могли там передохнуть. После краткой остановки папа вошел в церковь, где уже нескольких часов назад собрались депутации городов, представители магистратуры и армии, шестьдесят епископов с клиром, Сенат, Законодательный корпус, Трибунат, Государственный совет, государи Нассау, Гессена, Бадена, эрцгерцог Германской империи и посланники всех держав. Большая дверь собора была закрыта, потому что изнутри к ней приставили императорский трон. В собор входили через боковые двери на оконечностях поперечного нефа.
Когда папа, предшествуемый крестом и атрибутами преемника святого Петра, появился в старинной базилике святого Людовика, все присутствующие встали и пять сотен музыкантов торжественно запели священный гимн Tu es Petrus. Впечатление было внезапным и глубоким. Папа медленно подошел к алтарю, преклонил колени, а затем занял место на троне, приготовленном для него справа от алтаря. Шестьдесят прелатов французской церкви один за другим подходили поклониться ему, и на всех, и законных, и незаконных, он смотрел одинаково ласково. Затем стали ждать прибытия императорской семьи.