Страница 23 из 42
Перенесшись обратно в Рим, переговоры должны были завершиться успешно. Папа и кардинал Консальви, прочитав письма легата и епископа Орлеанского, поняли невозможность отказа и, под нажимом кардинала Феша, в конце концов сдались. Пий VII повелел объявить, что он согласен ехать в Париж при условии, что клятва будет объяснена как не подразумевающая одобрения еретических догм; что его выслушают, когда он выступит против некоторых основных законов и за интересы Церкви и Святого престола (папские провинции не были упомянуты); что епископов, отказавшихся от подчинения Святому престолу, допустят к нему только после полного подчинения с их стороны; что соблюдаемый церемониал будет римским церемониалом коронации императоров, либо реймским церемониалом коронации французских королей; что будет только одна церемония, проведенная исключительно папой; что депутация из двух французских епископов доставит Пию VII пригласительное письмо, в котором император укажет, что, удерживаемый многочисленными причинами в своей империи и желая обсудить со святейшим отцом интересы религии, он просит его прибыть во Францию, чтобы благословить его корону и побеседовать об интересах Церкви.
В этих условиях не было ничего неприемлемого, ибо, обещая выслушать претензии папы к некоторым основным законам, не нужно было обещать их исправить, в случае, если они будут противоречить принципам французской церкви. Можно было и без всяких угрызений обещать единственную церемонию, соблюдение римского или французского церемониала; надежду на улучшение территориального положения Святого престола, ибо Наполеон часто и сам об этом подумывал; отправку депутации для торжественного приглашения папы в Париж; репрессии против четырех епископов, которые передумали примиряться и досадным образом возмущали мнения. Можно было, наконец, обязаться не просить у Пия VII ничего неуместного и сохранить его свободу, ибо противоположная мысль никогда и не приходила в голову Наполеону и его правительству.
Как только согласие было получено, кардинал Феш объявил, что император возьмет на себя все расходы на путешествие: для разоренного римского правительства это снимало еще одну трудность.
Наполеон полагал великой победой то, чего уже удалось добиться, победой, которая последней печатью скрепляла его права и не оставляла ему желать большего в плане легитимности. Однако он не хотел потерять собственный характер среди этой внешней пышности; не хотел обещать ничего, что было бы противно его достоинству и принципам его правления. Поскольку кардинал Феш сказал, что к папе будет довольно отправить генерала, обладающего высоким авторитетом, он отправил к нему генерала Каффарелли, чтобы тот вручил приглашение, составленное в уважительном, даже ласковом тоне, но дающее понять, что папу зовут только ради коронации.
К письму присоединялись пылкие настояния, чтобы папа приезжал не 25 декабря, а в последних числах ноября. Наполеон не говорил о настоящей причине, заставлявшей его желать быстрейшего проведения церемонии; причина была ни в чем ином, как в его плане высадки в Англии, подготовленном на декабрь.
Генерал Каффарелли, отбывший со всей поспешностью, прибыл в Рим в ночь с 28 на 29 сентября. Кардинал Феш представил его папе, который оказал тому совершенно отеческий прием. Было решено, что по причине праздника Всех Святых Пий VII отбудет 2 ноября и прибудет в Фонтенбло 27-го.
Пока эти события происходили в Риме, Наполеон всё устраивал в Париже, чтобы придать церемонии необычайный блеск. Он пригласил на нее государей Баденских, принца-эрцгерцога Германской империи и множество депутаций от администрации, магистратуры и армии. Он повелел епископу Бернье и великому канцлеру Камбасересу изучить церемониал коронации императоров и королей и предложить изменения, которые требовали внести в него нравы настоящего века, дух времени и сами предубеждения Франции против римской власти. Оба ритуала, и римский и французский, содержали действия, равным образом неприемлемые для умов. Согласно и тому, и другому церемониалу монарх прибывал в церковь без таких атрибутов верховной власти, как скипетр, меч, корона, и получал их только из рук понтифика. Более того, корону возлагали ему на голову. Наполеон, ссылаясь на дух армии и народа, утверждал, что не может получать корону от понтифика; что народ и армия, благодаря которым он стал ее обладателем, будут оскорблены, увидев, что церемониал не соответствует реальному положению вещей и независимости трона. В этом отношении он был непреклонен, говоря, что ему, как никому, известны подлинные чувства Франции, несомненно предрасположенной к религиозным идеям, но всегда готовой осудить того, кто переходит некоторые пределы в этом отношении. Наполеон соглашался получить благословение и помазание, но только не корону.
Камбасерес, поддержав всё то, что было истинного в мнении Наполеона, предупредил о не менее великой опасности оскорбить понтифика и лишить церемонию драгоценного соответствия ее древней форме, используемой со времен Пипина Короткого и Карла Великого. Кардинал Капрара, зная, насколько для его двора важна форма, подумал, что не нужно ничего решать без мнения папы, но также не нужно и ничего давать знать Святому престолу, чтобы не вызвать новых осложнений. Убежденный, что папа будет ободрен и очарован приемом, который его ожидал во Франции, кардинал решил, что в Париже, под влиянием неожиданного удовлетворения, всё устроится легче, нежели в Риме под влиянием смутных страхов.
Преодолев эти трудности, осталось разрешить другие, происходившие из самой императорской семьи. Речь шла о закреплении в церемонии коронации роли жены, братьев и сестер императора. Прежде всего нужно было понять, будет ли Жозефина коронована и помазана, как сам Наполеон. Она горячо желала этого, ибо то была еще одна связь с супругом, новая гарантия, защищающая от будущего развода, который был постоянной тревогой ее жизни. Наполеон колебался между нежностью к ней и тайными предчувствиями своей политики, когда вдруг семейная сцена едва не привела к погибели несчастной Жозефины. Все суетились вокруг нового монарха: братья, сестры, союзники. В торжестве, которое, казалось, должно было освятить их всех, каждому хотелось получить роль, сообразную его нынешним притязаниям и будущим надеждам. При виде этой суеты и будучи свидетельницей неотступных просьб, особенно со стороны одной из сестер Наполеона, встревоженная Жозефина, снедаемая ревностью, высказала оскорбительные подозрения относительно этой сестры и своего мужа, подозрения, сходные с ужасающей клеветой эмигрантов. Наполеона охватила вспышка бурного гнева и, обретя в гневе силу против своей привязанности, он сказал Жозефине, что расстанется с ней. Наученная советом, Жозефина выказала покорное страдание и подчинение. Противоположность ее скорби ярко выразившемуся удовлетворению остальной части императорской семьи тронула Наполеона, и он не смог решиться сослать и сделать несчастной эту женщину, спутницу его молодости, сослать и сделать вместе с ней несчастными детей, ставших предметом его отеческой нежности. Он заключил Жозефину в объятия, пылко сказал ей, что у него никогда не достанет силы с ней разлучиться, хоть его политика, возможно, того и потребует, а затем обещал, что Жозефина будет коронована вместе с ним и получит божественное помазание от руки папы.
Наполеон, тайно помышляя восстановить однажды Империю Запада, хотел окружить свой трон вассальными королями. Сначала он сделал своих братьев Жозефа и Луи великими сановниками Империи; вскоре он задумал сделать их королями, и уже даже подготавливал трон в Ломбардии для Жозефа. При этом он хотел, чтобы, став королями, они оставались его сановниками. Таким образом, во Французской империи им надлежало стать тем, чем были в Германской империи государи Саксонские, Бранденбургские, Богемские, Баварские, Ганноверские и проч. Нужно было, чтобы церемония коронация отвечала такому проекту и стала эмблемой подготавливаемого им плана.
Император потребовал, чтобы его братья, когда он, облаченный в парадную мантию, будет переходить внутри церкви от трона к алтарю и от алтаря к трону, поддерживали полы его мантии. Он потребовал этого не только для себя, но и для императрицы. Его сестры-принцессы должны были так же служить Жозефине, как его братья – ему. Наполеону пришлось весьма энергически выразить свою волю, чтобы этого добиться.