Кара

Как-то знакомясь с материалами уголовного дела, он обратил внимание, что его старые друзья Прохоров и Цаплин, в своих показаниях полностью берут всю вину на себя и всячески стараются вывести его из этого дела.

— Почему, они это делают? — подумал он. — Наверняка, рассчитывают, что я им буду должен всю оставшуюся жизнь. Нет, друзья, если вы рассчитываете на это, то вы глубоко заблуждаетесь. В этой жизни у меня лишь два человека, которым я что-то должен, это мать и отец.

В один из дней, его вызвали на очную ставку с Прохоровым. Следователю нужно было уточнить некоторые нюансы в их показаниях.

Вадим зашел в кабинет следователя в сопровождении адвоката. Он был одет в новый шикарный импортный костюм серого цвета. Его белая рубашка и прекрасный модный галстук, лишний раз подчеркивали его высокий имущественный статус.

Прохоров был одет в растянутый старый свитер. Его, недавно постриженная наголо голова, изобиловала множественными шрамами, которые раньше скрывали его густые волосы.

Игорь мельком взглянул на Вадима и опустил глаза в землю. Прохоров был, как никогда спокоен. Он старательно отвечал на все вопросы следователя, стараясь подчеркнуть свою роль в этом преступлении. За все время очной ставки, Прохоров ни разу не взглянул на Ловчева, словно того и не было в кабинете.

Поведение Прохорова, насторожило Ловчева. Он не верил Игорю, не верил в его сломленный внешний вид, так как за все это время, что он с ним общался, ему удалось хорошо изучить этого человека.

После очной ставки, Вадим вышел на улицу. Попрощавшись с адвокатом, он остался ждать у здания МВД, в надежде увидеть Прохорова, которого должны были повести обратно в изолятор.

— Что я делаю? — подумал Вадим про себя. Ты же, сам себе давал слово, что больше никаких контактов ни с Прохоровым, ни с Цаплиным у тебя не должно быть и вдруг, увидев Прохорова, ты снова расклеился и почувствовал себя виноватым в том, что ты на воле, а он в заключении.

С громким лязгом открылись ворота, и из них выехал «черный воронок». Как не пытался Ловчев рассмотреть в машине Прохорова, ему этого не удалось.

Суд начался с опозданием в сорок минут. Я стоял на крыльце суда и наблюдал, как из подъехавшего милицейской автомашины, одного за другим вывели всех участников этого разбойного нападения. Цаплин и Прохоров были острижены наголо, однако, судя по ним, к суду они относились, как-то не серьезно, принимая все происходящее, как фарс.

Они улыбались, обменивались репликами не только между собой, но и с окружившими машину родственниками.

Увидев меня, Прохоров помахал мне рукой, а затем, когда он сравнялся со мной при его конвоировании в зал суда, вежливо улыбнулся и произнес:

— Ты, будешь первым, кого я убью, когда освобожусь из заключения.

Я промолчал, так как возражать озлобленному человеку, тем более в подобный момент, было совершенно бесполезно.

Меня вызвали на заседание, где-то, через час. Я вошел в зал и остановился у дверей.

— Абрамов, вы, что остановились? Проходите на середину зала — произнес председательствующий.

Я прошел к указанному месту и по просьбе судьи, назвал свои анкетные данные.

Присутствующие в зале родственники и друзья подсудимых с интересом посмотрели на меня.

— Скажите, пожалуйста, применялись ли вами, при работе с подсудимыми недозволенные методы ведения допроса?

Я удивленно посмотрел на судью и обвинителя, пытаясь предугадать дальнейшее развитие этой ситуации.

— Поясните, ваша честь, что вы подразумеваете под термином, не дозволенные методы допроса — обратился я к суду.

Судья, открыв дело, зачитала показания Цаплина, в которых тот утверждал, что я применял в отношении его физическую силу, а так же угрозу, поместить его в камеру с так называемыми «опущенными» арестантами.

Я невольно улыбнулся, услышав, стандартное обвинение практически всех подсудимых в том, что во время допросов их избивали и оказывали на них психологическое давление.

— Это, не правда, ваша честь — произнес я — К подсудимому Цаплину, ни каких мер физического и иного воздействия, с моей стороны не применялось.

Судья сделала какие-то отметки в уголовном деле и подняла на меня глаза.

— Ваша честь — произнес я. — У меня, вопрос к подсудимому, можно мне его задать?

— Задайте — произнесла судья.

— Скажите, подсудимый Цаплин, какое воздействие было оказано с моей стороны, я бил вас, если да, то почему вы, не заявили об этом факте в период следствия?

Цаплин сморщил свое лицо, давая понять окружающим, что он старается вспомнить эти побои.

— Этот гражданин, дважды меня ударил по лицу, и несколько раз в область печени — произнес он.

— Скажите, Цаплин, когда это было, до встречи с вашей мамой или после того?

Цаплин бросил свой взгляд на сидевшую в зале мать и произнес:

— Я не помню этого и поэтому, не могу определенно сказать, до или после.

В зале зашумели. Судья, встала из-за стола и жестом руки, остановила этот шум. Повернувшись к Цаплину, она спросила его:

— Обвиняемый, поясните суду, почему вы не сообщили об этих побоях своевременно в прокуратуру и не рассказали о них своей матери, которая встречалась с вами, насколько я знаю, в кабинете Абрамова? Я думаю, что ваша мама Цаплин, не могла бы, не заметить, разбитое лицо своего сына и непременно заявила бы об этом в прокуратуру? Как вы сами об этом думаете?

Вопрос судьи, смутил Цаплина. Его хитрые глазки забегали по залу, отыскивая в нем свою мать.

— Вы, что молчите? — произнесла судья, — или вы не можете вразумительно пояснить мне по существу заданного вам вопроса.

Цаплин, глупо улыбнулся и попытался, что сказать, однако, судья его резко остановила.

— Прекратите, паясничать, Цаплин. Суд отказывается от исследования этого момента, так как, кроме этого заявления, вы не можете подтвердить это больше ни чем.

— Вы, свободны, Абрамов — произнесла судья, обращаясь ко мне. — Суд вас больше не задерживает.

Я молча повернулся и вышел из зала.

Читая решение суда, поступившее мне через неделю, я узнал из него, что суд признал Прохорова, Цаплина и Ловчева в причастности к разбойному нападению на охрану Собора Святого Петра и Павла, с целью похищения икон из собора. Согласно приговора суда Прохоров был приговорен к восьми годам лишения свободы, Цаплин — к шести годам, а Ловчев Вадим — к двум годам условно, с отсрочкой на три года.

Я был полностью удовлетворен этим приговором и, прочитав его, положил в свою папку. Однако, в душе все же оставался какой-то неприятный осадок. Опять, как почти и девяносто лет назад, суд осудил этих людей лишь за совершение ими опасного и дерзкого преступления, отбросив в сторону, моральную составляющую этого преступления. Ведь стоимость этих икон, не шла ни в какое сравнение с их исторической и духовной ценностью для всего русского православного народа, однако этот аспект, не изучался и не рассматривался в процессе судебного разбирательства. Эту сторону уголовного дела было не возможно не только взвесить, но и оценить.

Фаттахов, вошел в мой кабинет, когда я в поте лица, готовил все документы, по передаче их ему. На освободившуюся вакансию еще не был принят человек и поэтому, я временно передавал все материалы лично ему. Он присел на стул и тяжело вздохнул.

— Что, Ринат, так тяжело вздыхаешь? — спросил я его. — Не переживай, все будет нормально. Вот, увидишь, подгонят тебе еще какого-нибудь подкидного дурака, вот, и будеммы с тобой пахать за него.

— Ты уже знаешь, что Костин решил назначить на вновь переданную нам должность начальника второго отдела своего знакомого Яшина. Я был против этого, но меня никто не стал даже слушать.

— Ничего удивительного, сейчас мы с тобой, как пешки на огромной шахматной доске. Руководство не интересует наше мнение, интересы службы, эти люди, просто двигают нас по этой шахматной доске и все. Где бы, мы не стояли, на своей половине или чужой, мы по-прежнему, пешки, которые никогда не смогут стать ферзями. Иногда, Ринат, я тоже думаю, как и ты, как могла эта пешка, так легко пройти в ферзи. Раньше это было практически не возможно и, как правило, подобные пешки надолго или навсегда застревали в политотделе. Сейчас же, все лезут в оперативные службы, считая их лучшим трамплином в карьерном росте в МВД.