Страница 13 из 43
— Очень нравится, дочка, очень. Забирай свои ключи и пошли… да не от дома, от киоска ключи не забудь, — она кивнула на крючок перед зеркалом, на котором висела небольшая связка разнокалиберных ключиков.
— Естественно!
Знать бы еще, где именно место моей работы. Но в этом мне тоже, сама того не подозревая, мама помогла. Мы дошли до угла, повернули в сторону остановки, она чмокнула меня в щеку, сказала “пока” и осталась стоять рядом.
— Будешь меня на автобус сажать? — она хихикнула с немногим нервозом, — или уже пойдешь открываться?
И тут мне на глаза попалась белая будка с жалюзи, где наверху красовалась надпись “Газеты и Журналы”. Настала моя очередь по-дурацки хихикнуть, попятиться и помахать маме ручкой. Хуже положения не придумаешь. Я начинала тревожиться, что чуткое материнское сердце рано или поздно поймет, насколько мы чужды друг другу, но, возможно, она спишет это на то, что ее родная Майя выросла незаметно для нее и живет своей жизнью. Такого понимания как прежде, между нами уже нет.
Ключи подошли. После четырех попыток поднять с витрин жалюзи, я нашла способ сделать это правильно, а пока я рылась в найденных под прилавком бумажках, приехала машина со свежей прессой и работа пошла. Запах типографской краски и новой бумаги мне нравился, как нравился и запах только что купленных книжек. Журналы все были, как на подбор, гладкие, непотрепанные, даже брала их очень аккуратно, чтобы не завихрились уголки и не помялась обложка. Вообще в этой кукольной коробочке было не так уж и плохо, даже теснота не угнетала. Окна были стенами, видно было всю улицу, прохожих, машины, остановку, подъезжающий транспорт. Кто-то останавливался у витрин и разглядывал продукцию, ни с чем уходя, а кто-то сразу подлетал, просовывал купюру в окно и тараторил названия газет. Дети могли по нескольку минут простаивать у нижних полок с раскрасками и игровыми брошюрками, прежде чем робко попросить посмотреть один, и естественно не купить, потому что нет денег.
— День добрый, Майечка, — в квадратный проем окошка попыталась зрительно втиснуться физиономия покупателя, — как прошли выходные?
— Нормально, — осторожно ответила я.
— Есть что-нибудь новенькое сегодня? Не пришел еще мой журнал?
— Какой именно?
Мужчина, судя по лицу, был немного разочарован:
— Вы как будто забыли старого друга, Майечка, уже восемь лет я хожу к этому киоску и каждую неделю беру “Мировое искусство”, я даже горжусь своей коллекцией.
— Простите, — улыбнувшись как можно более добрее, по крайней мере мне казалось, что улыбаюсь я именно так, нашла на полке нужное и протянула ему. — У меня сегодня странное что-то с памятью. Я немного рассеяна.
— Ничего-ничего. А в “Бульварке” что-нибудь интересненькое опубликовали?
— Не знаю.
— Майя, да вы и вправду не в себе. Вы же лучший консультант по журналам и газетам во всем городе, такого обзора прессы нигде не сыщешь. Не успели просмотреть новый привоз?
— Не успела.
— Тогда дайте, я сам гляну, — он вытянул номер “Бульварки” на улицу и развернул. — Ох, сплетни-сплетни… беру.
Не такая простая работа, как оказалось. Для хорошей квалификации нужно было быть не просто продавцом, но еще и обозревателем. Я закрылась на обед, полуопустила жалюзи и принялась изучать товар.
И я едва не выронила первый же журнал, что открыла наугад. На одном развороте был текст, на другом фотография Гарольда. “Куда исчезла птица Феникс?!” - крупный заголовок, заползающий негативом от статьи к верху большого снимка. Я впилась в строчки и читала откуда что вырвал взгляд, но потом, взяв себя в руки и, решив, что все равно так ничего не пойму, стала читать подряд.
Журналисты со всех сторон подходили к факту внезапного исчезновения “знаменитого композитора и музыканта, не побоявшегося даже прервать контракт с очень известной киностудией, что снимала многообещающий фильм…”, “…это похоже на повторение его прежних выходок, когда он ставил под удар всю свою работу…”, “…неужели когда-то очень меткое сравнение воскресшей славы Гарольда с птицей Феникс превратится в насмешку? Сгорел окончательно? Не исключено. Но будем надеяться, что за вновь полюбившемся всему миру талантом не захлопнулась решетка тюрьмы или наркологической клиники”.
Я перерыла все, и нашла еще несколько публикаций новостей с другого конца света об “исчезновении” знаменитой киномузы многих нашумевших фильмов, к которым он писал саундтреки. Названия мне ни о чем не говорили, я все равно ни одного не видела и не слышала, за то почти ни один из ведущих колонок не забыл вкратце затронуть биографию “того самого, печально известного”. Наркотики, штрафы, тюремные сроки по нескольку месяцев за хранение, клиники, срывы, - все это в течение последних двадцати лет его жизни шло параллельно с успешным творчеством, известностью и наградами музыкальных критиков. Не писал бы он музыку именно к фильмам, не стал бы так широко известен. Выходили отдельные диски, записывались клипы на сольные композиции. “Птицей Феникс” с легкого пера заправского журналиста он стал не так давно, после периода “тишины и забвения”, вернувшись в мир музыки новым творческим взрывом и статусом “не зависимый”.
Через два часа затянувшегося обеденного перерыва, я заставила себя вновь открыть свой киоск и продолжать работать, в мучительном ожидании того, когда же этот рабочий день закончится и наступит долгожданные восемь вечера.
До забора я смогла добраться только к девяти. Были уже сумерки, закат почти растаял, потому я не сразу заметила караулившего меня Перу.
— А вот и сахаринка, я так и знал, что придешь поздно…
— Скажи, Перу, — я протянула ему целый рулон прочитанной макулатуры, — ты знаешь, что это значит?
Он взглянул мельком, отмахнулся, и, не заглядывая в страницы, понял, о чем речь.
— Ты знал об этом?!
Лицо стража, и без того маленькое и морщинистое, сплющилось в удивленной и язвительной ухмылке.
— А ты нет?
Я зашвырнула журнальный ворох подальше
— Что же мне делать?
— Я уже говорил тебе, - что. Твоя задача здесь, - провести его в мир сов, и сопровождать его там, потому что без рыцаря король этого сделать не может. Гарольд уже два часа тебя дожидается, говорит, что выкинули вас вчера с дороги силой.
— Да. Ночной сторож из города.
— Какая бестактность, сахаринка.
— Умоляю, прекрати называть меня всеми этими сладкими местоимениями, меня скоро вырвет.
— А мне нравится.
— Диабетом не боишься заболеть?
Перу почти квакнул, а не проговорил:
— Одобряю, перевела обстрел на меня.
Еще вчера мне следовало все понять, понять своей тупой, ни на что не годной головой, когда я услышала про мир рабов, мир невольников и самоубийц. Гарольд не просто король, он человек из обратного мира, он антипод каждому человеку сов. Ничего ужаснее представить было невозможно.
Он снова сидел в траве, прислонившись спиной к решетке, и курил сигарету. Весь красивый, спокойный, одетый столь же просто, как и вчера, и все равно элегантный. Это было в породе, в крови, в чертах и движениях. Тридцать пять лет талантливой, безалаберной, избалованной и мучительной жизни.
— А ты, оказывается, знаменитость, — бросила я вместо приветствия.
Он улыбнулся, и его брови полукругами забавно взметнулись вверх. Недокуренная сигарета щелчком улетела в сторону пустыря.
— А ты разве не знала?
— Догадывалась, но поверить до сегодняшнего дня не могла. Много прочла интересного.
— Это хорошо, когда журналисты ничего не придумывают от себя, не обижаешься, что наврали. Почти все известные люди страдают от желтой прессы, кроме меня.
— Ты во всем видишь только хорошее?
— Да, — самоуверенно произнес он, — я особенный.
Мой саркастический тон его не пронял, как бегемота не пронял бы разозленный москит. Гарольд поднялся со своего места, готовый идти куда угодно и как угодно надолго, в прекрасном расположении духа и абсолютной невосприимчивости к удивительному.