Страница 41 из 65
Позднее говорили, что Пипин сверг Гильперика, но это слишком сильно сказано. Свергать короля не пришлось. Гильперик восседал на троне с короной на голове. В зал без шума вошёл Пипин, сопровождаемый десятком рыцарей, которые имели значение лишь как свидетели, подкреплять свои слова вооружённой силой Пипин не имел необходимости.
— Ты больше не король, — спокойно, но очень грубо сказал Пипин. — Королём буду я. Ты отправишься в монастырь.
Гильперик восседал на троне не расслабленно, как обычно, а с прямой спиной, его осанка была царственной, как и весь его облик, лицо отражало неотмирную торжественность. Услышав грубое обращение Пипина, он спокойно встал, замер, как самая убедительная статуя короля, и царственно прошептал:
— Делайте, что хотите.
К Гильперику подскочили рыцари Пипина, сорвав с его головы корону и грубо обрезав его длинные меровинговские волосы кинжалами. Гильперик не шелохнулся, а я, стоявший у трона в этот момент, чувствовал, что именно он настоящий король, монарх милостью Божией, а Пипин, с хамской ухмылочкой смотревший на унижение Гильперика, никогда королём не станет, хоть его будут помазывать священным миром каждый день, хоть вся вселенная будет именовать его величайшим из королей. Происходившее казалось в высшей степени логичным и диктовалось элементарным здравым смыслом, но всё-таки это была узурпация священного права на власть. Права, конечно, уже утраченного Меровингами, но неизвестно ещё, приобретённого ли Каролингами, как их уже начали называть в честь Карла Мартелла. Для меня, во всяком случае, Гильперик навсегда останется королём, а Пипин навсегда останется узурпатором. Не потому что я любил Гильперика, а потому что я чувствовал в приходе Пипина к власти духовное беззаконие. Можно сказать, что нет вины Пипина в том, что Меровинги буквально сгнили на троне, что у него не было другого выхода, кроме как объявить о новой династии, но разве Пипин искал этот выход, разве нуждался в нём? У него просто слюни потекли от перспективы стать королём. А ведь выход-то на самом деле был, это принц Дагоберт, мой Ариэль, который мог восстановить династию Меровингов во всём её блеске. Но маленький принц никому тут не был нужен. Пипин думал не о том, как с честью служить династии, не о том, как восстановить её блеск, а о том, как вовремя и без риска её уничтожить. И эта суетливость Пипина, его вертлявость и дёрганность хорошо показывали, что нет в нём короля милостью Божией. Но ему была совершенно безразлична разница между папским благословением и Божией благодатью.
Когда Гильперика уводили под руки, он бросил на меня прощальный взгляд, и в этом взгляде было столько подлинного королевского величия, столько тёплой человеческой благодарности, столько сдержанного благородного раскаяния, что я понял: ради одного только этого взгляда стоило столько лет служить Гильперику. Всё-таки я служил великому трону Меровингов. Всё-таки я самым живым и непосредственным образом прикоснулся к мистике власти. Впрочем, меня никогда не поймут те, для кого корона — лишь право на управление, а мистика власти — пустой звук.
Пипин и его рыцари покинули зал вместе с Гильпериком, не обратив на меня ни малейшего внимания, настолько ничтожен я был в их глазах. Очистив трон, Пипин скорее бросился бы ловить в тронном зале таракана, чем удосужился бы арестовать меня. И это было очень хорошо. Крохотное имение Гильперика сейчас будет конфисковано, если вдруг вспомнят, что там всё ещё находится маленький наследник Меровингов, его прикончат, не задумываясь. Нельзя было медлить ни минуты. Я вышел из зала, вскочил на коня и помчался к Ариэлю.
Кормилице я объяснил, что мы с малышом отправляемся в какой-нибудь монастырь, пока ещё не решил в какой. Ариэлю сказал, что мы должны срочно уехать. Львёнок посмотрел на меня очень серьёзно и кивнул, даже не спросив куда и зачем мы едем.
Мы мчались с ним на коне несколько часов. Я напряжённо думал о том, что же мне теперь делать, но ни одна приличная мысль меня не посетила. Про монастырь я сказал кормилице только для того, чтобы запутать след. Если что, так пусть теперь ищут нас по монастырям. Но в монастыре я не хотел оставлять своего львёнка. При всём уважении к монашеству, я понимал, что путь Ариэля — это путь меча и власти. Если же он вырастет в монастыре, то монашеский постриг станет для него практически неизбежен. Понимал я и то, что мы с ним должны расстаться, как бы горько это не было для меня. Если нас будут искать и найдут, то одна только моя рожа станет доказательством того, что этот малыш — Меровинг, а если меня не будет рядом, его никто и никогда не опознает. Я должен был передать его кому-то на воспитание, причём не только в надёжные, но и в благородные руки. Но кто бы это мог быть в наши-то буйные времена, когда вокруг царит холодное безразличие к человеческой жизни? Среди аристократии у меня не было знакомств, к тому же именно аристократия была в первую очередь опасна для маленького принца. Если узнают, кто он такой, его превратят в игрушку своих политических страстей. А если не узнают? Я любил львёнка ради него самого, искренне желая спасти ему жизнь, но я был обеспокоен не только этим. Он — надежда на возрождение великой династии, а если вырастет безродным, уже никому не сможет доказать, что он Меровинг, и то, ради чего он рождён никогда не состоится. Как ни верти, а львёнку не было места нигде в этом мире.
Мы остановились на привал, чтобы подкрепиться хлебом и молоком, которыми снабдила нас на дорогу кормилица. До сих пор молчавший Ариэль вдруг спокойно и повелительно спросил:
— Что происходит, Эрлеберт?
Я был настолько перегрет, что у меня не было никаких сил продумывать версию событий, адаптированную к детскому сознанию, и я сказал всё, как есть.
— Твой отец — король. Его свергли с трона и отправили в монастырь. Власть захватили Каролинги.
— Почему я не могу отправится к отцу в монастырь?
— Каролинги — твои враги. Ты опасен для них. Поэтому они опасны для тебя.
— Куда же мы скачем?
— Не знаю. Для начала — подальше от королевского двора.
— Господь не оставит меня. Я буду молиться Господу, и Он укажет выход. И ты молись, Эрлеберт, — его слова дышали изумительной царственной простотой и абсолютным доверием к Богу. Это был настоящий принц, прирождённый повелитель. Известие о том, что его отец — король, нисколько не удивило Ариэля, да, похоже, не сильно и впечатлило. Для него, казалось, было вполне естественно, что он принц и наследник престола. Не знаю, имело ли это для него значение. Может быть, он и сам чувствовал своё настоящее призвание, и мои слова мало что в этом меняли, лишь обозначая некоторые внешние обстоятельства.
— Да, ваше высочество, мы будет молится, и Господь не оставит вас, — я впервые обратился к нему, как принцу, и он принял это как должное.
Мы снова сели на коня и поехали вперёд, внимательно глядя по сторонам в надежде увидеть какой-нибудь знак, который укажет нам, что делать дальше. Наконец, мы достигли гор, покрытых густой зелёнкой.
— Я не знаю, что это за горы, и что за ними. Может быть, там уже не наше королевство. Не пойти ли нам в горы? Там, конечно, тяжело идти, но там, где легко, для нас уже нет места, — сказал я.
— Пойдём в горы, Эрлеберт. Что-то зовёт меня туда. Я должен быть где-то там, — ответил принц.
Я очень обрадовался, услышав эти слова Ариэля. Он что-то чувствует и, может быть, ангел уже шепнул ему на ухо, что надо делать. Даже если это просто была его интуиция, полагаться на неё имело куда больше смысла, чем на мой совершенно бессильный в данном случае разум.
Мы нашли тропинку и пошли по ней в горы, точнее — полезли, потому что тропа была очень крутой. Ариэль держал себя молодцом, но ведь это был всего лишь двухлетний ребёнок, и его недетская мудрость слабо могла ему помочь на горном склоне. Ему помогала твёрдая воля прирождённого повелителя, и всё-таки ножки его были такими маленькими, что он быстро уставал. Иногда я брал его на руки и вскоре сам уставал до того, что не мог уже подниматься с ношей. Тогда он говорил: «Я сам» и проворно карабкался вверх до полного изнеможения. Сердце моё сжималось от боли, когда я видел, на какое мужество оказался способен этот малыш. Я проклинал себя за то, что завёл его в горы, где такому крохотному человеку, конечно, не место. Но что я мог сделать, если этому миру не нужен был чудесный маленький принц? И где тот мир, в котором он нужен? Мне так хотелось тогда, чтобы существовал какой-нибудь другой мир, не такой холодный и безжалостный, как наш. И ведь он наверняка где-то есть, а иначе Ариэль и не родился бы. Но мне не хватало веры, я чувствовал себя не только идиотом, но и негодяем, который просто погубит ребёнка.