Страница 26 из 65
— Мне так тревожно, Ариэль, но почему-то и радостно. Это такое странное чувство, — сказала Иоланда.
— Мне тоже тревожно и радостно, — кивнул Ариэль. — Мы не можем сейчас думать о будущем, оно настолько неопределённо, что его как будто и вовсе нет. Нам осталось только настоящее, только этот чудесный тёплый вечер. Жить без будущего — тревожно, но жить настоящим — радостно. Царство Небесное — это царство вечного настоящего.
— Да… Это так возвышенно, — мечтательно улыбнулась Иоланда. — В прежнем царстве невозможно было испытать такие чувства. Мне кажется, мы стали глубже, Ариэль.
— Сейчас мы живём реальной жизнью, Иоланда, а прежнее царство было игрушечным.
— А ты заметил, как изменился этот городок? Улицы чистые, аккуратные. А лица людей? Мне кажется, на наших глазах уже успел родиться новый мир. Когда-то в старом Бибрике все лица казались одинаково счастливыми, тогда я думала, что иначе и быть не может, то есть я вообще об этом не думала, а сейчас вспоминаю эти лица и они кажутся мне не столько счастливыми, сколько бессмысленными. Не было там счастья, потому что не было и несчастья. Мы ничего тогда не заслужили, поэтому ничего и не имели, хотя думали, что имели всё, но это был самообман. Потом Бибрик стал другим, и лица вокруг были только злобные, тупые, завистливые — вся гамма пороков. И вот теперь этот городок. Ты посмотри вокруг, какие разные лица — тревожные, напряжённые, суровые, воодушевлённые, мечтательные, радостные, скорбные. Вся гамма чувств. И это настоящие человеческие чувства. А вот злобы, ненависти больше нет. Старый ненастоящий мир погрузился в пучину хаоса, но из этой пучины уже родился новый мир — настоящий.
— Люди готовятся к большой войне, к подвигу, к самопожертвованию. Люди испытывают такое воодушевление, какого они никогда испытывать не могли. Они уже выстрадали все высокие чувства, которые сейчас отражаются на их лицах. Они прошли через страдания и сейчас готовятся к новым страданиям, уже зная зачем это нужно. Но если ты внимательно присмотришься к лицам наших людей, то увидишь на них и злобу, и ненависть, и жажду мести, и высокомерие, и ещё множество не самых лучших чувств. Они сейчас не преобладают, поэтому ты можешь позволить себе роскошь не обращать на них внимания, но они есть, и об этом не надо забывать, иначе разочарование будет очень горьким. Мы сейчас уже в реальном мире, дорогая, а здесь не бывает добродетелей в чистом виде. Мы сражаемся за правду, но, как ни странно, многие на этой войне не только погибнут, но и погубят свои души. Тягостно будет видеть, как порок правит борцами за правду, как греховная стихия захлёстывает слуг Христовых. Но это будет.
— Но ведь наши всё-таки хорошие люди по сравнению с мусульманами?
— Уверена? Ты даже не представляешь, сколько хороших людей среди мусульман, сколько у них таких людей, которые куда получше наших. Ты думаешь, на этой войне хорошие люди сражаются с плохими? Нет… И хорошие, и плохие есть с обеих сторон. Не говоря уже о том, что людей вообще лучше не делить на хороших и плохих.
— Значит, нельзя сказать, что мы — армия добра, которая сражается против армии зла?
— Можно и так сказать, только не надо забывать, что среди воинов добра много зла, а среди воинов зла — много добра. Такова правда, и в душе того, кто не принимает этой правды, в какой-то момент может обрушиться мир.
— Но ведь христианство лучше ислама?
— Конечно, лучше. Но ислам — не зло в чистом виде, в исламе есть много хорошего. Загляни в душу иного христианина, и ты увидишь, что его представления о христианстве настолько искажены, что его и христианином затруднительно считать. Он думает, что он — слуга Божий, но в его душе совсем нет Бога. А потом загляни в душу иного мусульманина, и ты увидишь в ней такой искренний, такой неудержимый порыв к Богу, что не усомнишься — это действительно слуга Божий. Не каждый христианин готов использовать преимущества нашей совершенной религии, и не каждого мусульманина губит несовершенство его веры.
Иоланда долго молчала, внимательно рассматривая маленькие аккуратные домики, как будто стараясь запомнить каждую деталь местной бесхитростной архитектуры, потом подняла глаза к вечереющему небу, словно хотела увидеть там ответы на все вопросы, но, не увидев, заговорила:
— Я чувствую глубинную правду твоих мыслей, Ариэль, но я не понимаю, как ты можешь сражаться с такими мыслями. Как можно заставить себя идти в бой, чтобы убивать в общем-то не таких уж плохих людей вместе с людьми в общем-то не такими уж и хорошими? Или даже вместе с явными злодеями убивать возвышенных Божьих слуг-мусульман?
— Ну да… Война рождает злодеев, и если мы думаем, что она рождает злодеев только в стане противников, то мы сильно ошибаемся.
— Но неужели эти мысли не парализуют волю, неужели от них меч не опускается?
— Да, Иоланда, это действительно очень серьёзная проблема. Так хочется сказать и себе, и всем своим: «Там, впереди — негодяи, которые не имеют права жить, поэтому мы должны их уничтожить». В одном знаменитом эпосе внешнего мира христианский граф кричит сарацинам: «Мы служим правде, вы, злодеи — лжи». Простенькая такая мысль и чрезвычайно воодушевляющая. Наши враги — злодеи, которые служат лжи. Но это неправда. Любая демонизация большой группы людей — это уже не правда. И если я действительно служу правде, я не стану поднимать своих людей в бой при помощи лжи. Никогда и ничего хорошего на лжи не построить. Нельзя обманывать своих людей, думая, что мы не сможем победить, если не объявим всех своих врагов законченными злодеями. Ложь не только отвратительна сама по себе, она ещё и несёт в себе большие проблемы. Если сегодня командор вдалбливает своим воинам: «Мы — молодцы, а они — подлецы», то завтра кто-нибудь из этих воинов обязательно убедится на наглядных примерах, что не такие уж мы и молодцы, а враги — не такие уж и подлецы. И тогда он поймёт, что командор его обманывал, и бросит меч, потому что больше не сможет воевать. А если он поймёт, что подец — это как раз его командор, а вражеский эмир — молодец? Ведь и такое бывает. Тогда этот воин просто перейдёт на сторону противника, а то ещё и ислам примет. Нет, дорогая, на войне линия фронта не делит людей на хороших и плохих. Я не хочу внушать своим людям ложных представлений. Нельзя бороться за правду в обнимку с ложью.
— Но ведь наша война всё же праведная?
— Разумеется.
— Так почему же она праведная, и в чём её правда?
— Сарацины хотят создать всемирный халифат, то есть подчинить весь мир исламу, а христианство если и не полностью уничтожить, то во всяком случае поработить, загнать в пыльный угол. А ведь Христос есть Истина. Значит, они сражаются за отвержение Истины, за то, чтобы жить по законам Истины стало почти невыносимо. Поэтому мы не можем позволить им победить. Мы сражаемся… даже не за торжество Истины, потому что Истина не может восторжествовать при помощи меча. Мы сражаемся за то, чтобы никто не смел попирать Истину ногами. Они хотят от нас покорности, потому что само слово «ислам» означает «покорность», а Христос хочет человеческого сердца, поэтому даровал людям свободу. Они за покорность, мы — за богодарованную свободу. Нам есть за что воевать.
— Я поняла, Ариэль. Теперь я всё поняла. Но масса воинов — народ очень простой, и для войны им нужны простые лозунги, а то, что ты говоришь — сложно. Все ли поймут?
— Тут не всё понимается разумом. Апостолы были безграмотными рыбаками, трудно было найти людей проще, чем они, а ведь апостолы восприняли Истину в такой полноте, которая и мудрецам не доступна. Тут дело в чистоте сердца, а как сохранить чистое сердце на войне — я не знаю, но уверен, что именно к этому и надо стремиться. Возбуждать в воинах ненависть к врагу, значит загрязнять их сердца, а это уже духовное поражение. Именно ислам всё очень сильно упрощает, а это делает правду полуправдой. На этой войне нам очень важно не превратиться в мусульман наоборот.
Иоланда сильнее прижалась к плечу Ариэля, и он почувствовал, что она немного дрожит.