Страница 11 из 15
На этой высоте мир предстал передо мной организованным, то есть осмысленным, целым. Вот в чем, подумалось мне, религиозное сознание тождественно поэтическому. Это тождество простирается и дальше – к представлению о Творце и о творческом акте, который воспроизводится сейчас во мне. Я чувствую себя органической частью этого целого, а поскольку оно имеет смысл – как организованное целое, – мое существование также наполняется смыслом. Утрата одного повлечет за собой утрату другого, единство распадется, мир станет неприемлем для меня, я стану неприемлем для себя.
…Кроме работы художника существует еще и другая, подобная ей, – рассматривать мир sub specie aeterni. Я полагаю, что это путь мысли, воспаряющей над миром и, взирая на него с высоты, оставляющей его таким, каков он есть.
Но о каком смысле идет речь? Ни о каком. Просто – о смысле. (Как «предметное значение» в семиотике: либо есть, либо нету, 1 или 0.) Важно чувствовать, что он есть; смысл – только в причастности; всякая попытка формулировать его обречена на неполноту, относительность. И важно сохранить в себе это чувство – чувство со-творческой общности с миром, – там, внизу, когда вновь надвинутся и обступят разрозненные мелочи жизни, в окружении этих мелочей.
Я свистнул собаке и стал спускаться.
Погода на удивление теплая, по вечерам неистово звенят цикады. Под утро выпадает такая обильная роса, что целые водопады низвергаются с листвы от малейшего ветерка.
В Старом Крыму вчетвером – Минька с Аллой, Ира и я. Добрались рейсовым автобусом, осмотрели армянский монастырь, в городе купили новосветское шампанское (коллекционный брют) и зашли пообедать в ресторан. Я заранее расхваливал своим спутникам бифштекс по-старокрымски. Но в ресторан меня не пустили: я был в шортах. Минька с Аллой остались делать заказ, а мы с Ирой отправились добывать мне штаны. В «Детском мире» купили за трешку детские трикотажные брюки 34-го размера. Ира настояла, чтобы я переоделся тут же, в магазине.
– Не бойся, никто на тебя смотреть не станет. Смотреть будут на меня: я ведь без лифчика.
И действительно, как ни отводил я смущенно глаза, а все же заметил, что прохожие пялились на нее, на меня же внимания не обращали.
Штанины, доходившие только до подколенок, сидели в обтяжку, ползадницы оставалось снаружи; я прикрылся майкой навыпуск. Официантка, с сомнением меня оглядев, заявила, что посетителей в спортивной одежде они тоже не обслуживают. Тут мы на нее закричали, что это не спортивная одежда, а нормальные брюки с начесом, что мы заплатили за них восемь с полтиной и наш обед, таким образом, уже обошелся нам по крайней мере вдвое против своей цены, что вообще, поскольку ресторан пуст, непонятно, чья стыдливость оскорблена моими штанами. Все эти пререкания, а затем и озлобленно-медленное обслуживание задержали нас, мы вышли из Старого Крыма позже, чем рассчитывали. Я убедил своих спутников, что знаю прямую дорогу до Планерского.
За обедом надрались мы изрядно, запивая водку «Игристым» (я еще подумывал, не бросить ли напоследок в отместку штаны на стол или повесить их при входе в ресторан, но природная жадность взяла верх: я сунул их в сумку), и по пути к перевалу я сбился с дороги. У нас, в равнинной России, достаточно знать направление, а дорога сама найдется; а в горах чуть в сторону – и тебя уносит неведомо куда. Мы потеряли часа полтора, блуждая по лесу. В одном месте, над обрывом, уселись и распили из горлышка прихваченную бутылку «Игристого».
Солнце закатилось, но было еще светло, когда мы начали спускаться по красивейшей горной дороге. На равнину вышли в темноте. На наше счастье, ночь выдалась ясная, и при свете луны я сумел угадать направление. Ира держалась за мою руку и возбужденно лепетала о красоте лунной ночи, о том, что не надо никуда идти и хорошо бы остаться здесь до утра. Минька с Аллой то и дело отставали – Минька стер ноги новыми кроссовками, а Алла разбила колено, – и нам приходилось останавливаться и поджидать их. Впрочем, духом никто не падал, мы хохотали и весело перекликались в темноте. Каким-то чудом мне удалось найти тропинку, выводившую с равнины на кратчайшую дорогу к Планерскому: я сначала свернул на нее и только потом увидел. Слева, за Библейской долиной, угадывался массив горы Климентьева, справа тянулась темная гряда холмов. Пройдя еще километра три, мы перевалили через нее и наконец увидели огни поселка. Вся дорога заняла шесть часов. Придя домой, я вдруг почувствовал себя совершенно пьяным и повалился на койку.
– Ты, значит, все это время крепился, не давал себе расслабиться, пока шел? Вот это ответственность! – восхитилась мама.
11.10.1984. Ира уезжает завтра. По этому поводу устроили пикник. Мяса для шашлыков достать не удалось, – накупили горячих чебуреков, винограда, орехов, наполнили чайник молодым вином и отправились в Тихую бухту. Проходя по набережной, неожиданно встретили Володьку Кеслера с Леной Николаевой – они приехали из Нового Света. Вшестером провели чудесный день. Было солнечно и ветрено. Я делал стойку на Минькиных коленях, а он, лежа навзничь, поддерживал меня за плечи.
Суета все прочнее укореняется во мне. Как я ждал этого отпуска! Вот, думал, очередная записка сдана, никаких забот впереди, переведу дух, брошу курить и наконец-то поработаю! За три недели в Коктебеле напишу целую главу «Декора»… Теперь с таким же нетерпением жду возвращения в Москву: здесь работать невозможно, там поработаю! Все надежды связываются с изменением внешних условий.
…Надеясь, что с переменой места переменится и судьба.
Жизнь проходит в ожидании перемен. Завтра, завтра… Раньше было не так.
И еще пристрастие к пустым мечтаниям. В своем воображении я проигрываю иногда целые сцены, диалоги и живу затем так, будто они произошли на самом деле. Я могу, например, дружески обратиться к неприятному мне человеку, поскольку мысленно уже выложил ему все, что о нем думаю; могу с женщиной, с которой едва знаком, обойтись как со своей любовницей, поскольку мысленно уже переспал с нею, и т. д. Мой мир переполнен поступками, которые никогда не были совершены, и невысказанными, взошедшими внутрь словами. И ежели все перепутанные между собой нити реальной действительности и многократно повторенной действительности воображаемой (не уверен, что они менее «реальны») вытянуть в одну линию – батюшки! сколько жизней я прожил!
Пора бы уже перестать грезить наяву.
12.10.1984. Ровно двадцать лет назад я валялся с воспалением легких в военном госпитале под самой Москвой, на Ленинградском шоссе.
Прихватило меня ночью, в казарме. Я метался на своей койке и так стонал, что проснувшийся Сережка Дорохов побежал в санчасть за машиной. Меня отвезли в госпиталь. Дежурная медсестра, приняв у меня градусник, сказала презрительно:
– Тридцать восемь и четыре – всего. Вот мужики! Совсем температуру переносить не умеют.
За неимением места меня положили в процедурном кабинете, набитом медицинским оборудованием и аппаратурой. Там я провел несколько дней в полном одиночестве. Немного оклемавшись, принялся перечитывать «Войну и мир», которую Сережка сунул мне на прощанье. Читал не торопясь и, часто отрываясь от книги, подолгу смотрел в окно. За окном была прелестная золотая осень.