Страница 10 из 16
В целом же морфологических признаков, по которым могут быть выделены слова, много, а критерии для выделения слов на их основе противоречат друг другу, что убедительно показано в статье [Haspelmath 2011]. Трудно разграничить отдельные слова, клитики и аффиксы так, чтобы удовлетворить всех [Rankin et al. 2003: 195]. «И с грамматической точки зрения целостность и единство слова оказываются в значительной степени иллюзорными» [Виноградов 1975 [1944]: 35].
1.4.5. Лексические слова (лексема и вокабула)
Все рассмотренные выше единицы не являются непосредственно семантическими. В то же время традиционно слово понимается, прежде всего, как номинативная единица, обладающая значением и отличающаяся в этом плане от других значимых единиц языка: такое его понимание лежит в основе многовековой европейской лексикографической традиции. Оно при всей его неопределенности не может быть просто отвергнуто, и скептицизм в отношении такого понимания слова, свойственный, например, О. Есперсену [Есперсен 1958 [1924]: 28], вряд ли оправдан.
По-видимому, за понятием слова стоит и некоторая семантическая единица, которая, естественно, может быть названа лексемой. Эта единица, как правило, обладает семантической цельностью, обозначая некоторый фрагмент действительности (реальной или воображаемой) или отношение говорящего к действительности. Именно эти единицы используются при назывании того или иного предмета или явления, то есть в номинативной функции. Морфемы в составе лексемы обычно не обладают этим свойством: их значение (если оно не чисто грамматическое) поглощается цельным значением лексемы. Не всякий пишущий человек – писатель, а столик (скажем, в кафе) может быть больше стола. Об этом еще в XIX в. писал Н. В. Крушевский, называя слово «субститутом идеи» [Крушевский 1998 [1883]: 108]. Именно это имел в виду А. И. Смирницкий, говоря об идиоматичности слова. Более протяженные, чем лексема, единицы обычно не обладают семантической цельностью, а их значение разлагается на значение составляющих лексем плюс информация о связи этих лексем; описываемые ими фрагменты действительности уже не представляются как элементарные. Именно лексемы записываются в словаре (об исключениях см. ниже). Понятие лексемы, противопоставленное словоформе, было введено А. И. Смирницким [Смирницкий 1955: 13–15], а А. А. Зализняк развил это противопоставление, выделив пять единиц разной степени абстракции: конкретный сегмент, абстрактный сегмент, конкретную словоформу, абстрактную словоформу и лексему [Зализняк 1967: 19–22].
Вопрос о границах лексем трактуется в науке по-разному и будет специально рассмотрен в разделе 1.5. Здесь отмечу лишь одно явление: при любом проведении таких границ семантическая, идиоматичная единица языка не всегда совпадает со словом в традиционном понимании. Это наиболее очевидно в случае полных фразеологизмов («фразеологических сращений» и «фразеологических единств» в терминологии В. В. Виноградова). Русское бить баклуши или японское abura o uru ‘слоняться без дела’ (букв. ‘продавать масло’) столь же идиоматичны и столь же номинативны, как и обычные лексемы. «Фразеологические сочетания», по В. В. Виноградову, также идиоматичны и номинативны, хотя соотносятся по значению со значением их составных частей, ср. приводившуюся характеристику сочетания Красная Армия у И. И. Мещанинова. Но любой фразеологизм не является словом ни в каком из рассмотренных выше смыслов. С другой стороны, служебные слова вряд ли целесообразно считать лексемами: их значение существенно другое. Если же так поступить, то вслед за ними придется считать лексемами и грамматические аффиксы: в отличие от значений компонентов сложных или производных слов их значение не поглощается в составе слова, а семантические различия между аффиксами и служебными словами, как уже говорилось, установить невозможно.
Надо отметить и то, что возможны слова в традиционном смысле, обладающие всеми признаками слов, кроме семантических. Для современного русского языка невозможно сказать, что такое баклуши, зга или кулички (даже об их этимологии спорят). Эти единицы являются синтаксемами, словоформами, фонетическими словами (вопрос об их отнесении к словам-высказываниям спорен), но не лексемами. Ничтоже сумняшеся – вроде бы два слова, первое из которых даже сохраняет ассоциативную связь со словом ничтожный, но смысл целого нельзя разложить на смысл частей (если, конечно не обратиться к старославянскому языку, но это все же иной язык). Иногда значение слова выделяется лишь остаточно: С. Е. Яхонтов писал, что в словарях записываются фактически не существующие формы именительного падежа усталь и удерж, хотя реально есть лишь сочетания без устали и без удержу [Яхонтов 2016 [1963]: 110]. См. также вышеприведенный пример до упаду у М. В. Панова.
Наряду с лексемами могут быть выделены и другие единицы, также включаемые в традиционное представление о слове. Лексема имеет единое значение (отвлекаясь от его актуализации в контексте), а множество лексем, совпадающих по форме и связанных по значению, образует другую единицу – вокабулу [Вардуль 1977: 202; Мельчук 1997: 346–347]. См. также [Крылов 1982: 131–132], где при сходных идеях предлагается иная система терминов, в том числе лексемой именуется то, что здесь названо вокабулой. Земля как название планеты и земля как почва – две лексемы и одна вокабула. Разграничение лексемы и вокабулы в отличие от прочих случаев не связано с вопросом об их границах, которые у них совпадают по определению.
1.4.6. Орфографическое слово
Наконец, нельзя не упомянуть и единицу письменных разновидностей некоторых языков – орфографическое слово, то есть последовательность между двумя пробелами. Нередко лингвисты именно эту единицу считают словом, иногда сознательно, например во многих работах по прикладной лингвистике, иногда бессознательно, как это произошло с Л. Блумфилдом в отношении слова в английском языке. В отличие от других единиц, орфографическое слово не универсально: оно неприменимо не только к бесписьменным языкам, но и к языкам, где на письме пробел не используется (древние системы письма, а среди современных китайское или японское)18.
Правила отделения друг от друга орфографических слов часто условны и могут не быть последовательны даже в языках вроде русского или английского [Панов 2007 [1962]: 125–126; Dixon, Aikhenvald 2003: 23–24]; они могут меняться во время орфографических реформ. К тому же система языка изменяется быстрее, чем орфография. Тем не менее в Европе правила выделения орфографических слов основаны на соответствующем варианте лингвистической традиции. Орфографические слова здесь чаще всего близки к морфологическим словам (в современном языке или в одном из более ранних состояний того же языка) и обычно совпадают с ними, если они совпадают между собой.
Иная ситуация может быть, когда орфографические нормы для языков иного строя разработаны европейскими (или американскими) специалистами или же носителями языков, ориентированными на западные или русские каноны. В таких случаях правила членения текста на орфографические слова отражают, прежде всего, представления о слове создателей орфографических норм.
Часть лингвистов, исходя из всего сказанного выше, отрицают лингвистическую значимость данного понятия [Мельчук 1997: 198– 199]. С другой стороны, слово могут выделять в качестве одной из единиц, как это делал С. Е. Яхонтов, или даже считать, что только орфографическое слово отражает реальность и что понятие слова приобрело современное значение исключительно через школу и письмо; так недавно высказался М. Хаспельмат [Haspelmath 2011: 33, 74]. Но все же вряд ли можно считать, что пробел в европейских языках установлен произвольно и не основан на представлениях носителей этих языков. К тому же любые касающиеся языка сочинения древнегреческих авторов (даже относящиеся ко времени до формирования устойчивой лингвистической традиции, скажем, у Платона или Аристотеля) уже отражают четкое представление о слове, хотя пробелом систематически еще не пользовались (поэтому высказывание М. Хаспельмата исторически неверно). Так что пробел – не причина, а следствие выделения слов в европейских языках. Не следует, однако, забывать о возможном обратном влиянии орфографии через представления носителей языка на языковую систему.
18
Впрочем, в Японии публикуются и тексты с пробелами (прежде всего, книги для маленьких детей). Там пробелами отделяются синтаксемы (бунсэцу), см. 1.7.