Страница 11 из 16
Итак, за традиционным понятием слова скрывается ряд не одинаковых по свойствам лингвистических единиц. Их здесь выделено более десятка, но их число может быть увеличено. Естественно, такое дробление возможно лишь при несловоцентрических подходах, а традиционное понятие слова, расщепляясь на разные единицы, теряет как цельность, так и статус исходной единицы исследования. Необходимо более детально выяснить соотношение словоцентрического и несловоцентрических подходов, плюсы и минусы каждого из них.
1.5. Соотношение словоцентрического и несловоцентрических подходов
Один из многих «вечных» вопросов лингвистики – вопрос о распределении лексического и грамматического в слове, связанный с вопросом о членимости слова. В рамках словоцентризма были предложены два подхода, в несловоцентрических концепциях возможен лишь второй из них. Известный историк лингвистики Р. Х. Робинс, используя идеи Ч. Ф. Хоккета, назвал их моделями «слово – парадигма» и «морфема – слово» [Hockett 1954; Робинс 2010 [1967]: 48]; см. также «словесно-парадигматическую» и «элементно-комбинаторную» модели у Э. Даля [Даль 2009 [2004]: 314–315]. О различии моделей и их использовании см. также [Плунгян 2000: 75–77].
В европейской традиции модель «слово – парадигма» исторически первична; эта модель была свойственна античной и средневековой науке. Для Дионисия и других античных грамматистов «слово… целостно и в морфологическом отношении. Древняя грамматика не вырабатывает понятия о морфологических формантах слова, корнях или суффиксах. И флексия и словообразование истолковываются как изменение (“падение”, “отклонение”) законченных слов, которые в некоем своем нормальном виде (номинатив для имен, первое лицо единственного числа настоящего времени для глагола) предшествуют всем прочим формам» [Тронский 1936: 24]. Грамматическое значение (как и лексическое) приписывается слову в целом. «Словесно-парадигматические представления состоят из лексемы и неупорядоченного множества морфологических свойств» [Даль 2009 [2004]: 331]. Следы старого подхода до сих пор сохранились в привычной для нас терминологии: восходящие к античности и скалькированные в русском языке термины склонение, спряжение, словоизменение отражают представление о том, что не окончание присоединяется к основе, а изменяется все слово целиком.
Модель «морфема – слово» исходит из членения слова на основу и аффиксы, приписывая грамматическое значение лишь последним; она появилась в Европе уже в Новое время. Появление понятий корня и аффикса в европейской традиции, как уже упоминалось, обычно связывается с первой в Европе грамматикой древнееврейского языка И. Рейхлина, то есть с влиянием иной традиции. Эта модель возникла в рамках словоцентризма, но в отличие от первой совместима и с несловоцентрическими подходами. Она стала господствующей в структурной лингвистике, полностью или частично отказавшейся от словоцентризма. Однако в русистике, хотя модель «слово – парадигма» уже не существует в чистом виде и выделение основы и аффиксов общепринято, сохраняется компромиссная точка зрения, при которой слово членится на морфемы, но одновременно считается, что лексическое и грамматическое значение свойственны не отдельным морфемам, а слову в целом. См., например, [Грамматика 1952: 18, 113]. Русисты часто говорят о «неразрывном единстве» лексического и грамматического значения слова.
Модель «слово – парадигма» возникла и развивалась на материале флективных (фузионных) синтетических языков: древнегреческого и латинского, она отчасти сохранилась и для русского языка. В этих языках, по выражению П. Х. Мэтьюса, нет проблемы слова, но есть проблема морфемы [Matthews 2003: 285], поскольку в связи с морфонологическими явлениями на стыках морфем их границы часто не очевидны19; см. об этом также [Dixon, Aikhenvald 2003: 17]. Способствует такому взгляду и явление внутренней флексии, когда действительно трудно говорить о раздельном выражении лексического и грамматического значения. Образование нерегулярных глаголов в германских языках или случаи супплетивизма лучше описываются в рамках этой модели [Даль 2009 [2004]: 316]. Высказывалась и такая точка зрения: «Латинские (и греческие) слова не поддаются сегментации на морфы» [Лайонз 1978 [1972]: 204].
Однако подход, принятый в русистике, логически уязвим: получается, что значение оказывается свойственно одновременно целому и части. Выделение морфем как сегментных единиц во многих случаях очевидно и в фузионных языках; недаром модель «морфема – слово» хорошо прижилась в европейской лингвистике. Но главный недостаток модели «слово – парадигма» в ее неуниверсальности: она предполагает первичное выделение слов, которое для многих языков оказывается затруднительным. Кроме того, в большом количестве языков парадигма очень велика, в арчинском языке (Дагестан) от одного глагольного корня может быть потенциально образовано более полутора миллионов форм [Кибрик и др. 1977. Т. 3: 36]. Зато модель «морфема – слово» хорошо работает именно для агглютинативных языков [Даль 2009 [2004]: 316]. К фузионным языкам она также применима, хотя, как отмечено выше, в отдельных случаях приводит к трудностям. Модель «морфема – слово», в отличие от другой модели, не делает принципиальных различий между морфологией и синтаксисом: там и там описывается комбинирование элементов [Там же: 315–316].
С этим вопросом связан еще один, обычно не обсуждаемый в русистике, но все-таки поднимавшийся рядом лингвистов. «Чтобы выделить в словоформах лексическое, т. е. основное для слова как единицы словарного состава языка значение, иначе говоря – чтобы в словоформах увидеть именно конкретные слова как таковые, а не отдельные их грамматические формы, необходимо, следовательно, отвлечься от грамматического момента в каждой словоформе, представляющей собой одно и то же слово» [Смирницкий 1955: 15]. Эта точка зрения сохраняется и у А. А. Зализняка [Зализняк 1967: 19–20]. Такой подход естественно согласуется со словоцентризмом, но часто встречается и у лингвистов, с ним не связанных. В виде примера можно привести уже упоминавшуюся концепцию И. Ф. Вардуля или выделение «парадигматических классов» у Г. Глисона [Глисон 1959 [1955]: 143–144].
Встречается, однако, и иная точка зрения. Выше уже упоминалось разграничение «семантемы» и «синтаксической молекулы» у Ш. Балли. Эти единицы, помимо сущностных различий, не совпадали и по границам. Ш. Балли писал: «То , что называют словом, означает или чисто лексический знак, лишенный какого бы то ни было грамматического элемента… или неразложимый комплекс знаков, способный функционировать в речи, так как он бывает снабжен актуализаторами и грамматическими связями… Только в силу чистой условности слово в словаре имеет форму именительного падежа, так как окончание этой формы является грамматическим знаком, который лишает lupus (латинское слово со значением ‘волк’. – В. А.) его качества чисто лексического знака… В силу такой же условности глаголы во французских словарях ставятся в инфинитиве, что создает иллюзию, будто последний выражает глагольное понятие в его чистейшей форме. В действительности же в marcher ‘идти’ понятие “ходьбы” содержится в основе: суффикс -er является знаком, показывающим, что глагол функционирует как существительное» [Балли 1955 [1932]: 316]. То есть для латинского языка, где, как и для русского языка, норма – наличие в слове грамматического аффикса (вроде -us в упомянутом lupus), семантема равна основе; то же и для французского, если в слове есть окончание вроде -er в marcher. Но норма для французского языка – семантема, способная употребляться самостоятельно и равная молекуле, вроде loup ‘волк’. См. также вышеприведенное высказывание А. Мейе об «основе, выражающей понятие». Рассмотрение в качестве лексической единицы основы, а не словоформы встречается изредка и в отечественных работах, посвященных не русскому, а какому-нибудь другому языку: арабскому [Габучян, Ковалев 1968: 47–49], немецкому [Шубин 1962: 23–24].
19
Именно эта неочевидность была, в конечном счете, главным собственно лингвистическим аргументом в пользу «особого совершенства» флективных языков, в которое верили основатели типологии начала XIX в.