Страница 87 из 120
Снисходительную.
Он ведь старше и умней, он может позволить себе снисходительность. Вот только глаза его спутницы нехорошо так сверкают. Ей не по нраву? Перетерпит.
— Говорят, — она прикусывает губку, раздумывая, что бы такого сочинить. — Говорят, что он ходит по домам и разглядывает девушек…
— Вот так просто ходит и разглядывает?
— Он всех видит, а его не видит никто! И он выбирает себе жертву… слышала, что ту девушку на кладбище долго-долго мучили. А потом убили. И он ее порезал на куски. И куски разбросал вокруг дерева. А голову насадил на ограду…
Забавно.
Стараться.
Пытаться передать страсть… и в итоге что увидели? Куски плоти? Голова на ограде? Пошлость неимоверная.
— А другую закопал живьем и слушал, как она скребется…
…а вот это может быть любопытным… живьем… пробуждение. Теснота. Темнота. Осознание… и ярость… попытка выбраться… да, определенно, это может быть интересным.
Он взглянул на спутницу по-новому.
— Не волнуйся, его скоро поймают, — пообещал он.
— Да?
— Конечно… ты любишь мороженое? Здесь недалеко…
Само собой, она любила мороженое. Она любила бы и раков с пивом, если бы он их предложил. И остаток вечера прошел пусто. Она ела. Облизывала ложечку. Щебетала.
Он раздумывал над тем, как станет ее убивать.
Себастьян выехал с утра.
В свете последних событий его присутствие было не столь уж необходимо, но он привык доводить дело до конца. Ко всему не оставляло ощущение близкой опасности.
Его не встречали.
Лес.
Дорога.
Давешний мост и пограничник, проверявший Себастьяновы бумаги долго, придирчиво. В глазах его читалось явственное желание пригласить познаньского князя на прогулку до ближайшего оврага, и отнюдь не за целебными мухоморами, которые в этом году буяли со страшною силой.
Но, к чести парня, с чувством классовой ненависти он справился.
И возвращая документы, даже буркнул что-то такое, надо полагать, пожелание доброго дня.
Конь пошел ровным галопом.
Солнышко светило и даже припекало, вот только город по-прежнему был сер. Он появился этакою каменною бляхой на зелени полей. И зыбкое марево, повисшее над ним, гляделось естественно. Впрочем, оттого оно не становилось менее неприятным.
— Этак я и почесуху заработаю, — пожаловался Себастьян коню, поскребши плечо. — Нет, как закончится все, то в отпуск… отпуск они мне давненько задолжали, лет этак за пять. И к матушке, на воды… воды исцеляют. Там женюсь. Дети опять же… и пойдет тихая благодатная жизнь.
Жеребец тоненько заржал.
Да, пожалуй, про благодатную и тихую жизнь Себастьян поспешил.
Он придержал коня и спешился. Пошел по знакомой улочке вдоль кладбища, выглядывая человека, которому давненько полагалось тут быть. И не обманулся.
— Доброго утра, — Себастьян дружелюбно улыбнулся, и несчастный вздрогнул. — Что ж, друг мой милый, надеюсь, у тебя будет чем меня порадовать?
— Так… это… вы…
— Это я, — Себастьян не стал отрицать очевидного. — Или тебе крылья предъявить?
Хвост щелкнул по вороному боку, и жеребец, этакою вольностью оскорбленный, изогнулся в тщетной попытке ухватить хвост зубами.
Вот же скотина.
Кишма глядел на хлыщика, который ныне при свете дня вовсе не гляделся жутким. Хвост? Подумаешь… вона, приезжал давече циркус, так там баба, сказывали, о трех сиськах была. От это диво, а что хвост…
Ишь, выперился.
Глаз черный, недобрый, так и тянет фигу скрутить и под нос сунуть, а лучше не фигу, но перышко стальное, которое в кармане лежит-леживает, ждет своего часу.
…переулочек тихий.
…народец тут приличный, воспитанный по понятиям, в чужое дело не сунутся… снять пиджачишко и сапоги щегольские хромовые, и иного, чего сыщется — а сыскалось бы, чуял Кишма, немало. Тело ж в речушку. Она-то льдом прихватится, прикроет людское непотребство до весны, по весне ж паводком ниже снесет…
…он вовсе слыхивал, что иных тел и не находили.
— Не дури, — сказал хлыщик и осклабился.
А зубы-то… нет, не зубищи, только клычцы вон торчат.
Не так прост он, да и Кишма, сколько б ни храбрился, но не мокрушник он. Брезгливым уродился чересчур. И вообще, может статься, что это не человек даже, а демон, человеческую шкуру примеривший. И тогда ему перо, что щекотка, а там… там он сам способный придумать для Кишме без дражайшего кодексу, по которому за покушение на смертоубийство алтарь светит.
Кишма вздохнул, смиряясь с тяжкою судьбой.
И заговорил.
Узнал он не так, чтобы много, но…
…двумя часами позже Себастьян спешился у знакомого уж здания местной управы. Огляделся и, поняв, что коновязи вблизи не видать, испытал некоторое огорчение. Впрочем, повод он забросил на ветку разлапистого вяза и погрозив пальцем хитрой скотине, велел:
— Стой смирно.
Жеребец лишь зубищами клацнул.
Смирения в нем отродясь не бывало.
Себастьян поднялся, толкнул тугую дверь, поморщился — в лицо пахнуло тяжелым духом тесного помещения, в котором собралось много людей.
— Доброго утра, — он приподнял шляпу, приветствуя дежурного. Тот гостю явно не обрадовался, аж к кобуре потянулся, но после вспомнил, видать, о дружбе народов, неприкосновенности гостя и высочайшей резолюции, и руку убрал.
— Доброго, — не слишком-то дружелюбно произнес он.
— Катарина прибыла?
Сказал и сообразил, до чего фамильярно сие прозвучало. С другой стороны фамилия старшего следователя успела позабыться, так что выбор был невелик.
— Н-нет.
— Почему?
— Опаздывать для нее несвойственно, — это произнес средних лет мужчина, который аккурат спустился по лестнице. В одной руке он нес пальто, в другой — шляпу. Под мышкой мужчина зажимал кожаный портфель внушительного вида, да и собственное его обличье, а паче того манера держаться, выдавали в нем начальство средней руки. — Но последние дни были напряженными. Надеюсь, вы извините. Мы кого-нибудь отправим…
— Не стоит, я сам, если объясните, как добраться.
Серый дом.
Скучный.
Стоит напротив другого, столь же серого, смотрятся друг другу в окна, и в этом есть что-то донельзя личное. Будто подглядывают.
В подъезде воняет.
Узкие лестницы. Пролеты, на которых едва-едва развернуться. Дверь заперта. И Себастьян стучит, чувствуя себя преглупо.
А если ее нет дома?
Если случилось что-то…
…и как ему быть? Дверь вышибать? Возвращаться в управление и просить, чтобы кто-то, облеченный властью, велел эту дверь вышибить? И предчувствие было гадостным.
Вспомнились снимки из дела.
И та девушка на кладбище… и…
Дверь открылась.
— Утро, — Себастьян широко улыбнулся. — Доброе?
— Сомневаюсь.
Она потерла глаза.
Катарина выглядела… а примерно, как любой человек выглядел с похмелья. Изрядно помятая, со всклоченными волосами, которые с одной стороны стояли дыбом, а с другой будто прилипли к голове.
— Я… проспала, — констатировала она очевидное. — Извините, я…
— Напилась? — вежливо предположил Себастьян, протискиваясь в узкую щель двери. И Катарина отступила.
Обняла себя.
А может, запахнула полы халата. Кивнула. И запустив руку в волосы, пробормотала:
— Напилась…
— Был повод?
— Как сказать…
— Прямо, — Себастьян огляделся. Надо же, ему комнаты, которые он снимал у вдовы Гжижмовской, казались весьма скромными, но эта квартирка… пожалуй, ею и бедный студент побрезговал бы.
Или нет?
Студентом Себастьяну бывать не приходилось. А о бедности, как он подозревал, у него было весьма специфическое представление.
Прихожая была тесной, а массивный шкаф темно-зеленого колеру делал ее еще теснее. И потому как-то так получилось, что Себастьян оказался в слишком уж близко к Катарине. Верно, ощутив неловкость, она икнула. И зажала рот ладонью.
— И-извините, — запах перегара был крепким. — Я… если не в-возражаете, в душ.