Страница 51 из 120
И вареньице к ней в высокой стеклянной вазочке.
Мазнуло по столешнице полотенчико, смахнув крошки и белые крупинки сахару на пол. А панна Цецилия, выпутавшись из объятий воистину необъятного фартука, вновь присела на табуреточку.
— Вот и подумалось мне, а чего искать?
— Чего? — осторожно поинтересовался пан Штефан, прикидываючи, что до двери с кухни ему далече, да и путь к оное двери аккурат мимо панны Цецилии пролегает, которая выглядела, пусть и задуменною, но всяко не готовою упустить добычу.
— Вот и я вам говорить имею! Чего?! Есть ви. Есть я. Мы живем давненько… уж сколько я вашего бельишка грязного перестирала, не каждая жена этаким похвастается.
— Я… простите, но я не готов…
— Ты булочку-то кушай, — панна Цецилия, дотянувшись до пана Штефана, погладила его по лысоватой голове. — Ишь какой… не готовый… я от подумала, что твоей готовности ждать, так и помереть недолго.
— Простите…
— Сядь, — было велено пану Штефану голосом престрогим. — Я ж тебе не просто так… у меня и приданое имеется…
Не надобно пану Штефану было ее приданое. И накопленная ныне сумма вдруг показалась вполне достаточной, чтобы немедля отбыть из негостеприимного города, который и без того пана Штефана недолюбливал, а ноне и вовсе этакую от штуку сотворил.
Ныне же вечером…
И нет, не вечером, но ближайшим поездом… и вещей брать не будет, разве что любимый набор инструментов от «Кюхнера» прихватит. И чековую книжку, само собою…
— Дом от. Дачка за городом. Хорошая дачка. Крепкая… — панна Цецилия глядела на потенциального жениха ласково, как жаба на комара. — Летом таки ездить станем.
— Простите, но…
— Не спеши. От счастья не уйдешь, — с некоторой угрозой произнесла панна Цецилия. — Сонечку помнишь? Ай, хорошая девочка… варенье-то как варит крыжовенное… и хозяйственная. Только замуж собралась. И не за простого человека, — панна Цецилия смахнула с женихова плеча махонькую ниточку. — Вот он и разузнал по-свойски… пятьдесят тысяч злотней — хороший капиталец…
Что?
Пан Штефан заледенел.
Откуда она… о нет, Боги милосердные… по-свойски?
Что за дикая страна!
Что за нравы?!
А как же тайна банковская?
Да он жаловаться будет! Немедля! Наверное, на лице его что-то этакое отразилось все ж, если панна Цецилия с укором в голосе произнесла:
— Что ж ты, обиделся? Да какие промеж родственниками обиды? И жаловаться не надо… от ты на Додика пожалуешься, что он такой, нехороший, карьеру мальчику поломаешь, жизню Сонечке попортишь. А я от возьму и на тебя пожалуюсь…
— Кому?
— А хоть бы пану воеводе. Говорят, видный мужчина. И женщин слухает. Оно-то, конечно, не всякую слухать надо. Вот Шимазовска, та завсегда брешет. Но я-то с правдою. Приду и скажу, мол, пан воевода, а что такого с моим жильцом? Зело я за человека переживаю. Уходит затемно. Всю ночь гуляет где-то. А возвертается, так матерь моя покойница…
…сам виноват.
…привык к ней, глуповатой шумной тетке, которая, казалось, ничем-то не интересуется, кроме кота, варений и родственничков многочисленных… и вот как теперь быть?
— …и главное, не с пустыми руками возвращается. Золото приносит. А порой и работу на дом береть. Руку там… ногу… зубов склянку целую. Чьих? А мне того не ведомо. Тетушка Цецилия — человек маленький, у ей один интерес — было б по закону все. Вот пан воевода пускай и проверит…
— Хватит! — тоненько воскликнул пан Штефан и кулачком по столу ударил. — Вы меня шантажировать вздумали! Нет! Не бывать тому! Я… я немедля…
— От и мой так… накатит граммулечку и давай кричать, — панна Цецилия подперла щеку кулаком. — И весь такой грозный… как каплун в курятнике…
— Я…
Пан Штефан почувствовал, что задыхается.
Он вскочил.
И хотел заявить, что уходит немедля, а если панне Цецилии вздумается его остановить, то на помощь позовет и… и еще что-то… точно собирался… только потолок вдруг качнулся, пол и вовсе дыбом встал, а гладкая, натертая до блеска столешница метнулась к лицу. И впечаталась бы аккурат в перносицу, когда б ни была остановлена могутною рукой панны Цецилии.
— От же ж, дуровин, как и мой покойный… все-то вы рветесь кричать… доказывать, — она подхватила обеспамятовавшего жильца на руки легко. А и то правда, весу в нем, горемычном, осталось меньше, чем в мешке с сахаром. А мешков оных панна Цецилия для варений покупала изрядно.
— А ты, — обратилась она к кошаку, наблюдавшему за хозяйкою с тех же банок, — чтоб больше тапочки не трогал. Видишь, переживает человек. Здоровье у него слабое.
Кот отвернулся.
Пан Штефан пришел в себя не скоро.
Он лежал в своей постели, на накрахмаленных простынях, раздетый и укрытый пуховым одеялом. И не старым, от которого отчетливо воняло плесенью, но новехоньким, легчайшим да в цветастый пододеяльник обряженным.
Лоб холодил резиновый мешок со льдом.
Под руками обнаружилось теплое полотенчико.
Панна Цецилия сидела у постели с вязанием.
— Совсем ты себя не бережешь, — произнесла она с упреком. — Этак и помереть недолго.
— Все мы там будем, — пан Штефан прикрыл очи.
— Оно-то да, оно-то понятне, но от торопиться ж куда? Не надобно торопиться…
Пан Штефан прикрыл очи и смирился.
Уехать?
Этак он далеко не уедет. И поблекли разом красоты курортного городка вместе с улочками его тихими, пляжами да лежаками, панночками и прочими милыми сердцу прелестями. Он вздохнул, и панна Цецилия истолковала сей звук по-своему.
— Этаж розуму иметь не надобно, чтобы этак надрываться. Совсем ты, пан Штефан, себя не бережешь… мой супруг покойный тоже все сам да сам… — в руках ее появился хорошо знакомый блокнотик, про который пан Штефан думал, что надежно заперт он в ящике стола. А выходит, что вовсе не надежно, что ныне и блокнотик со всем содержимым, и сам пан Штефан пребывают всецело во власти этой ужасной женщины. — Он же ж уездным доктором был… аккурат, как ты.
Панна Цецилия листала странички.
Хмурилась.
Языком цокала.
— Ишь ты… и вправду только десятку дают? Пан Штефан! Как можно! — воскликнула панна Цецилия.
— Простите, но у меня не было иного выхода, — пан Штефан отвернулся к стене, не желая видеть эту ужасную женщину, которая взяла и разрушила все планы его на прекрасное будущее.
— Как можно так дешево… — продолжила панна Цецилия. — Да приличный набор зубов втрое стоит! Уж поверьте мне…
— Что? — ему показалось, что он ослышался.
— И за кости… да тебя обмануть, что дитя обидеть… нет, я этим займусь, самолично… когда встречаетесь?
— Т-третьего дня, — сопротивляться не было сил.
Обманет?
Или… и вправду отправится на встречу?
А потом… потом деньги прикарманит… и…
— Лежи, — панна Цецилия взбила подушки. — И не думай ни о чем… я от супа с флячками сварила. Сейчас принесу. И колбасок печеных…
— Мне нельзя…
— Ай, брось, кому колбаски печеные во вред шли?
— Язва…
— Я ныне твоя язва, — с немалой гордостью произнесла панна Цецилия, — потому меня слухай. Овсяночка, она поутру хороша. И льняное семя надо запаривать, пить…
Эта женщина будет его учить, что с язвою делать? Да он доктор, если подумать…
— Эх ты, горемыка, — панна Цецилия поправила одеялко. — Отдыхай… мой покойный супруг тоже этаким от промышлял… только поменьше… кости там, зубы…а ты ишь как… молодец. Не переживай, я местных хармальщиков знаю. А если не я, то дядя Йося сподмогнет… у дяди Йоси много полезных знакомых… а ты от глаза закрывай. Поспи.
Пан Штефан послушал.
Он закрыл глаза и как-то легко и сразу провалился в сон. Где-то на грани его еще он ощутил, как упало на ноги нечто тяжелое и живое. Придавило. Заурчало.
И стало вдруг так хорошо.
Тепло.
Спокойно.
Панна Цецилия, оглядев приснувшего жениха, улыбнулась. Гляди ж ты, не обманула Сонечка, хорошее зелье… дай-то Боги, не выветрится до завтрего, пока в храм, а там… там уж Цецилия сумеет убедить супруга, что это ему немалое счастье выпало.