Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 144

Ермилыч попытался совладать с собой, но слезы хлынули еще сильнее.

С горем пополам я закончил мыться и одевался, пока старик, проглатывая скупые старческие слёзы, рассказывал, что всему виной письмо, которое он хотел открыть.

- Так руки и тянутся, так и хочется узнать, что же написано, - говорил Ермилыч, втягивая воздух клокочущим носом. - Уже схватил было, уже схватил своими ручищами бесстыжими, но как молния в башку мою пустую ударила: что ж я делаю, пень ушастый, кикимор болотный? Что ж я творю? Письмо читать вздумал! И так мне стыдно стало перед вами, что не в силах и сказать. Вот. Вы-то меня читать научили, а я... Небось, отправите к батюшке в имение наглеца такого.

Я дослушал продолжительную речь моего опекуна и с улыбкой сказал:

- Нашел преступление! Хотел прочесть письмо, что же тут такого? Я уж думал, ты Эсфирь Юмбовну соблазнил.

Старик был смущен тем, что так легко прощен. Видно, он чувствовал себя очень виноватым.

- Принеси письмо.

Ермилыч замялся. Я вздохнул.

- Хорошо, я сам, - облегчение отразилось на лице старика от моих слов, даже некоторые морщины разгладились. - Оно у меня на столе?

- Да, батюшка.

Нога болела. Я захромал в свою комнату и щелчком пальцев зажег на столе пять свечей. Свет высек из тьмы скупую мебель и беспорядок на столе, а так же болезненного желтого цвета конверт.

Я взял его и обжег магией пальцы. Зачем ее столько? На конверте не было надписи «от кого», а вот мой адрес выведен красивейшим почерком. Да, еще на нем стояла сургучная печать, которой я никогда не видел: шляпа шута с двумя свисающими по бокам бубенцами.

Сломав печать, я удивился количеству магии, которая теперь невидимыми тянущимися нитями срывалась с углов разорванного конверта, перетекала на мои пальцы и с них соскальзывала вниз, исчезая между половицами. Магии было ужасно много, даже мышцы свело судорогой, и в горле застрял тяжелый ком. Я не сомневался, что именно магия едва не соблазнила бедного Ермилыча. Конечно, одернул я себя, магия не может соблазнять, она всего лишь инструмент: моего дядьку терзала жестокая воля автора письма.

Меня удивило также и то, что внутри конверта оказалась не записка, а ещё один конверт меньшего размера и совершенно невыносимого розового цвета. Мне сразу подумалось о каком-нибудь умалишенном или влюбленной старой деве. Я прочел следующее:

«Ради чести мужчины и доблести сыщика прошу вскрыть это вложенное послание на третий день после получения и тут же направиться по указанному адресу».

Эти слова заставили меня задуматься. И хорошенько задуматься. Я невольно потёр вспотевший после мытья лоб.

«Ради чести мужчины и доблести сыщика...»

Такими словами не разбрасываются в Ранийской империи. Друг, решивший доверить сокровенную тайну своего сердца, редко начнет беседу с таких веских слов. Честью и доблестью не разбрасываются, на это есть другие замасленные выражения, вроде «Как поживаете?» или «Я вас люблю».

И конверты... Только сумасшедший, плохо владеющий рассудком человек, мог нарочно выбрать бумагу таких необыкновенно пёстрых цветов и сделать из неё конверты. (О, как близко я был к истине в тот ненастный ноябрьский вечер!) Это не более чем шутка и чей-то мальчишеский розыгрыш.

Да, со мной играют в понятия доблести и чести и проще всего выбросить этот конверт и никуда не идти. Так я и сделал: разорвал маленький конверт (помню, меня обдало холодом и внутри все дрогнуло), а потом вложил кусочки в конверт большего размера и бросил его в ведро для мусора. Мне вдруг захотелось как следует поужинать, поэтому я потушил свечи и вышел из комнаты, подавив навязчивые мысли о письме.

Дождь за окнами усилился и теперь с ожесточением хлестал в черные стекла. Кое-где на подоконниках появились лужи. В коридорах было темно и зябко. Я с удовольствием очутился в теплой освещенной столовой и приветствовал хозяйку дома.

- Что вы там за страсти рассказываете про могилу? - набросилась Эсфирь Юмбовна. Этой стремительностью выказывалось любопытство.

Я посмотрел на ее дочь.

- Пару слов о сегодняшнем непростом деле. И более ничего.

- Агния напугана и не ест, - теперь в голосе дамы звучал укор.

Яко послушный сын, я склонил голову.

- Прошу меня простить, но стремление хоть немного походить на джентльмена порой туманит мне голову, а поэтому, когда вопрос задаёт такая красивая девушка, я не могу уходить от правдивого, искреннего ответа.

Бледность Агнии Парамоновны мигом сменилась багрянцем на нежных щёчках.

- Боюсь, вы думали о джентльменстве в последнюю очередь, - с лукавством заметила Эсфирь Юмбовна и перевела разговор на другую тему (за что я был ей весьма благодарен).

 

Итак, меня звали Николай Иванович Переяславский, я уж три года довольно успешно работал сыщиком. Дом, в котором я жил, не мой; я всего лишь квартировал в нем три комнаты: спальню для себя, спальню для Тихона и нечто вроде гостиной для друзей, которые, впрочем, побаивались хозяйки и чаще сами зазывали в гости, чем приходили ко мне. Остальная же часть двухэтажного здания принадлежала вдове Старджинской и её дочери.