Ржавые цепи

- Да нет, ничего, - он выпрямляется, вытягивая ноги, - тебя ведь давно это интересует, так ведь? Почему мы… такие? – немец здоровой рукой проводит по сложенному рукаву мундира, подколотой брошью с металлической свастикой.

Дампир внимательно слушает, не смеет перебивать; ей очень интересно знать о его происхождении – намного больше, чем тех, кто обычно окружает её. Кригер начинает говорить:

- Я практически ничего не помню о своём детстве – где-то до четырнадцати лет в голове пустота. Но наша с братом нянечка рассказывала, что мать отказалась от нас ещё в младенчестве и принесла в детский дом, ведь мы были… сиамскими близнецами, - на выдохе произносит Кригер, сжимая кулак. Дампир отводит взгляд, носком ковыряет сугроб, не в силах что-то на это ответить. Она догадывается, что Кригер чувствует: он считает себя уродом, но на самом деле совершенно не такой – просто чуть отличается от остальных.

А для неё – и вовсе выделяется на их фоне.

- …Нас разделили, - продолжает Зигмунд, подкидывая в костёр пару сухих веток, - и мы с братом отдалились. Симон, он… На самом деле я всю жизнь восхищался им. Можно сказать, что благодаря ему я здесь.

- Вы с братом разные, - встревает дампир. – У него есть металлический протез. И твой шрам?..

- Механическая рука стоит недёшево, дорогая Fräulein, - улыбается ариец, и Рейн кажется, что улыбка его вымучена. – Брату просто повезло и, видимо, протез ему нужнее, чем мне. А шрам… Няня говорила, что его оставила на мне собака. Видимо, в детстве я был очень любознательным ребёнком.

- Я буду хранить эту тайну, - шёпотом обещает дампир, присаживаясь к Зигмунду ближе.

- А какие тайны дорогая Fräulein может доверить мне?

Полукровка не может скрыть улыбки; она закатывает рукав плаща, демонстрируя немцу на запястье старый шрам в виде креста. Тот забытый эпизод из прошлого, который она надеется со временем вспомнить.

- Только если это.

Зигмунд накрывает ладонью её руку, сжимает пальцы. И улыбается:

- Обещаю.

И на душе у Рейн разливается приятное тепло; она кладёт голову ему на плечо, прикрывая глаза; она верит, что он сдержит обещание.

Зигмунд мысленно солидарен с ней в этом вопросе.

========== Ради будущего. ==========

Он упивается своей властью; ему нравится чувствовать силу, что течёт по его венам, что трансформирует его в иное – нечто другое, нечто страшное: для его врагов, но не для него самого. Он возле зеркала крутится, до сих пор не осознавая происходящее: ему нравятся все эти изменения, и кажется, что словно попал в прошлое – снова видит себя тем мальчишкой, который радуется получению дольки шоколада аккурат под Новый Год.

Но полученное – намного желаннее и слаще какого-то десерта.

И никто не обращает внимания на трупы вокруг: изуродованные, расчленённые… Они мешками лежат по всей комнате, доказывая его силу: каждый из этих мертвецов – тренировка; каждый из них – личное полотно адского художника.

Он рисует кровавыми мазками на телах своих людей: неидеальное должно быть мертво.

Менгеле улыбается, распивая дорогое вино – подарок судьбы, настоящий праздник для их будущего; Минс стоит рядом, скрестив руки на груди – не пьёт, но в горле противно саднит – даже запах свежей крови вызывает тошноту: пока Симон любуется собой, его брат может подойти гораздо ближе к самому главному артефакту. Но Кригеру будто всё равно; он почти получил, что хотел, а теперь разбрасывается новыми силами по чём зря; они могли бы ударить по врагу сразу же, но немец хочет поиграть и дать возможность своему противнику почувствовать себя победителем на пару часов, чтобы потом отобрать у него самое дорогое, самое ценное…

Симон ухмыляется своему отражению; как будет приятно нанизать на эти когти славное личико Рейн…

Он резко оборачивается, и Батори подходит к нему, оставляя на столе недопитый алкоголь; она кошкой льстится к будущему фюреру, и Минс это особенно злит; доктор Менгеле – ещё один враг в её списке, и женщину бесит, что Симон больше тянется к ней, чем к сильной полукровке. Пусть не идеальна, пусть наполовину, но всё же кровопийца, всё же столько всего сделала… Но Симон целует именно Бутчересс.

А когда отстраняется от неё, то его глаз – красный, как рубин, – светится призывающе-недобро.

- Будь хорошей девочкой, оставь нас, - среди трупов своих же людей – морщится Минс, - мы хотим кое-что обсудить о нашем дальнейшем будущем, - говорит он, смотря на Батори, держа её за подбородок.

- Будущее? Ты говорил, что я тоже будущее! – вскипает Минс, а Менгеле лишь водит плечами; ей нравится реакция полувампира на слова Кригера.

- О, ты злишься, - он улыбается, и от частокола зубов кровь в жилах стынет; больше не человек – больше, чем человек. – Забавная реакция. Но ты же знаешь про наш уговор, fräulein.

- Прости, - Батори отталкивает Кригера и, поворачиваясь к дампиру, идёт от бедра, и Минс отступает. Настолько, что не замечает, как становится в проходе. Менгеле наклоняется ближе, совсем до интимного, дышит ей в кожу слишком горячо и шепчет так, что слышит только соперница: - Ты ведь знаешь, что ты всегда будешь на втором месте.

И злобно чмокает в губы, выталкивая её из помещения. Минс не успевает ничего понять, как дверь за ней захлопывается; они забавляются там, среди моря трупов собственных солдат, занимаясь дикостью, зверством… Дампир облизывается; этим она и восхищается. Люди – она ненавидит их, и дорогая Батори даже не подозревает, что вскоре ей придётся вкусить дерьма.

Полукровка гордо поднимает голову, расправляет плечи и идёт по своим делам; в конце концов, у неё есть приказы, которые нужно выполнить.

Ради их будущего.

Там, где она будет на первом месте.

========== Буран. ==========

Ветер усиливается, ураганом поднимает комья снега, щиплет острым морозом… Погода резко меняется в ночь, пытаясь замести труды немецких солдат: пока одни, стуча зубами, завязывают тросы на палатках, удерживая их на месте, другие пытаются отогреться: алкоголь не спасает, костёр не разжечь, а Кригер не может досчитаться своих людей: Зигмунд кричит их, но не может перекричать стихию; слепой глаз слезится, а ноги проваливаются в снежном покрывале, что намело всего за час.

Снег словно хочет стереть их из истории.

Рейн идёт за немцем, растирает плечи, дышит под нос тёплым облачком, растворяющимся тот час на морозе; Кригер отдал ей свою шаль, но дампир не хочет, чтобы он мёрз: она полувампир, как-нибудь справиться, а он всего лишь человек. Девушка губы в кровь кусает, продолжает ступать по снегу, проваливается почти до колена; весь лагерь растворяется в ночном буране.

Эта погода… Этот ветер… Ей кажется, что всё это не просто так.

Будто всё это подстроено, ненастоящее.

Но мысли перебивает чужой крик, отвлекает и возвращает в реальность.

- Мейер! Кьёниг! – из последних сил кричит Кригер, спускаясь всё ниже и дальше от их привала.

Дампир пытается успеть за ним, тянется схватить, но неожиданно резко оборачивается, когда в нос пробивается запах… Такой отчасти знакомый, такой…

Снег летит медленнее.

Она оборачивается.

В темноте она замечает нечеловеческие фигуры.

- Hilfe! Hilfe!

Ночь разрывают вспышки света.

Зигмунд и Рейн бегут на источник звука, пытаются успеть, но слышат лишь крики товарищей, злобный рык и видят тени… Дампир бежит к палатке – там она оставила свои лезвия.

- Achtung!

Зигмунд стреляет вслепую, ориентируясь лишь на звуки; некто – их много – застали лагерь врасплох; Рейн успевает добежать до костра, хватает ножи, быстро надевает браслеты и закрепляет мечи на магниты, но её тут же кто-то сбивает, и дампир падает в снег.

Она им не нужна.

- Стреляйте! – доносится откуда-то со стороны. – Стреляйте! Пусть твари передохнут!

Теней на снегу становится заметно больше.

Зигмунд подбегает к Рейн, помогает ей встать, и дампир хочет его защитить; они оба всматриваются в темноту, ищут врагов, но натыкаются лишь на стремящиеся точки – туда-сюда, они словно везде и нигде одновременно. Кригер стреляет, но каждый раз промахивается; он закрывает собой полукровку, зажимает спуск револьвера и желает услышать не победный рык тех, кто устроил здесь бойню, а их предсмертный хрип…