Страница 42 из 49
Условия мира приняты ЦИКом большинством 116 против 85; нашлись еще и в царстве комиссаров люди, не убоявшиеся голосовать против.
13 февраля. Все три харбинские газеты обрушились на Дальневосточный комитет, требуя опубликования его состава и объяснения прав, на основании которых он распоряжается; при этом комитет обвиняется в желании установить режим палки.
Получено известие, что из Иркутска идут эшелоны красных войск, двинутые комиссарами для ликвидации Семенова; последний разобрал путь между станциями Борзя и Оловянная, и таким образом железнодорожное сообщение с западом прекратилось. Харбинские спасители настроены очень воинственно, но я не вижу оснований, чтобы оптимистически смотреть на исход возможных столкновений Семенова с красными; если бы даже у Семенова и было достаточно сил, то, не имея ни артиллерии, ни обозов, ни обеспеченного интендантского и артиллерийского подвоза, базируясь на точку – станцию Маньчжурия – и будучи привязан к железнодорожной линии, проходящей очень невыгодно (в облическом[42]к границе направлении), он не в состоянии ни держаться в Даурском районе, ни двигаться вперед. Общие законы войны непреложны, а малая война, да еще в условиях гражданской войны, вещь очень деликатная.
14 февраля. Был у Самойлова; слушал рассказы участников про вчерашнее собрание офицеров харбинского гарнизона для выяснения отношений к родившемуся из пены харбинской Дальневосточному корпусу; судя по рассказам, вышел самый бестолковый кавардак самого митингового характера с руганью, попреками и прочими аксессуарами таких собраний; подполковника Генерального штаба Акинтиевского, сказавшего собравшимся горькую правду, чуть не избили. Впрочем, трудно было ожидать уравновешенности, спокойствия и деловитости от случайного собрания самых разношерстных элементов, большею частью издерганных, распустившихся, многое потерявших, много испытавших, жаждущих мести, отвыкших от истового исполнения тяжелых обязанностей и, в большинстве, очень и очень далеких от подвига; устроиться хочется почти всем, но работать и рисковать не особенно много охотников.
Неделя харбинской жизни, личные наблюдения и рассказы беспристрастных людей дали самую безотрадную картину того, чем живет большинство собравшейся здесь молодежи, захваченной революцией и ее последствиями в самый опасный для нее период полной неустойчивости и нахождения на острие ножа, с возможностью свалиться и на одну и на другую сторону. Судя по рассказам обывателей, по вечерам во всех местных кабаках-шантанах все столы заняты спасителями родины разных рангов, вино льется рекой, кутеж и разврат идут вовсю; кто успел награбить и нацапать, тот жарит на наличные, а кто не успел, должает, лупит в кредит и жадными глазами и всей силой звериного желания ищет, где бы схватить, где бы поживиться и получить такие же, как у некоторых счастливцев, средства для пьяной, беззаботной жизни и удовлетворения животных наслаждений. Сейчас Харбин – это помойница, в которой гноятся и безвозвратно погибают последние остатки русской молодежи, той самой, из которой, попади она в другую обстановку и в другие руки, могли бы выйти целые рати героев-подвижников, истинных спасителей гибнущей Родины. Конечно, и сейчас здесь есть и идейные борцы за Россию, и добросовестные, скромные работники, но их – капля сравнительно со всем остальным.
Во главе всей местной чепуховидной оперетки на государственно-военные темы взгромоздился ничтожненький господинчик из бывших консульских чиновников, ныне исполняющий обязанности русского здесь консула – Попов, изображающий сейчас что-то вроде местного главковерха, жалкая пародия на жалкого Керенского.
Всё виденное заставило меня считать себя обязанным проехать в Японию, рассказать про это и пытаться убедить, во-первых, в необходимости назначить какое-нибудь компетентное и с авторитетным именем лицо для сбора, организации и муштровки русского офицерства как необходимейших кадров грядущей антибольшевистской борьбы, а во-вторых, изложить мои взгляды на срочную необходимость союзного вмешательства и союзной оккупации Дальнего Востока для спасения его от разложения, неизбежного спутника большевизма, и для предотвращения учинения над населением обид и беззаконий, откуда бы они ни шли. Оккупацию я представляю себе в виде занятия главных центров и железных дорог союзными войсками, назначение которых – восстановить действие старых законов, судебные, земские и финансовые учреждения, потребовать от всех соблюдения строжайшего порядка и усекать каждого, кто сего не исполнит; борьбу с большевизмом предоставить русским, дав им только военно-технические средства и обеспечив снабжение; при порядке в тылу и на железных дорогах больших сил, чтобы справиться с красной сволочью, не требуется, но надо, чтобы свои силы были бы настоящими русскими войсками, а не бандами белых большевиков.
15 февраля. С тяжелым чувством тронулся в дальнейший путь.
На западе немцы крепят свои условия мира неизменным продвижением в наши пределы. Комиссары вопят, что все войска двинуты для защиты Петрограда. Продали всю Россию, а теперь только и думают о спасении своего большевичьего гнезда.
На станции Чанчунь пересели в японский экспресс, представляющий разительный контраст с теми свинушниками, в которых ехали по нашей южной ветке от Харбина; душа ноет и плакать хочется, когда видишь, что у чужих так хорошо, а у нас всё разваливается.
Еду под тяжелым гнетом харбинских впечатлений; на наше великое горе, здесь нет никого, кто бы мог взять на себя великое дело восстановления армии, администрации и государственного устройства; какое счастье было бы, окажись здесь, на Дальнем Востоке, сейчас Лечицкий или Нищенков.
Многоликий Хорват, способный только на ловкие компромиссы и на искусную лавировку среди самых разнообразных течений, несомненно умный, умеющий обходиться с людьми и к себе их привлекать, но абсолютно неспособный к решительным активным действиям, не знающий армии, совершенно не подходящий к тому, чтобы идейным, величественным утесом подняться среди общего развала и безлюдья и громовым, безотказным кличем собрать всё уцелевшее и властно, железной рукой, повести его на великий жертвенный подвиг спасения гибнущей родины… Опереточный консул Попов, случайный прыщ вроде Семенова, алкоголик, скандалист Доманевский, полусумасшедший авантюрист Потапов – вот действующие персонажи маньчжурского Кобленца.
16 февраля. Несемся дальше на юг; чистенький и аккуратненький японский экспрессик проносится через мосты и туннели; дорога очень походит на нашу Амурскую и на восточную ветвь Китайской.
Проехали Антунг, бывшую корейскую деревушку, а теперь солидный город с каменными домами, фабриками и заводами. Грустно думается о том, что и этому начало положено нами; мы первые разбудили пустынную Маньчжурию, внесли в нее культуру, уложили многие миллионы русских денег, потеряли сотни тысяч русских людей и в конце концов сделали ее источников великих благ и доходов, но только не для себя; нажилась Япония, приобрел многое и готовится приобрести еще больше Китай, мы же по исторической привычке добыли себе только горе, убытки и позицию у разбитого корыта.
Переехали реку Ялу; вспомнился 1904 год и тяжелые апрельские дни здешних боев и ужас первого поражения; на северных берегах еще видны остатки наших траншей, в которых, по отсутствию у старших начальников способности говорить правду, погибли бесцельно лучшие люди 3-го Сибирского корпуса; только генерал Трусов доложил правду, за что и был с ошельмованием удален от командования 6-й Сибирской дивизией.
От едущего в экспрессе директора Владивостокского отделения Сибирского банка узнал, что во Владивостоке всё трещит и внешний порядок охраняется только нажимом со стороны иностранных консулов, грозящих, в случае беспорядков, запретить ввоз продуктов из-за границы.
42
Обходной, боковой, не фронтальный.