Дневник. 1917-1919

Будберг Алексей Павлович

Дневник. 1917—1919

Текст публикуется по первому изданию:

Дневник

Барона А.Будберга

«Архив русской революции» Издание И. В. Гессена т.т. 12—15 Берлин, 1923—1924

Текст приведен в соответствие с нормами современной орфографии.

1917 год

7 октября[1]. Ездил в штаб армии на освидетельствование для того, чтобы получить право на причисление к Александровскому комитету о раненых; последствия двух тяжелых контузий дают себя знать всё сильнее и сильнее; надо подумывать о будущем, так как дальше служить уже немыслимо, и вопрос об обеспечении оставшейся жизни делается сейчас страшно серьезным. По дороге, как всегда, масса расхлёстанных солдат. При освидетельствовании нашли волосную трещину черепа – воспоминание о той немецкой шестидюймовой бомбе, с которой пришлось познакомиться на позиции первой батареи около фольварка[2] Леоново; признали право причисления к третьему классу о раненых, а временно даже ко второму. Сейчас все мои мечты сводятся к тому, чтобы попасть в члены Военного совета; думаю, что имею на это право и принесу туда очень солидный военный опыт, и строевой, и административный и военного, и мирного времени.

Здесь, на фронте, я, как и множество нас, начальников, совершенно бесполезен, и это-то больше всего меня терзает и расстраивает; работа всегда меня удовлетворяла только тогда, когда приходилось видеть, чувствовать или сознавать, что она приносила полезные результаты, а не была простым толчением воды в ступе; сейчас же все мы, несчастные уговаривающие разных рангов, продолжающие судорожную работу и пытающиеся что-то спасти и что-то предотвратить, напоминаем каких-то фанатиков, которые своими телами хотят остановить сорвавшуюся огромную колесницу, летящую с крутого откоса в глубокую пропасть;

мы судорожно цепляемся за что-то, молим о каком-то чуде, но большинство понимает, что спасения уже нет; армия, у которой выбили ее душу – дисциплину, давно уже перестала существовать; осталась одна видимость, полная уже внутри такого гноя и разложения, что только одно великое чудо могло бы нас спасти; ну а чудеса встречаются только в преданиях да в книжках, а в реальной действительности царят непреложные законы природы; раз нет средства для остановки начавшегося разложения, будь то физическое или нравственное, значит, крышка! И весь вопрос только в температуре и сырости, которые могут задержать или ускорить разложение; сейчас температура лезет вверх не по дням, а по минутам, и трупные пятна расползаются всё гуще и гуще.

В Двинске узнал от одного из офицеров оперативного отдела штаба армии о том, что штаб главнокомандующего фронтом разрабатывает какой-то проект о новом наступлении. Это при теперешнем-то настроении наших товарищей, думающих только о безопасности своей шкуры и о том, как бы побольше сорвать с казны! И при теперешней непролазной грязи, сделавшей почти невозможным дальнейший подвоз дневного продовольствия, и при современном состоянии лошадей, которые дохнут как мухи! Ведь со всем этим не справиться никакими завываниями советов и комитетов, никакими митингами и резолюциями.

Уже июньское наступление достаточно ярко показало, что по боевой части мы безнадежно больны и что никакие наступления для нас уже немыслимы; немцы с искусством Мефистофеля использовали свое знание современной русской души и при помощи ленинской компании вспрыснули нам яд, растворивший последние жалкие корочки, в которых еще наружно держалась русская армия; уничтожение дисциплины, проклятый принцип «постольку-поскольку» и пораженческая пропаганда обратила нас в опасные для всякого порядка вооруженные толпы, которые пойдут за тем, кто посулит им побольше вкусного и давно уже вожделеемого, побольше прав и наслаждений при минимуме обязанностей, работы и неприятностей. Тот же, кто только заикнется о бое, с коим связаны такие жупелы, как усиленные работы и возможность страданий, ран и смерти, будет самым ненавистным врагом. Ну а с врагами, несмотря на их положение, уже перестали считаться. Сейчас брошенный на фронт лозунг «Долой войну!» привлек к себе сердца и симпатии всех шкурятников (а их, с приходом последних укомплектований, у нас стало больше 80%) и сорвал последние удерживающие крепи с тех, у которых шкурятнические побуждения сдерживались когда-то дисциплиной, боязнью суда и расстрела, а отчасти старой рутиной повиновения и обрывками втолканного когда-то сознания обязанности защищать родину. Немцы, видимо, хорошо звали, какими подпорками внутри держится грандиозное снаружи здание русской военной мощи; они знали, насколько уже подгнили эти подпорки и какой смертельный удар был нанесен им всеми этими господами Гучковыми и Керенскими, с великой развязностью и самомнением проделавшими над русской армией свои дилетантские эксперименты; немцы нашли зловещее средство повалить всё это окончательно и сделать это русскими же руками под руководством подготовленных квазирусских инструкторов; для этого против нас и было пущено то средство, которое оказалось гибельнее всяких цианистых ядовитых газов – пораженческая пропаганда и большевизм.

Я плохо знаю теперешнее состояние Германии, но мне кажется, что немцы должны были быть очень уверены в патриотизме и разуме своего народа и в его иммунитете от выбрасываемой на нашу гибель заразы, когда решались на такое исключительное средство, видимо, последнее, что у них оставалось, чтобы вывести из строя своего наиболее опасного по естественным ресурсам врага. Еще в 1905 году юмористический журнал князя Волконского «Плювиум» доказывал, что наиболее распространенной в России партией являлись С.С. (сукины сыны) с девизом «Поменьше работы, побольше денег». Теперь этот девиз пущен в самое широкое обращение и перевернул всё вверх тормашками, ибо, неперевариваемый и в мирное время, он во время войны, да еще такой, как настоящая, хуже самой смерти. Он нас быстро и бесповоротно слопал, ибо не было у нас против него противоядий: здорового, сердцем и головой рожденного патриотизма, разума и просвещения народных масс и дельных и прозорливых политических вождей; не было и необходимых при такой заразе дезинфекционных и асептических средств: силы и железа власти.

Июньско-июльские опыты главковерха[3] из адвокатов помогли немцам не меньше, чем Ленин со «товарищи»; шкурников силой погнали на бойню и реально показали всю колючую сторону войны и все ее ужасы; шкурники воочию увидали, что может случиться с их шкурой, если слушаться самого даже наидемократичнейшего и сладко-глаголивого начальства; они поняли, что при таких наступательных неприятностях можно и шкуру продырявить, и не получить своей доли в сладких приобретениях российской революции, каковых они с большим нетерпением и не меньшей жадностью ожидали.

Товарищ Керенский вообразил, что армии можно поднять на подвиг истерическими визгами и навинчиванием толпы пустопорожними резолюциями; он так привык к словесным победам над слабыми головами русских судей, над настроением публики больших политических процессов путем многоглаголания и сбивания всмятку мозгов у слушающих, что считал, что эти методы применимы и при воздействии на те вооруженные толпы-массы, которые именовались армией. Штатский главковерх, вероятно, искренно и убежденно думал, что обладает такой силой глагола, которая способна произвести тот же, как и на митингах и словопрениях, эффект в применении к тому Великому Ужасу, который именуется войной, да еще и в современном ее воплощении, с ее невероятно грандиозными и цепенящими даже и не робкие души средствами истребления и великого душевного потрясения. Я до сих пор помню тех сошедших с ума солдат-немцев, которых мы взяли в плен после 48-часового обстрела немецких окопов; а ведь у нас был только 6-дюймовый калибр. Я помню присланные нам выписки из дневника убитого при обратном взятии Вердена немецкого капитана, отметившего, что расположение его соседа уже седьмой день обстреливается не прекращающимся ни на минуту огнем 28-сантиметровых орудий и что почти все защитники этого участка сошли с ума.

1

Даты в дневнике приводятся по старому стилю – вплоть до 17 февраля / 2 марта 1918 года, когда автор переходит на новый стиль. – Здесь и далее – прим. ред.

2

Усадьба, хутор.

3

Верховный главнокомандующий (сокращенное телеграфное обозначение).