Страница 4 из 21
– Я ничего подобного не ожидал! Я только две мысли выбрал пока из «Круга чтения»… Откуда вы выбирали?
Я ответил, что преимущественно из «свода» его мыслей, составляемого Чертковым и Федором Страховым, а затем из Хельчицкого и особенно Карпентера; кроме того, по одной мысли от Шестова и Николая Николаевича Страхова.
Снова Л.Н. повторил, что хочется ему скорее кончить работу.
– Над «доступным» «На каждый день» я работаю с любовью, – говорил он, – а тот (должно быть, предназначавшийся «для нашей братии, интеллигентов». – В.Б.) мне надоел, и хочется скорее пустить его как есть!
Пришедший затем Скипетров рассказал Л.Н. о своих переживаниях в прошлую осень, когда в нем совершился переворот в сторону свободно-религиозного мировоззрения. Между прочим, он говорил, что отчасти под влиянием болезни испытывает иногда душевные страдания. Кстати, всё это он прежде уже говорил мне, и потому я не выходил из комнаты.
– Вот на это я вам скажу, – начал Толстой, – что бывает со мной, в мои восемьдесят два года, и раньше бывало… У меня болит печенка, и оттого многое, что прошло бы незаметно при нормальных условиях, останавливает меня, служит препятствием… Оттого, я думаю, что и у вас было то же, то есть ваши душевные страдания зависели от вашей тяжелой болезни. Вообще физическая сторона в человеке часто оказывает большое влияние на духовную.
– Недавно, – продолжал Л.Н., – я получил большое письмо от заключенного в тюрьму Калачева[3], всё проникнутое радостным настроением, духовным подъемом… И все так себя там чувствуют. Это понятно. В четырех стенах, в тюрьме, где больше ничего делать не остается, ничто иное невозможно – духовное сознание пробуждается и растет всё больше и больше… Калачев о поселенцах пишет, что один из них говорил: «Ворону гораздо жалчей убить, чем человека, с нее ничего не возьмешь, а у человека хоть плохая одежда, да на рубль возьмешь»… И вот каторжники, матерщинники, во вшах, а духовному состоянию их прямо завидуешь!
Скипетров заметил, что он все-таки не чувствует себя достаточно укрепившимся в религиозных взглядах, в вере в Бога, не уяснил себе всего окончательно.
– Душа моя, – порывисто и горячо воскликнул Л.Н., – да ведь в этом вся жизнь!..
Затем на вопрос Скипетрова о том, признает ли Толстой в науке самостоятельные теоретические вопросы, помимо их прикладного значения, как, например, открытия астрономии и т. п., Л.Н. ответил:
– Я их никогда не отрицал. Я только говорю, что в наше время этот интерес невозможен. Знания должны развиваться равномерно. Между тем в наше время одни из них чрезвычайно вытянуты, удлинены, а другие остаются в зачаточном состоянии. Это уродливо, ненормально… Но в другое время, я не отрицаю, все эти параллаксы и кометы Галлея будут иметь значение. Об этом скоро выйдет моя переписка со Шмитом, немецким анархистом, хорошим человеком, но, к сожалению, очень ученым. Я отвечаю на его возражения.
Затем Л.Н. поделился с нами своей мыслью о том, что необходимо составить самоучители – именно самоучители, а не учебники – по разным отраслям наук для тех людей, которые жаждут знаний, образования и не могут найти его нигде, иначе как и школах, которые только развращают. Люди эти, от которых Толстой получает ежедневно письма, – преимущественно молодые крестьяне, только-только грамотные, окончившие разве лишь низшую школу. В первую очередь необходимы самоучители по языку и математике (арифметике, геометрии), а также по совершенно новому предмету – «Истории нравственного движения человечества». Л.Н. уверен, что «Посредник»[4] возьмется печатать эти самоучители и получит доход и что они необходимы.
Как это ни странно, эта же мысль о точно таких самоучителях приходила уже раньше и мне. Теперь я всей душой посочувствовал идее Л.Н. О них он говорил уже с Буланже. Так как этот последний находился сейчас в Ясной Поляне, Толстой захотел позвать его. Для этого он несколько раз крепко постучал кулаком в стену у своего столика. Явилась Александра Львовна, которую он и просил вызвать Буланже.
– Павел Александрович, – сказал он, когда тот пришел, – вот эти господа, то есть не господа, а братья, друзья, будут работниками над самоучителями, а вы – главный редактор…
И Л.Н. вновь развил стою идею о самоучителях.
Потом Буланже стал читать Толстому в нашем присутствии свою статью с популярным изложением жизнеописания и учения Будды. Л.Н. делал замечания и поправки. Потом он пошел принимать ванну, и чтение прервалось. Все мы попрощались и ушли.
26 января
Вечером в аллею яснополянской усадьбы почти одновременно въехало двое саней: мои и чьи-то запряженные парой, с бубенчиками. Оказалось, приехал из Ясенок писатель Сергеенко, с которым мы и познакомились у крыльца дома Л.Н. С сыновьями Сергеенко Алексеем и Львом я познакомился и подружился еще в Крёкшине, у Черткова. Сергеенко привез граммофон и недавно вышедшие пластинки с голосом Толстого.
Наверху, в столовой, Л.Н. играл в шахматы, кажется, с Сухотиным. Там был и сын Л.Н. Андрей с женой. Поздоровавшись, Толстой просил меня подождать. Я спустился в комнату Душана Петровича.
Через некоторое время Л.Н. пришел и продиктовал мне поправки к его ответу на письмо о «загробной жизни», полученное из Сибири. Так как на столе у Душана чистой бумаги не оказалось, то я писал на листах, вырванных из записной книжки. Заметив, что я вырываю вторые два листа, Толстой сказал:
– Ай-ай! Сколько вы бумаги вырвали!.. Ну, я вам подарю записную книжку, у меня есть лишняя… Меня Софья Андреевна награждает ими.
Работу мою он обещал просмотреть утром, а пока просил Татьяну Львовну дать мне следующие листы «доступного» «На каждый день» и предложил остаться послушать граммофон.
Толстой и сам слушал граммофон вместе с другими. Он почти всё время молчал, когда граммофон сначала воспроизводил его, а потом – Кубелика, Патти, Трояновского.
Но во время слушания произошел интересный инцидент. Машина стояла в гостиной, причем отверстие трубы направлено было в зал, вероятно, для вящего эффекта. Слушатели сидели в зале (столовой) полукругом, у двери в гостиную. Потом граммофон почему-то перенесли в зал и поставили на большой стол, близко к противоположной от входа стене, повернув трубу к углу, где за круглым столом, уютно освещенным лампой, поместились все Толстые и Сухотины.
Во время перерыва между двумя номерами Л.Н. произнес:
– Нужно бы повернуть трубу к двери, тогда бы и они могли слышать.
«Они» – это были лакеи, какой-то мальчик, какая-то женщина и еще кто-то. Одним словом, прислуга, которая в передней толпилась на ступеньках лестницы и сквозь перильца заглядывала в зал и ловила долетавшие до нее отрывки «слов графа» – как они говорили, что я слышал, проходя по лестнице.
Наступило едва заметное молчание.
– Ничего, папа, – быстро заговорил Андрей Львович, всё хлопотавший около граммофона, – его ведь по всему дому слышно, и даже внизу!..
– Даже в моей комнате всё слышно, – добавила Софья Андреевна.
Толстой молчал. Минут через пять Андрей Львович повернул трубу так, как говорил отец.
– Что, папа, – рассмеялась Татьяна Львовна, – тебе уже надоело?
Л.Н. ничего не отвечал, только как-то ежился в кресле.
– Должно быть, немножко да? – продолжала она смеяться.
И все засмеялись.
Прошло еще минут десять. Толстой встал и вышел из комнаты.
Завели «Не искушай», дуэт Глинки. Пели «Фигнера», как выразилась Татьяна Львовна.
Л.Н. пришел по окончании номера и заметил, что «очень мило!». Еще ему понравилась серенада из «Дон-Жуана» в исполнении Баттистини. Ее он, оказывается, всегда особенно любил.
Усевшись в вольтеровское кресло у двери в гостиную, Л.Н. долго разговаривал с Сергеенко относительно конструкции граммофона. Подали чай. Я остался по приглашению Софьи Андреевны. Пока садились за стол и начали пить, Л.Н. снова ушел.
3
Петр Васильевич Калачев был осужден в 1908 году за отказ от военной службы на четыре года арестантских отделений.
4
Издательство, созданное в 1884 году по инициативе Толстого и при участии Черткова с целью издания дешевых и доступных книг по всем отраслям знания и художественной литературы.