Очищение (ЛП)

Она встала и пошла в дамскую комнату в небольшом коридоре рядом с баром. Приведя себя в порядок, Кики тихонько проскользнула к двери мужского туалета на другом конце короткого коридора и рассмотрела молодого человека в длинном зеркале за стойкой. Бармен принёс молодому человеку диетическую содовую в банке и пластиковый стакан, и когда тот повернулся, чтобы налить содовой, Кики ясно увидела его в фас и в профиль.

«Чёрт», — подумала она, — «Откудая его знаю». «Кто он такой?» Она пробежала в уме свой длинный список знакомых мужчин, в том числе по работе. Нет, ни один из них. Перебрала последние несколько лет своей беспорядочной жизни. Нет, ничего. Может, его показывали по телевизору? Внезапно её осенило. «Боже!» — присвистнула она про себя. «Это он! Тот самый снайпер, которого ищет каждый коп и фиб на Северо-Западе! Так, так! Похоже, Ленни добился успеха. Какие долбаные дела он ведёт со спуки? Уверена — это стволы».

Музыка из динамиков вдруг cмолкла, но перед тем, как двое мужчин в ближнем конце бара успели понизить голос, она услышала, как Ленни сказал:

— Семьдесят вторая и Прескотт, завтра вечером в девять.

— Я найду, — сказал борец.

Они понизили голоса, но с небольшим напряжением Кики всё же смогла разобрать, что они говорили.

— А почему не сегодня?

— Сегодня вечером я здесь развлекаю служителей закона, — ответил Ленни. — Я должен показать им, что веду жизнь добропорядочного гражданина, понимаешь, что я имею в виду? Серьёзно, мне нужно быть здесь и пообщаться с этими полицейскими, убедиться, что они должным образом выпили, пообедали и полежали, и поэтому не будут совать нос в мои маленькие делишки, включая твой вопрос.

Кики знала упомянутое место. Это была квартира в старом доме, которую Ленни использовал как офис и домашнее гнёздышко для многих сомнительных дел, когда хотел провернуть их подальше от клуба и лишних глаз. Девушки Ленни иногда там расплачивались с ним натурой или использовали квартиру для своих свиданий.

Кики прокралась обратно по коридору, вышла с конца дамской комнаты, вернулась в кабинку и села. Было темно, и через минуту, другую, она осмелилась повернуться. Ленни как раз шёл к ней обратно. Большой мужчина с козлиной бородкой убрал свой мобильный телефон. Потом кивнул своему спутнику, и оба вышли из здания. Когда Ленни снова сел, Кики ничего не спросила о его короткой встрече. Отсутствие любопытства было ещё одним правилом для выживания в мире Кики, и она понимала, что стоит сделать малейшее замечание или задать вопрос, и в голове у Джиллиса зазвенит колокол тревоги. Но себе Кики задавала вопрос, как использовать эту новую информацию, которая сама упала ей в руки.

Ещё немного поторговавшись, Ленни и Кики договорились о делении дохода шестьдесят на сорок, по которому ей можно снова работать от клуба, по крайней мере, на первых порах. Это был не чистый грабёж, как казалось, потому что Ленни откупался от полицейских, и его шестьдесят процентов за крышу гарантировали защиту от ареста. В тот же вечер Кики должна была выйти на работу в десять, откровенно одетая, и пока она не сможет работать по её старому списку клиентов. Ей придётся продаваться в зале клиентам клуба по её выбору и кувыркаться в одном из дешёвых мотелей на 82-й авеню, в данном случае в «Вейсайд Инн.», где у Ленни был специальный почасовой договор с менеджером-иранцем для своих девушек.

Кики вздохнула и смирилась с полугодом двенадцатичасовой смены в такси, пять дней в неделю, и двумя а, возможно, и тремя вечерними сменами работы от клуба. Её целью было собрать достаточно денег, чтобы убраться из Орегона к Рождеству. Она мучительно надеялась, что ювеналка за это время не сделает что-нибудь с Элли. Может быть, спуки пристрелят их до этого, подумала она с надеждой.

Кики вышла из клуба и вернулась в свой потрёпанный односекционный передвижной дом в ветхом парке домов-прицепов, расположенном примерно в двух километрах от заведения. У неё не было своего автомобиля, служба такси не разрешала ей брать такси домой, а автобусы были полны мексиканцев, которые всегда грязно обзывали её по-испански и лапали всю дорогу, так что она ходила пешком. У Кики так болела душа из-за происходящего с ней, что всё, что она смогла сделать, это вернуться домой и не выходить на уличную охоту из-за дозы кокаина. Но ей было ясно, что вернись она к наркотикам и к проституции, то через год погибнет или снова окажется в тюрьме, а ювеналка схватит её дочь, как барракуда глотает рыбёшку.

Представление о сношениях с пьяными и обычно грязными чужими мужиками, даже белыми, внушало Кики такое отвращение, что её тошнило даже при мысли об этом, но она понимала, что достигла момента в жизни, когда у неё, по сути, не стало и так-то ограниченного выбора. Кики знала, что в Америки есть одно-единственное правило, правило превыше всех остальных. '’Достань деньги». Не имеет значения, как ты этого добился, у тебя есть деньги, и точка. Иначе ты кончишь как те седые бездомные женщины со всеми их пожитками в тележках, которых Кики встречала на 82-й авеню и на Сэнди-бульваре. И никаких пособий, программ позитивных действий или разнообразия для бедных белых курочек. Несчастные белые бабёшки или воровали, или предлагали себя или о них забывали. Если у тебя белая кожа, ты либо достанешь деньги либо безвозвратно опустишься на дно.

Не бери в голову всё то дерьмо, что ты видишь по телевизору, про прекрасное многообразное, расово смешанное общество, где всё ещё существует средний класс и надёжное имущество, и всё мило и весело. Это телевидение. Это ненастоящее. Зато 82-я авеню была настоящей, бедность была настоящей, наркотики — настоящими, парни и иногда девушки, которых возвращали мёртвыми и искалеченными из Ирака, были настоящими, и жизнь белой матери-одиночки была сущим адом. Кики не знала, что хуже: возможность совершенно потерять свою красоту из-за наркотиков и бесконечной работы за самую низкую плату, или с возрастом и из-за обманутых надежд, или же ещё некоторое время остаться довольно привлекательной и сексуальной. У обоих выборов были свои недостатки и проблемы.

Кики открыла дверь дома-прицепа и увидела там свою мать-алкоголичку, сидящую на диване, глядя мыльную оперу по телевизору, с бутылкой пива в руке и ещё несколькими пустыми на кофейном столике перед ней.

— Привет, мам, — сказала она.

В ответ — ворчание. Мэй Маги был сутулой, расплывшейся женщиной за пятьдесят лет, небрежно одетой в бесформенное платье и выглядевшей на все семьдесят. Кики понимала, что ей невероятно повезло: мать ещё рядом и заботится об Элли. Они договорились с Мэй, что та присмотрит за ребёнком за упаковку в двенадцать банок дешёвого местного пива в день. И сверху дополнительное пиво, которое Мэй сможет достать сама на собственные случайные заработки и тощую военную пенсию по случаю потери кормильца, которую правительство США, хотя и с перерывами, по-прежнему ей выплачивало.

Это был единственный источник дохода, на который она вообще могла надеяться, так как несколько лет назад социальное обеспечение рухнуло. «Административные задержки» выплат этой военной пенсии становились всё длиннее и длиннее, как и всех остальных федеральных пособий, во всяком случае, тех, что касались белых. Кики не была замужем за отцом Элли, а в армии легко затерялось их совместное «Заявление о гражданском браке», которое в любом случае распространялось только на однополые пары, так что она никогда не получала от государства ни цента.

Мэй была неплохой женщиной, за исключением своего безнадёжного пьянства. Она не была опустившейся пьянчужкой, и больше склонялась к плаксивой жалости к себе, правда, не слишком часто. Мэй никогда не била и не ругала Элли, позволяла малышке смотреть с ней телевизор и слушала её лепет, не давала ей выходить из дома-прицепа на улицу, и всегда проверяла, чтобы девочка получила бумажную тарелку с какой-нибудь едой, хотя бы с макаронами, тунцом или, по крайней мере, тем, что было в доме. Прежде чем положить девочку в кроватку на ночь, Мэй проверяла, чистый ли у малышки подгузник, а потом садилась перед телевизором и пила до потери сознания. Кики росла точно также, и, во всяком случае, дожила до совершеннолетия.