Страница 8 из 13
Она затрясла головой, зажимая рот и второй рукой, и слёзы крупными градинами выкатились из её глаз.
…Я с недоумением смотрю на них двоих. Стерх что что-то уже знает?! Не понимаю. Я понимаю только, что ей сейчас станет плохо.
– Лёля… Лёль, возьми ребёнка, – тихо сказал я, подойдя к ней, я обнял её за плечи, чувствуя, как она дрожит, я говорю как можно тише и мягче, – возьми и…
Она посмотрела на меня, кивнула и протянула руки за малышом. Получив его, она склонилась к нему и прижала лицо к головке, уходя в спальню назад. А мы смотрели вслед им двоим.
– Ты… что-то знаешь? – я посмотрел на Стерха.
– Что?.. Седьмого басаевцы на Дагестан напали, это и ты знаешь. Но… О чём? Что ТЫ знаешь? Что было? – он смотрит на меня страшно горящим взглядом, и я не могу понять, что это горит в его взгляде. Ненависть, злость… вина?!
– Что я знаю? – я смотрю на него, я ещё не понимаю, что именно он знает и каким образом, но мне уже представляется, что он и виновен в том, что было в тот день. – Я знаю, что плакать она смогла сейчас в первый раз с того дня. Пришёл целый взвод чеченских бандитов и… словом Лёля и твой сын не погибли по необыкновенной и удивительной случайности.
– Ты… спас их? – беззвучно произнёс Стерх, глядя на меня.
– Я не один был, – я смотрю на него, второе уже потрясение за сегодняшний день совсем выводит из равновесия этого всегда такого хладнокровного, насмешливого даже человека. Я даже смущён этим, честно говоря… – Ты… это… Выпьешь, может? Идём.
Я привёл его на кухню и закрыл обычно всегда открытую дверь. Налил нам обоим водки в рюмки, достал закуски из холодильника: колбасу, сыр, оливки.
– За Митю! – я поднял рюмку.
Он чокнулся рюмкой со мной, выпивая махом, даже не замечая, будто в рюмке вообще ничего не было.
– Спасибо тебе, – проговорил он, опустив руки.
– Тебе не за что меня благодарить.
Он поднял на меня свои необыкновенные, сверкнувшие глаза:
– Мало кого я так ненавижу как тебя, – чётко произносит он. – Но именно тебе я всё время обязан. Что это? Наказание небес?
– Выходит есть за что, – говорю я.
– Да ладно… всех есть за что, – устало говорит он. – Налей ещё что ли?
– Напьёмся?
Он усмехнулся, так же легко махнул вторую рюмку, и, помолчав, спросил:
– Скажи мне, как ты живёшь с ней и отцом под одной крышей? Ты простил его? И её?
Я посмотрел на него, усмехаясь:
– Не выйдет ничего, Игорь. Не удастся тебе вызвать во мне ревность. Ты сам бегаешь за ней, как ты можешь простить её, если она, беременная от тебя ушла ко мне?! – я дёрнул бровями, чтобы подчеркнуть, что его поведение по отношению к Лёле куда более иррациональное, чем моё. – Что тогда спрашиваешь меня? Чего ты не понимаешь?
Он выпил ещё, я не стал, я хмелею быстро, это ему, как я вижу, эти рюмки наши как дробь о шкуру динозавра.
– Я… у меня никого больше нет, – вдруг ответил он, обезоруживающе откровенно.
Я не хочу ему говорить, что и Лёли у него нет. Сейчас, когда он так… раздавлен? Новостями о том, как родился Митя? О том, что на нас напали? Почему они так смотрели друг на друга? Лёля знает, почему…
– На себя записал сына? – уже другим голосом. – Это надо исправить.
Ну, уж… это перебор. Всё моё сочувствие смело как порывом ветра:
– Не дождёшься, – шикнул я. – Я не отдам Митю.
Он побледнел:
– Войны хочешь, «Лёнечка»? – называя меня, так как Лёля, он скривился. – Пожалеешь. Потеряешь и её и Митю.
– Ага! Помечтай, «Игорёчек»! – и я скривился в свою очередь. Ещё угрожать мне станешь!
Он смотрит на меня, сверкая глазами-стилетами:
– Я разрушу весь этот ваш райский островок, учти. Света белого невзвидишь! Или отдашь мне сына или потеряешь всё, – проговорил он тихо, и глазами своими жжёт таким тёмным огнём, рассчитывая, что я испугаюсь?
– Что ты можешь мне сделать и не потерять Лёлю? То, что она хочет видеть тебя – это не моё позволение, это пока её желание. Попробуй снова встать между нами так, чтобы она не возненавидела тебя… – уверенно усмехнулся я. – Ты сделал бы это, если бы мог! Но ты ничего против меня не можешь, вот и пышешь бессильной злобой сейчас. Везувий выдохся!
– Ты так уверен?
Он встал, бледный и строгий, засовывает руки в карманы:
– Я предупредил. Ты поднял перчатку, теперь жди моего хода. Зря ты ссоришься со мной, Алексей Кириллович.
Я засмеялся:
– А то, что было бы? Ты отстал бы от Лёли? Лёлька против десятка вооружённых бандитов выстояла, не дрогнула ни на минуту, не испугалась и не попросила пощады. И ты думаешь, я окажусь жиже неё?
Он бледнеет ещё сильнее:
– Тебе будет хуже. Подумай, но недолго, Легостаев. Или мы пойдём и оформим всё как положено или… тогда тебе и пощады просить будет не у кого. Это мне нечего терять уже, если ты отобрал у меня всё. А ты у Бога любимчик, ты очень богато одарён. Терять очень больно.
– Ты не знаешь, как это больно… – сказал я прочувствованно. Что он знает о потерях? Кого он терял?! – Ты украл у меня, а я только вернул своё. И не отдам больше.
– Ну-ну, можешь уговаривать себя, – он усмехнулся. – Пока, спасибо за водку.
Едва захлопнулась за ним входная дверь, я вошёл в спальню, словно боялся, что Стерх, уходя, уже похитил что-то у меня… Нет, нет, Лёля подняла голову от кроватки, смотрит на меня огромными глазами.
– Ты… – она смотрит на меня, будто не видела давно. – Всё… всё нормально?
Я сел на край кровати:
– Ох, Лёля… что у нас нормально?
Глава 4. Тяжёлые времена…
Не успел отвалить Стерх со своими угрозами, как приехали Вера Георгиевна и Лёлина мама. Они приехали навестить нас и помочь Лёле с малышом, но в первый же вечер, когда мы остались с Лёлей наедине, она заплакала и сказала:
– Хоть бы… хоть бы уехали поскорее со своими советами…
Я обнял её:
– Достали?
– Не представляешь… «Молока не хватает», «Надо по часам кормить», «Избалуешь на руках всё время», «С собой спать не вздумай класть – приспишь», «Воды давай», «Не надевай подгузник», «укропной воды дай»… если они останутся на неделю, я сойду с ума…
Я поцеловал её волосы, ресницы, я хочу добраться до губ, но она, не настроена ни на ласку, ни на меня, ни вообще ни на что… Я отступаю, чтобы подступиться позже, но всё то же… через пару дней я позвонил дяде Валере с мольбой приехать забрать мою тёщу и его тёщу обратно в Н-ск.
Он захохотал:
– Что, уже достали?
– Лёлька на пределе.
Он пообещал приехать на следующий день. Так и сделал, объяснив своё появление тем, что Ромашка скучает по маме. Ромашка молчал, хотя было ясно, что ему, почти девятилетнему уже третьекласснику не к лицу уже было хныкать по маме. Он подошёл к кроватке с Митей, вместе с отцом, заглянул внутрь и хмыкнул:
– И долго он такой… кукольный будет?
Отец, дядя Валера, приобнял его за плечи:
– Нет, Ромашка, это только им, – он кивнул на нас с Лёлей, – первый год будет казаться, что долго.
За те четыре дня, что в нашем доме пробыли Юлия и Вера Георгиевна, мы несколько раз оказывались с Юлией наедине. Но поговорить всё же несколько раз успели, и я удивился в который раз насколько Лёля мало похожа на мать. Во всём, в отношении к жизни, к работе, к детям, к мужчинам. Юля говорила много и охотно о себе, помня мою к ней любовь. Но это и я когда-то называл любовью. Пока не почувствовал в своей душе дыхания настоящего чувства, которым я жил теперь.
Я смотрел на Юлию и думал, как правильно, что судьба разделила нас с ней когда-то. Если бы не это, не было бы ни Алёши, ни Лёли. Не было бы Мити теперь. И меня не было бы. Был бы совсем другой человек. Может быть, мы с Юлией прожили бы счастливо всю жизнь, но… я не прозрел бы сердцем никогда. Свою теперешнюю несчастную, неразрешимую, мучительную любовь я не променял бы ни на какое тихое и спокойное, благополучное течение реки жизни. Собственно говоря, я отказался от него, когда разошёлся с Александрой. Вышел из этого русла и, оказавшись в бескрайнем непредсказуемом океане, куда он понесёт меня, утопит или выбросит на райский остров вновь, я не думал и не планировал. Я просто жил каждый день. Каждый час.