Страница 12 из 14
Лурия являлся зарубежным членом Национальной академии наук США, Американской Академии искусств, а также почетным членом ряда зарубежных психологических обществ (британского, французского, швейцарского, испанского и др.). Он был почетным доктором ряда университетов.
Эту преамбулу о том, что и так всем известно, я все же сочла необходимой. Слишком уж крупная фигура заявлена как объект этой беседы. И всё же основное, о чем я хотела бы рассказать, это мои личные впечатления об этом ученом, хотя и не слишком объемные. Кстати, относительно фамилии Лурия. Склоняется ли она? В литературе, как правило, фамилия Лурия используется в несклоняемом варианте. На мой вопрос, адресованный к профессиональным лингвистам высокого уровня, они неизменно отвечают: «Она склоняется! Лурия ведь не грузин». Я стала склонять. Потом всё же покопалась в интернете: ничего определенного, пишут, что вопрос запутанный, в одних случаях она склоняется, в других нет, нужны данные генеалогического дерева, т. е. откуда пришла фамилия. Так что, не знаю… но продолжаю склонять.
Впервые Александра Романовича я увидела и услышала на лекциях в НИИ неврологии, затем в МГУ и в других местах. Разумеется, как и все, я была в полном восторге. Лурия был прекрасным лектором. Мало того, что всё, что он говорил, оказывалась необходимым, как воздух. Заражала и захлестывала его эмоциональность, умение вовремя пошутить, вовремя сделать необходимые акценты.
Эсфирь Соломоновна, спасибо ей огромное, наделила меня важной миссией. Мне доверили подбирать больных для разбора и демонстрации самому Лурии! Надо ли говорить, какой важности я была преисполнены и как старалась оправдать доверие! Когда я согласовывала с Лурией результаты своего выбора, он был чрезвычайно вежлив, всегда называл меня не иначе как Танечка. Потом я узнала, что такие уменьшительно-ласкательные обращения были ему свойственны вообще. Так, и Любовь Семеновна Цветкова, и Елена Николаевна Винарская, которые тесно сотрудничали с ним долгое время, говорили мне, что в его устах они всегда были Любочка и Леночка.
Благодаря тому, что я справилась с поручением Эсфири Соломоновны, за мной закрепилась репутация специалиста, который может ассистировать Александру Романовичу, так что меня не раз, по его поручению, привлекали к выступлениям Лурии. Вот так мне повезло!
Что касается работ Александра Романовича, то понимание многого из того, что в них изложено, приходило постепенно и с существенными трудностями. Ведь они написаны не как учебники, а как монографии. В разные периоды своего профессионального роста я воспринимала луриевские книги по-разному. Парадоксально, но в начале пути я думала, что понимаю и то, и это. Потом оказывалось, что это совершенно не так. Чем глубже я погружалась в научные и практические проблемы профессии, тем менее понятными становились многие вещи. Для лекций я заучивала целые куски наизусть и не сомневалась, что так и надо, ведь я цитирую классика. Для научных работ я брала у Лурии концептуальные моменты, не подвергая их собственному анализу и необходимому осмыслению. Это всегда выручало.
Только теперь, в конце пути, ко мне пришло осознанное отношение к научному наследию А.Р. Лурии. Смею надеяться, что могу объяснить, почему восхищаюсь одним и почему хотела бы обсудить с самим Александром Романовичем то, что не укладывается в мои теперешние представления. И не вижу никакой крамолы в том, что это так. Я уверена, что только сомнения подвигают на поиск чего-то нового. Я всю жизнь собирала камни, видно, пришло время их разбрасывать. Вот и сижу сейчас, пишу отгадки на мучающие долгое время вопросы, ответов на которые я не нашла в трудах Александра Романовича. Однако правда и то, что иначе не возникали бы и сами вопросы. Скорее всего, кто-то потом и в моих размышлениях найдёт много того, с чем не согласится. Ну, что же, в добрый путь! Ведь истина – как горизонт: чем ближе к ней придвигаешься, тем дальше она отдаляется. И всё же никто не остановит идущих. Каждый новый шаг имеет глубокий смысл: он обогащает способность мыслить, меняет человека, а значит и саму жизнь!
Рядом с А. Р. Лурией всегда была Евгения Давыдовна Хомская, его ближайшая соратница. Она читала лекции сложно, сдержанно, строго, но максимально содержательно. Приходилось после лекций добирать знания по разным источникам, так сказать, восполнять дыры. Но, слава богу, что эти дыры обнаруживались. Без лекций Хомской они ещё долго бы зияли на профессиональном одеянии. Огромная благодарность ей! Стиль изложения Евгенией Давыдовной материала ярко демонстрирует её учебник «Нейропсихология».
Любовь Семеновна Цветкова была доступнее и эмоциональнее Евгении Давыдовны. Её лекции дали мне очень много. В частности, ей удалось довести до сознания замечательные идеи Петра Яковлевича Гальперина о значении: 1) разделения в начале обучения ролей на учителя и ученика; 2) экстериоризации и постепенной интериоризации того, что подлежит усвоению. На основе последней идеи Любовь Семеновна создала широко употребляемый в восстановительной практике «метод фишек», позволяющий пошагово отсекать внешние маркеры типовых высказываний, переводя способ их построения вовнутрь. Запомнились и высказывания Цветковой, близкие к афористическим: «Смотрите внимательно на ошибки афазиков, они как увеличительная лупа для понимания сути афазии». Так мы и делали, Любовь Семеновна, спасибо!
Сведения, полученные в НИИ неврологии и МГУ, составили очень важную, но лишь основу того багажа знаний, который требовался и до сих пор требуется для реализации в профессии. Его пополнение не перестанет быть никогда актуальным.
Книги
Какие статьи, книги оставили в памяти наиболее яркий след? Странное дело, когда читаешь обязательную литературу для того, чтобы сдать экзамены, она чаще всего не вызывает особого интереса и не оценивается по достоинству. Позже, когда обращаешься к ней по зрелому размышлению, впечатление совсем другое: многое не только интересно, но и ошеломляет своей значительностью и недосягаемостью в способности мыслить. Так случилось с трудами Льва Семеновича Выготского. Еще не очень понимая значение научного наследия Выготского, но полностью доверяя оценке Эсфири Соломоновне, называвшей его гением, я не сомневалась в её оценке этого колосса. Потом поняла, что правильно делала, поскольку зрелое восприятие его трудов полностью подтвердило убеждение в том, что Лев Семенович Выготский – гений. Как и многие гении, он умер молодым (от туберкулеза), в 34 года. Неоцененный по достоинству современниками, Выготский работал в чрезвычайно трудных условиях. Однако всего за 20 лет отпущенной ему научной жизни он поднял такие пласты психологии, которые до сих пор поражают масштабностью. Чего стоит одна только работа «Мышление и речь», в которой взаимоотношения символов языка и процессов мысли вскрыты с поразительной прозорливостью! Отсутствие или, точнее, максимальная свернутость в мысли (внутренней речи) звуковых (фонетических) единиц и максимальная насыщенность ими речи внешней, а затем не воплощение, а «совершение мысли в слове» – это блестящее обобщение взаимоотношений сокрытых от глаза психических процессов. А история познавательных процессов (в общечеловеческом масштабе)? А труды по дефектологии, в которых Выготский дает детальное разъяснение введённого им термина «дефект»? По мысли Выготского, это обозначение необходимо, т. е. оно отграничивает дефект, статичный по своей природе, не имеющий прогредиентного течения, от болезни, картина торой может постоянно меняться. К тому же ценно подчеркивание Выготским того, что в термин «дефект» нельзя вкладывать негативного значения. Дефективное дитя нельзя рассматривать как здорового ребенка минус или плюс в данном контексте? дефект. При наличии врожденного дефекта непременно вступает в силу тенденция к гиперкомпенсации. Она же, в свою очередь, может достичь таких масштабов, что разовьются феноменальные экстрасенсорные способности. Удивительно, но сам термин экстрасенсорные способности, так дискредитированный в наши дни, введён тоже Выготским. Один из американских психологов замечательно точно назвал Выготского «Моцартом от науки».