Лицом на ветер

И поделом тебе… Ты заслужил это…

— Вам надо уходить… — Шёпот ослабевшей Рианн вывел его из оцепенения раздумий. — Вы видели, куда он пошёл?

Марк медленно повёл подбородком в отрицательном жесте, в тот момент он вообще не мог думать о чём-либо другом, кроме того, что узнал от Крикса о своём ребёнке, о том, что случилось потом… Нет, конечно же, он ничего не видел! До этого ли ему было?

— Вы сможете… если Крикс прошёл, вы тоже сможете… Оставьте меня и уходите… Не ждите…

Рианн смотрела на него снизу вверх, голова её лежала теперь на его животе. Сам он сидел на земле, прислонившись спиной к стволу берёзы. Всеми силами Марк старался не глядеть на живот Рианн, закрытый полой плаща, он не хотел видеть оперенье стрелы, так подло пущенной Криксом в беззащитную свенку.

— Не надо ждать, пока я… — Её голос сорвался на шёпот, она в отчаянии замотала головой. За всё это время центурион не проронил ни слова, но она-то видела, каким отстранённым, в себя, стал его взгляд. О чём он думает? Кого винит? Её?

— Простите меня… — снова зашептала беззвучно. — Я должна была сказать вам про ребёнка… Я не знала, как вы к этому отнесётесь… — Центурион только нахмурился ещё больше, и даже через его заросшие щёки было видно, как он стискивает зубы в бессильной ярости что-то изменить.

— Я не слышу его… — снова шепнула, отводя взгляд на небо за головой центуриона. — Он уже начал немного двигаться во мне… совсем недавно и не часто… Но я его чувствовала… А теперь — нет… Он убил его… Сына за сына… — Рианн усмехнулась, прикрывая глаза.

Марк зажмурился и отвернулся, вспомнил последние слова Крикса. Он мстил за убитого римскими легионерами сына. Может быть, что-то всё же ещё было в его жизни, что он продолжал любить? Пусть даже младшего сына… И за своего мальчишку он убил ребёнка Марка, хотя тот его сына в глаза ни разу не видел! Почему он мстил ему? Мстил всему Риму в лице его одного? Лишил всего одним махом — любимой женщины, ребёнка, надежды на спасение, жизни… Всего…

— Уходите… Пока есть время… Пока ещё у вас есть силы… Со мной всё кончено… Мне сейчас никто не поможет, даже ваши римские лекари… Я знаю… я уже чувствую это… Сейчас я видела свою мать…

— О, Юпитер, Рианн, ты бредишь… — Это было первое, что он сказал ей после случившегося.

Она-то ждала, что он будет ругать её, выговаривать ей за молчание, за то, что скрывала правду о ребёнке. А он молчал, и Рианн не знала, что творится сейчас в его голове, в голове римского центуриона.

— Я знала… я почему-то думала, что так и будет… Эти кошмары… Они всегда снились мне, как предвестники зла… Эти болота… трясина… о-о-о… — протянула, прикрывая глаза.

Центурион снова нахмурился, вглядываясь в её лицо.

— Какие болота? Ты точно бредишь…

Она вдруг замотала в отчаянии головой из стороны в сторону и снова расплакалась с новой силой, шептала срывающимся от слёз голосом:

— Я не хочу… не хочу так… Почему он просто не убил меня? Почему он решил меня помучить? Разве по его вине я мало пережила? О, Фрейя… Вся жизнь… вся моя жизнь… одни страдания… Ни радости, ни счастья… ни любви…

При этих словах центурион отыскал её руку и стиснул ладонь свенки в пальцах, пытаясь этим поддержать. И Рианн нахмурилась, понимая, что в последние свои мгновения жизни с ней будет именно этот чужак, этот римский центурион, отец её ребёнка.

— Это правда? — она вдруг спросила его, перестав плакать и рваться куда-то.

— Что? — выдохнул вопросом на вопрос.

— То, что вы сказали ему? Что я нужна вам, что вы… вы любите меня… Это — правда?

— Правда…

— И вы женились бы на мне, как и обещали?

— Конечно… Конечно, Рианн… Я сделал бы всё, как обещал…

— А ребёнок?

— Что — ребёнок?

— Вы бы приняли его и не ругались?

— О, боги, Рианн…

Он почувствовал, как защипало в переносице подступающими слезами. Когда, когда он плакал в последний раз? Когда это было? Тогда, когда он впервые увидел её в доме Крикса, когда в душе затеплилась надежда на спасение, когда эта свенка стала для него этим маленьким лучом надежды и света. То были слёзы облегчения, немой радости от встречи с ней… Сейчас же это были слёзы бессильного отчаяния и невыносимой потери.

При виде его слёз Рианн отвернулась и не смотрела, как он вытирал их рукавом рубашки, размазывал по щекам предплечьем поломанной руки. Она сама уже не плакала, а голос её стал отрывистым и серьёзным:

— Я умру… я знаю… до утра мне не дожить… Уходите… Не ждите…

— Я не оставлю тебя! — Он повысил тон голоса.

Рианн продолжила через паузу голосом чуть громче шёпота:

— Я не хочу, чтобы меня жрали волки, лисы и вороны… Утопите меня в болоте… Лучше так, чем…

— В болоте? — Он зло тиранул со скулы выступившую слезу. — О чём ты? Свены не хоронят своих мёртвых в болотах! Это значит, обречь душу на вечные страдания… Так у вас хоронят только преступников и убийц и… — Не договорил, бессильно дёрнув головой. — Ты бредишь… Ты снова бредишь, Рианн… Нет… Так нельзя.

Свенка долго глядела ему в лицо остановившимся взглядом, и от переживаемой боли даже глаза её, кажется, стали темнее. Потом она потеряла сознание. Марк сидел неподвижно, после того, как Рианн последний раз плакала и рвалась куда-то, она чуть переместилась ниже, и голова её теперь лежала на бедре центуриона. Время шло, всё тело уже болело, и ту ногу, где лежала голова Рианн, он уже не чувствовал. Надо было пересесть, поменять положение, но он не шевелился, подняв подбородок, смотрел на небо, на покачивающиеся ветви берёзы.

Нет, болото — это не выход… О чём она говорит? Ну, почему, почему всё так получилось? Так неправильно! Так нехорошо! Поганый Крикс, будь ты проклят!

И тут Рианн опять заговорила срывающимся шёпотом, смотрела куда-то мимо Марка и говорила:

— Эта берёза, конечно… Две макушки… — Подняла два пальца вверх и усмехнулась сама себе. — Там… откуда Крикс… сосна… В неё молния попала много лет назад… А потом… потом рога лося… И всё! Всё… Там рукой подать… День-два от силы…

Смотрела в недоумевающее лицо центуриона.

— О чём ты, Рианн? Ты бредишь? Как ты?

— Мне холодно… У меня замёрзли ноги… Сильно-сильно…

— Сейчас… Потерпи немного…

Марк осторожно выбрался, оставив свенку, положил ей под голову скомканный мешок, сорвал с себя плащ и укрыл Рианн до самого подбородка. Он видел, как дрожали её губы, как вздрагивала она всем телом в ознобе.

— Я попробую костёр развести… Ты потерпи немного… Хорошо? Сейчас я только соберу чего-нибудь…

— Не уходите… Не оставляйте меня…

— Я буду рядом…

— Не надо вашего костра! Вы всё равно одной рукой не сможете разжечь его… Не надо! Пожалуйста… Прошу вас… Просто побудьте рядом…

И Марк остался с ней. Сидел в изголовье и что-то рассказывал из своего детства, о матери, об отце, которого редко видел, потому что он служил где-то во Фракии. О своей любимой собаке, что сдохла много лет назад от старости, о римских праздниках, и немного о богах… Перескакивал с одного на другое, говорил сам с собой, и Рианн слушала его голос, его язык, вперемешку свенские и латинские слова, всё чаще теряла сознание, и проваливалась в это бесчувствие всё на дольше и дольше. Ей тяжело было следить за нитью событий, о чём говорил центурион, боль разливалась по телу, охватывала слабостью и безразличием.

«Всё! Это всё…» Думала Рианн. Могла ли она что-то изменить? Если бы она не пошла болотом, а ушла тропой? Нет, там, на тропе, она ещё раньше столкнулась бы с Криксом, и он всё равно убил бы её, может быть, по-другому, не так, но убил бы… И его — тоже…

Жаль, как же жаль, что всё так получилось. Вся её жизнь, все её неполные восемнадцать лет недолгой жизни, проходили перед глазами. Что она успела сделать? Для чего жила? Почему боги дали ей такую короткую жизнь, насыщенную болью и тревогами, испытаниями и ненавистью?

Что хорошего было-то в её жизни? Детство, смех матери, работа в поле, шум летнего леса, вкус спелой малины, первое движение ребёнка в её животе… Начало зарождающейся жизни…