Страница 2 из 8
Пэддок – ныне он служил у нас дворецким – как раз помогал доктору избавиться от пальто, и по выражению лица почтенного медика я понял, что на сегодня его работа закончена, и он намерен отобедать вместе с нами.
Пожалуй, стоит сказать несколько слов о Томе Гринслейде – из всех здешних знакомых с ним я сошелся особенно близко. Высокий и худощавый, слегка сутулящийся, он был рыжеволос, а глаза его имели тот зеленовато-голубой цвет, который часто сопутствует волосам подобного оттенка. Судя по цвету лица и выдающимся скулам, вы могли бы решить, что он шотландец, но на самом деле Гринслейд родился в Девоншире, то есть на юго-западе Англии. Впрочем, он столько путешествовал по миру, посетил такое множество экзотических мест, что почти позабыл край, где прошло его детство.
Меня тоже немало носило по свету, но в сравнении с Гринслейдом, это просто ничто. Начал он с должности судового лекаря на китобойном судне. Затем участвовал в войне с бурами, после чего стал судьей в Южно-Африканской республике, в городке Лиденбург. Вскоре это занятие ему прискучило, и он подался в Уганду, где досконально изучил тропические болезни, а заодно чуть не отправил себя на тот свет, экспериментируя с прививками. Потом его занесло в Южную Америку, где наш док обзавелся в Вальпараисо обширной практикой, но вскоре перебрался в Малайские Штаты[3], где неплохо заработал на каучуковой лихорадке. После этого он в течение трех лет путешествовал по Центральной Азии: исследовал Северную Монголию с каким-то парнем по фамилии Дакетт и охотился за новыми видами цветковых растений в Китайском Тибете, поскольку был страстным ботаником-любителем.
Домой Гринслейд вернулся летом 1914 года, рассчитывая заняться кое-какими исследованиями в лаборатории, но началась война, и он отправился во Францию в качестве офицера медицинской службы в составе добровольческого батальона. Конечно же, он не избежал ранения, провел какое-то время в госпиталях, после чего поехал в Месопотамию, где и пребывал до Рождества 1918 года, занимаясь своим делом, но при этом умудряясь то и дело попадать в самые различные истории. В частности, он побывал в Баку вместе с Денстервилем[4] и даже добрался до Ташкента, где большевики две недели продержали его в бане, переоборудованной в тюрьму. Во время войны он переболел всеми мыслимыми хворями, так как повсюду лез на рожон, но ничто не смогло сокрушить его железное здоровье. Он не раз говорил мне, что сердце, легкие и артериальное давление у него, как у двадцатилетнего юнца, хотя к тому времени ему уже перевалило за сорок.
Однако после окончания войны док Гринслейд угомонился и возжелал безмятежной жизни. Оттого и купил практику в самом уединенном зеленом уголке Англии. Объяснял он этот поступок теми же побуждениями, какие во времена бурного Средневековья заставляли людей удаляться в монастырь: он искал тишины и покоя, чтобы позаботиться о собственной душе. Тишину он обрел, но покой – едва ли, ибо я никогда еще не видел, чтобы сельский врач отдавался своему делу с таким рвением. Он навещал пациентов три раза на дню, и порой чуть свет уже спешил к какой-нибудь цыганке, чтобы принять роды. Вот каким человеком он был; помимо того, что в медицинских кругах его считали первоклассным специалистом в своей области. И несмотря на беспрестанные хлопоты, док умудрялся следить за всеми новейшими достижениями медицины. Впрочем, врачебное дело было лишь частью его бесчисленных увлечений и интересов. Мне никогда еще не доводилось встречать человека с таким ненасытным любопытством ко всему на свете.
Жил Том Гринслейд на ферме, расположенной милях в четырех от нас. Там он занимал две комнаты, доверху набитых книгами. Полагаю, его библиотека насчитывала несколько тысяч томов. День напролет, а часто и добрую часть вечера и ночи, он объезжал пациентов на своем маленьком прогулочном автомобиле, и все же, наведываясь к нам после двух дюжин визитов, он неизменно оставался бодр и полон энергии, словно только что встал с постели, хорошо выспавшись. С ним можно было беседовать на любые темы – птицы, животные, растения, книжные новинки, политика, религия, – только не о нем самом. Лучшего собеседника трудно было представить: помимо остроты ума и начитанности у него был просто замечательный характер, чистое золото. Если б не он, я бы в этой глуши точно пустил корни и отрастил побеги, ибо питаю врожденную склонность к одеревенению. Мэри одобряла нашу дружбу, а Питер Джон его просто обожал.
В тот вечер у дока было великолепное настроение, и в кои-то веки он коснулся своего прошлого. Речь зашла о людях, с которыми ему хотелось бы увидеться снова: об ирландце с испанской кровью, владельце поместья на севере Аргентины, который нанимал в пастухи диких горцев и каждое воскресенье устраивал между ними кулачные бои, после чего выходил один на один с победителем и неизменно отправлял его в нокаут; о шотландце, негоцианте из Ханькоу, который подался в буддисты, стал монахом и читал молитвы на китайском и санскрите с отчетливым акцентом уроженца Глазго; но прежде всего – об одном малайском пирате, который, по выражению дока, был истинным святым Франциском в обращении с животными, но сущим Нероном со своими сородичами-людьми.
Затем разговор зашел о Центральной Азии, и Гринслейд заметил, что если когда-нибудь снова покинет Англию, то непременно отправится в эти края, так как именно туда стекается самое отъявленное отребье со всего света. По его мнению, в конце концов в тех краях должно случиться что-то очень необычное.
«Вы только подумайте! – в конце концов воскликнул он. – В городах с такими поистине сказочными названиями и невероятным прошлым, как Бухара или Самарканд, власть захватили какие-то жалкие банды коммунистов! Так не может продолжаться вечно. В один прекрасный день водоворот истории породит нового Чингисхана или Тимура. В Европе царит сущий бедлам, но Азия – это первозданный хаос».
После обеда мы уселись у камина в библиотеке, которую я отделал на манер библиотеки сэра Уолтера Булливанта в Кеннете, как поклялся себе семь лет назад. Вообще-то я рассчитывал превратить ее в свое персональное гнездышко, где мог бы спокойно писать, читать и курить, но Мэри не позволила. У нее наверху имелась своя симпатичная гостиная, обшитая деревянными панелями, но она редко туда заглядывала. И хоть я, бывало, прогонял ее, она всегда возвращалась, как полевая куропатка возвращается к гнезду.
Вот и сейчас она уселась по другую сторону моего письменного стола. Что касается порядка, я придерживаюсь взглядов старого охотника, но с Мэри невозможно бороться. Поэтому мое рабочее место обычно завалено ее письмами и шитьем, игрушки и раскраски Питера Джона до отказа заполняют шкаф, где я держу свои альбомы с рыболовными мушками, а сам Питер Джон каждое утро устраивает себе домик под перевернутым стулом на каминном коврике.
Вечер выдался прохладным, поэтому сидеть у огня было приятно, дрова из старого грушевого дерева наполняли библиотеку чудесным ароматом. Док взял детектив, который я вполглаза читал, и небрежно взглянул на обложку.
– Я способен читать практически все, – укоризненно проговорил он, – но меня все равно поражает, что ты, Дик, тратишь время на подобную ерунду. Эти книжонки слишком примитивны. Ты и сам способен сочинить что-нибудь похлеще.
– Кто угодно, только не я! Это чертовски увлекательно, и я просто не понимаю, как людям удается так писать.
– Нет ничего проще. Автор пишет рассказ индуктивно, а читатель следует за ходом его мыслей дедуктивно. Понимаешь, о чем я толкую?
– Нет, – честно признался я.
– Смотри. Допустим, я хочу написать роман, который будет пользоваться спросом у не слишком разборчивой публики. Тогда я начну с того, что подберу пару-тройку фактов или вещей, никак между собой, на первый взгляд, не связанных.
– Например?
– Да все, что угодно… – Подумав секунду, он продолжил: – Например, слепая старуха за прялкой на западе Северного нагорья[5], какой-нибудь сарай на норвежском саэтере[6], и антикварная лавчонка в Северном Лондоне, которую держит правоверный еврей с крашеной бородой. Довольно далекие вещи, так ведь? А затем надо выдумать связь между ними – это не так уж сложно, если у тебя есть воображение, – и вплести всю эту троицу в повествование. Читатель, который в начале даже не подозревает об их связи, будет озадачен и заинтригован, и, если история добротно скроена, в конце концов получит от нее удовольствие. Его восхитит изобретательность автора, поскольку он не знает, что этот самый автор сперва придумал решение, а потом уже подогнал под него условие задачи.
3
Федерация четырех государств, располагавшихся на полуострове Малакка (Негри-Сембилан, Паханг, Перак и Селангор). Существовала с 1896 по 1942 г.
4
Денстервиль, Лионель – британский военачальник, генерал-майор. Возглавляемый им экспедиционный корпус вступил в Баку в августе 1918 года.
5
Часть Шотландии, расположенная севернее залива Ферт-оф-Клайд.
6
Саэтер – горный луг в Скандинавии, где выпасают молочный скот.