Страница 34 из 49
Салтыковская формулировка об использовании им «уставов здешняго Англинскаго государства и прочих европейских» указывает на источник его вдохновения. В качестве примера одного из таких европейских источников для социального вдохновения можно привести русский перевод «Тестамента политического» кардинала Ришелье 1725 г. Он был, скорее всего, сделан по заказу кн. Д. М. Голицына[294]. К этому переводу неизвестный русский переводчик поместил предисловие[295], в котором дал краткую характеристику трактату. Автор отмечал, что Ришелье «государство разделил на три чина, то есть церковь, дворянство и юстицию с протчими члены; и всех оных чинов описуя, исправляет непорядки». После краткого изложения советов Ришелье переводчик подвел своеобразный итог: «Пишет о всем государстве, чтоб его человек в своих местах были: первая церковь, второе дворянство, третие суд и весь народ… После чинов государственных предлагает королю, как ему надобно себя содержать»[296]. С одной стороны, можно сказать, что эта картина «трех чинов» напоминала «четыре великих чина» челобитной 1660 г. Однако, с другой стороны, данная схема «трех чинов» содержала немаловажное отличие. В ней дворянство было корпорацией, имевшей права, привилегии и органы самоуправления, а отнюдь не совокупностью людей, сгруппированных по некоторому признаку. При этом вместо большого набора «людей» подданные оказывались разделены на три иерархические группы, которые определялись понятием государственный чин.
Конечно, для первой половины XVIII в. можно скорее говорить об утверждении в головах у представителей правящей элиты лишь представлений о корпоративности, нежели об их последовательном воплощении в социальные практики[297]. Например, Петр I под влиянием опыта дворянского самоуправления покоренных Лифляндии и Эстляндии попытался ввести в российский коронный аппарат чиновников, выбираемых дворянами. По распоряжению монарха от 20 января 1714 г. ландратов следовало «выбирать в каждом городе или провинции всеми дворяны за их руками». Однако, как показал М. М. Богословский, «на практике закон 20 января 1714 года о выборах в ландраты никогда не применялся, так что ландраты никогда не были выборною должностью»[298]. В истории с попыткой введения ландратских выборов показательна как активность монарха, вдохновленного европейскими образцами, так и пассивность представителей дворянства, чье осознание себя единой корпорацией только находилось в процессе становления. Не претендуя на выступление независимым, отделенным от государственной службы субъектом действия, дворянство петровского времени еще не было готово к появлению таких дворянских форм общественной жизни. Однако уже с середины XVIII в. представители дворянства выступают с предложениями о введении выборных дворянских элементов в коронный аппарат и создании дворянских же органов самоуправления[299].
В связи с этим приведем следующий пример, который позволяет проследить начальную работу корпоративных представлений. В регламент Главного магистрата от 16 января 1721 г. была включена следующая норма: «Понеже везде в городах, не токмо в больших, но и в малых, обретаются жители разных чинов, кроме посадских (из которых каждый особливое состояние имеют), а именно: шляхетство… священство, церковники и иностранные… то все такие люди между гражданами (т. е. горожанами. – Авт.) не числятся»[300]. Шляхетство и священство обозначались как «чины», обладающие своим собственным, «особливым состоянием», которые подлежали четкому отграничению от гражданства/ горожан. Показательно, что когда в 1730-е гг. кн. А. Д. Кантемир работал над русско-французским словарем, он для перевода русского слова «дворянство» предложил как «Noblesse», так и «le Corps de la noblesse», т. е. корпус, тело дворянства. И не менее важно отметить, что для слова «купечество» он схожим образом использовал «Corps des marchands»[301]. Можно сказать, что пример дворянства становился моделью и для других социальных групп, которые могли теперь также мыслиться корпорацией.
Отход от московского подхода к классификации с его «людьми» вызвал необходимость определить новые общие социальные категории. В связи с этим была предпринята попытка приспособить к новым обстоятельствам понятие «чин». В результате на место пересекающихся разных групп «людей», которые можно было составлять из людей конкретных чинов, должна была прийти совокупность чинов, которую можно было уже подвергнуть как иерархическому упорядочиванию, так и корпоративному замыканию. Однако такой переход к иерархии чинов на первых порах принес определенные затруднения для практик социальной классификации, так как в наследство от московского общества Российской империи досталось несколько десятков социальных групп, которые могли выступать в роли отдельных чинов. При этом социальная реальность постоянно производила новые социальные группы, которые, не вписываясь в существовавшие чины, должны были восприниматься также отдельными чинами. Такое большое количество чинов создавало определенные затруднения для управления государством.
Приведем следующий пример. 10 ноября 1732 г. указом Сената было предписано на ряде фабрик «имеющихся всех мастеровых людей и их учеников, и работников… переписать… со объявлением, из каких они чинов»[302]. На суконной мануфактуре «Володимера Щеголина с товары-щи» выявленные переписью 1733 г. рабочие и их дети были отнесены к 18 разным «чинам», включая и таких, «какие чинов их отцы не знают». Самым многочисленным «чином» оказались «салдацкие дети», а самым малочисленным – «каменщиковые дети». На полотняной фабрике Ивана Тамеса рабочие и их дети были определены также к 18 «чинам», но перечень этих «чинов» совпадал с перечнем мануфактуры Щеголина только частично. На тамесовском предприятии были выявлены как выходцы из «дворцовых крестьян» и «монастырских крестьян», так и из «записных плотничьих детей» и «Казанского приказу портных детей»[303]. Конечно, перечисление в законодательном акте нескольких десятков таких мелких чинов было бы избыточно. Соответственно, после указания чинов, из которых было большинство рабочих, использовалось выражение «и из других разночинцев»[304].
Итак, вместо людей разных чинов стало использоваться понятие разночинцы. Может показаться, что разница незначительна. Однако выражение люди разных чинов предполагало, как правило, наличие у него определения, такого как русские, служилые, тяглые, которое запускало ту или иную логику социальной классификации. Понятие разночинцы подразумевало только то, что объединяемые им люди обладают «чинами» и для таких объединяемых единственным общим признаком является сам факт объединения. Показательно, что Э. К. Виртшафтер, обратившись к законодательству XVIII в., пришла к выводу, что «…никогда не существовало точного перечня категорий, охватывающих разночинцев. …Использование термина менялось в зависимости от политических целей при создании закона, и, таким образом, зачастую казалось, что отсутствует его объективная основа»[305]. Однако насколько объективной может быть основа у сокращения, используемого в значении «и все остальные, кого было слишком затратно перечислять»? К середине XVIII в. понятие «разночинцы» оказалось весьма полезным сокращением, которое позволяло во властных процедурах избавиться от перечисления десятка-другого мелких чинов.
294
См. о переводе: Шаркова И. С. Первый русский перевод «Политического завещания» кардинала Ришелье // Исследования по отечественному источниковедению: сб. ст., посвящ. 75-летию проф. С. Н. Валка. М.; Л., 1964. С. 371–374.
295
См. о предисловии: Николаева М. «Предисловие» к петровскому переводу «Теста-мента политического» кардинала Ришелье // Zeszyty naukowe wydziału humanistycznego Uniwersytetu Gdańskiego. Filologia rosyjska. Gdańsk. 1973. № 3. S. 6–20.
296
НИОР БАН. 31.3.18. Л. 6 об. –7, 8.
297
Неизвестный автор. «Предисловие» к переводу «Тестамент политической или духовная светская кардинала дюка де Ришелио, перваго министра французского при короле Люи Третьем на десять» (1725) // Бугров К. Д., Киселев М. А. Естественное право и добродетель: Интеграция европейского влияния в российскую политическую культуру XVIII века. Екатеринбург, 2016. С. 283, 284.
298
Богословский М. М. Российский XVIII век. М., 2008. Кн. 1. С. 76–77; о специфике региональных перипетий ландратуры см., например: Редин Д. А. Административные структуры и бюрократия Урала в эпоху Петровских реформ (западные уезды Сибирской губернии в 1711–1727 гг.). Екатеринбург, 2007. С. 162–175, 188–195.
299
См.: Киселев М. А., Криворучко А. С. Проблема организации дворянского самоуправления и подготовка «Учреждений для управления губерний» в 1775 году // Вестн. Перм. ун-та. Сер.: История. 2014. Вып. 3 (26). С. 113–122.
300
1721 г., Генваря 16. Регламент, или устав Главнаго магистрата // Памятники русского права. М., 1961. Вып. 8. С. 132.
301
Русско-французский словарь Антиоха Кантемира. Т. 1: А – О. М., 2004. С. 258, 556.
302
ПСЗ-1. Т. 8, № 6255. С. 972.
303
РГАДА. Ф. 248. Д. 924. Л. 168–169 об., 174 об.–175 об.
304
ПСЗ-1. Т. 9, № 6858. С. 708.
305
Виртшафтер Э. К. Социальные структуры: разночинцы в Российской империи. М., 2002. С. 46–47.