Страница 33 из 49
Показательно, что светское законодательство Московского государства XVI–XVII вв. предпочитало оперировать такими категориями, как служилые люди / ратные люди, в то время как в известных приговорах церковных соборов 1580 и 1584 гг. фигурировали «воинский чин» и «воинственный чин»[282].
В связи с этим отметим, что примерно в 1660 г. представители провинциального дворянства подали на имя царя Алексея Михайловича челобитную о сыске и возврате им их крепостных, где просили принять меры по возвращению беглых. В заключение они просили: «Тем беглецом вели, государь, свой государев указ учинить по разсмотренью, чтоб Господь Бог наш тобою, великим государем, и разсмотрением исполнил в нас всякую правду». По мнению челобитчиков, такой указ был нужен, чтобы «в предние лета твой государев крепостной устав в сем деле вовеки был неподвижен» и «чтоб в твоей государеве державе вси люди Божии и твои государевы, коиждо от великих и четырех чинов, освященныи, и служивыи, и торговыи, и земледелательной, в своем уставе и в твоем царском повелении твердо и непоколебимо стояли, и ни един бы ни от единаго ничим же обидим был»[283].
Данные рассуждения из челобитной пользовались у историков довольно большой популярностью. Целый ряд исследователей рассматривал формулировку челобитной о «четырех чинах» как выражение некой теории сословного строя Московского государства, которую можно положить в основу рассуждений об устройстве российского общества XVII в.[284] Именно ссылкой на эту челобитную, например, П. В. Седов подкрепляет свое утверждение, что «наличие в России XVII в. сословий, т. е. больших групп людей, различающихся по юридическому положению и имеющих определенные обязанности и неотъемлемые права, представляется несомненным»[285]. Это вполне объяснимо. Обращение к этой челобитной дает готовую схему социального устройства российского общества XVII в. и избавляет исследователя от необходимости изучения соотношения десятков «чинов» и «людей». Однако необходимо учитывать, что существовали вариации таких представлений. Например, можно было выделять не служебный чин, а чины «воинский и судебный»[286]. Кроме того, можно было оперировать не понятием «чин», а понятием «люди». Так, в 1634 г. стряпчий Иван Андреевич Бутурлин в своих рассуждениях говорил о «ратных людях», «ближних людях», «приказных людях», «несудимых боярских и монастырских и всяких людях», «служивых людях» и «черных людях»[287]. Укажем и на известное сочинение беглого подьячего Г. К. Котошихина, в котором российское общество представлено как совокупность «бояр, и думных, и ближних, и иных чинов людей», включая «торговых людей и крестьян»[288].
Безусловно, данные источники важны тем, что в них были зафиксированы представления людей о возможных категориях социальной классификации. В то же время такого рода документы не обладали нормативной силой. Конечно, они были результатом мыслительных операций конкретных акторов по упорядочиванию социального и объединения десятков социальных групп в несколько больших страт, и в них содержались понятия, с помощью которых в соответствующую эпоху описывали социальное. Однако такие мыслительные операции могли иметь единичный характер. К настоящему времени рассуждения о «крепостном уставе», его «неподвижности» и «четырех великих чинах» остаются пока уникальным образцом теоретизирования неизвестного московского автора XVII в.[289] Соответственно, такие уникальные рассуждения едва ли могут послужить твердым основанием для научных построений. Однако они указывают на возможную вариативность представлений, которые могли выходить за пределы категорий, доминировавших в праве. Впрочем, следует также учитывать, что последнее было результатом нормативного утверждения представлений правящей элиты о том, как следует описывать социальное.
1.2. На пути к империи «чинов»
Несмотря на то, что реформы Петра I затронули многие стороны жизни российских людей первой четверти XVIII в., петровское правительство эксплицитно не задавалось вопросом, подлежат ли изменению общие социальные категории. В то же время происходившие изменения представлений об отдельных социальных группах, а также их правового статуса указывали на сдвиги в подходах к упорядочиванию социального у правящей элиты.
Прежде всего, московский подход к осмыслению социальной реальности утратил свою актуальность после утверждения в Европе в Новое время представлений о так называемом регулярном устройстве социального. Своеобразным идеалом такого устройства оказывалась статистическая таблица, в которой все подданные распределялись по соответствующим ячейкам. В итоге на место московской многосложности, которая с позиции «регулярства» могла выглядеть неупорядоченной и хаотичной, должна была прийти строгая иерархия социальных страт[290].
Не менее сильный удар по московскому подходу к осмыслению социальной реальности был связан с изменениями представлений о правящем классе. Именно в первой четверти XVIII в. появилось единое шляхетство / благородное дворянство. Оно постепенно занимало место представлений о существовании совокупности боярских и дворянских родов, которая иногда в историографии именуется «служилыми по отечеству»[291].
Московское государство XVII в. знало дворян, которых можно было с помощью понятия «люди» отнести к той или иной социальной совокупности. Одной из основных таких совокупностей были служилые люди. Однако с появлением дворянства эта совокупность разрушалась. Как справедливо отмечает Н. Е. Копосов, «…говорим ли мы “русские дворяне XVIII века” или “русское дворянство XVIII века”, мы имеем в виду одну и ту же группу физических индивидов. Тем не менее слово “дворяне” по своей грамматической форме не предполагает идеи коллективной индивидуальности, идеи, которая так устойчиво присутствует в понятии “дворянство”»[292]. Понятие «дворянство», появление которого произошло под влиянием европейских представлений о благородстве, подразумевало существование самодовлеющей корпорации (корпуса) благородных. Ее члены по факту принадлежности обладали правами, обязанностями и, в потенциале, правами на самоуправление, т. е. на явление себя как корпорации. В результате действия данного принципа корпоративизма дворяне – части корпуса – уже не подлежали изъятию из этого тела для отнесения, например, к служилым людям.
В качестве примера того, как происходила такая трансформация в головах представителей правящей элиты России первой четверти XVIII в., можно привести один из проектов Ф. С. Салтыкова. Последний, занимаясь в Англии закупкой кораблей, к концу 1712 г. написал и отправил Петру I «Пропозиции», в которых сделал ряд предложений касательно внутренней политики, исходя из «правления уставов здешняго Англинскаго государства и прочих европейских». Первая глава проекта была посвящена «всем духовым чинам, то есть от митрополитов до игуменов», вторая – «г[о]с[по]дам и дворянам» (они же – «благородные»), третья – «служивым чинам, воинским и гражданским», под которыми он понимал обладателей чинов, которые получались на государственной службе. В четвертую главу «О купечестве и о чинех купеческих» он поместил свои мысли о «купецких людях». Значение чинов купеческих у Салтыкова позволяет понять следующее предложение: «Надобно отставить старые чины купеческие, как у нас имянитой ч[е]л[о]в[е]к Строгонов, гости гостиной сотни и суконой, и учинить их как в Англии боронетами, а иных как в ымперии в розных городех… бур-графами и патрицыями». Пятая глава касалась «мастеровых всяких людей и промышленников», а шестая – «людей боярских и крестьян». В последней он поместил только одно предложение: «С людей боярских и з гулящих людей и с крестьян от женитбы и от родин брать по 5-ти копеек»[293]. Итак, Салтыков использовал понятие «люди», в которое включались представители разных чинов. Однако благородные уже не подлежали такой классификации.
282
Законодательные акты Русского государства второй половины XVI – первой половины XVII века: тексты. № 40, 43. С. 58, 62; 247–248.
283
Новосельский А. А. Коллективные дворянские челобитные о сыске беглых крестьян и холопов во второй половине XVII в. // Дворянство и крепостной строй России XVIXVIII вв. М., 1975. С. 312. О датировке челобитной см.: Маньков А. Г. Развитие крепостного права в России во второй половине XVII века. М.; Л., 1962. С. 36.
284
См., например: Сташевский Е. Д. Служилое сословие // Русская история в очерках и статьях. Киев, 1912. Т. 3. С. 4–5; Новосельский А. А. Побеги крестьян и холопов и их сыск в Московском государстве второй половины XVII века // Тр. Ин-та истории Рос. ассоц. науч. – исслед. ин-тов обществ. наук: сб. ст. Вып. 1: Памяти Александра Николаевича Савина. 1873–1923. М., 1926. С. 352; Мякотин В. А. История на Русия от IX до XVIII век. София, 1936. С. 224; Курицын В. М. Право и суд // Очерки истории СССР: Период феодализма. XVII в. М., 1955; С. 395; Маньков А. Г. Развитие крепостного права. С. 40; Его же. Крестьянская война 1667–1671 гг. // Смирнов И. И., Маньков А. Г., Подъяпольская Е. П., Мавродин В. В. Крестьянские войны в России XVII–XVIII вв. М.; Л., 1966; С. 98; Преображенский А. А. Об эволюции классово-сословного строя в России // Общество и государство феодальной России: сб. ст., посвящ. 70-летию акад. Л. В. Черепнина. М., 1975. С. 68; Высоцкий Д. А. Коллективные дворянские челобитные XVII в. как исторический источник // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1987. Т. 19. С. 137; Преображенский А. А. XVII столетие и генезис капиталистических отношений в России // Новая и новейшая история. 1989. № 2. С. 109. Ср. с оценкой Г. Л. Фриза: Фриз Г. Л. Указ. соч. С. 126–127. Прим. 14.
285
Седов П. В. Закат Московского царства. С. 476. О. Е. Кошелева справедливо замечает: «Только на фрагменте текста 1658 г., в котором говорится о четырех “великих чинах”… Седов считает возможным поставить знак равенства между понятием “чин”, через которое осмысливали собственную социальную принадлежность люди XVII в., и понятием “сословие”, появившимся ближе к концу XVIII в. Но что дает такая манипуляция?» По ее мнению, было бы более продуктивным организовать «рассмотрение социальных групп в… “детальном” подходе… т. е. не через большие группы – якобы “сословия”, – а, наоборот, через существовавшие в реальности дробные чины» ([Обсуждение книги]: П. В. Седов. Закат Московского царства: Царский двор конца XVII века. СПб.: Дмитрий Буланин, 2006. 604 с., ил. // Отеч. история. 2008. № 1. С. 176).
286
Зерцалов А. Н. О мятежах в городе Москве и в селе Коломенском, 1648, 1662 и 1771 гг. М., 1890. С. 259.
287
«Что в государстве делаетца дурно…». «Государево дело» стряпчего И. А. Бутурлина. 1634 г. // Ист. арх. 1993. № 4.
288
Котошихин Г. К. О России в царствование Алексея Михайловича // Московия и Европа. М., 2000. С. 127, 133.
289
Как писал Д. А. Высоцкий, этот памятник «…уникален. Ничего равного ему в последующих коллективных челобитьях мы не находим» (Высоцкий Д. А. Коллективные дворянские челобитные… С. 137). Не было ли причастным к составлению этой челобитной какое-либо духовное лицо или человек, осведомленный в богословских текстах? Вполне возможно, что определенное влияние могла оказать троичная схема деления общества на молящихся, воюющих и трудящихся. Как отмечает П. С. Стефанович, эта схема, весьма распространенная в средневековой Западной Европе, не нашла «последовательного развития в древнерусской книжности… но имплицитно знание о ней или намеки на нее можно обнаружить в некоторых древнерусских произведениях», в том числе XVI в. (Стефанович П. С. Бояре, отроки, дружины: военно-политическая элита Руси в X–XI веках. М., 2012. С. 559. Ср.: Ерусалимский К. Ю. Понятия «народ», «Росиа», «русская земля»… С. 166). Например, внимательный читатель мог обнаружить в одном из «Измарагдов» на вопрос «коими треми ч[е]л[ове]ки весь мир хранитца?» следующий ответ: «Первый поп, м[о]л[и]т Б[о]га за рятая и за во[и]ника, а во[и]ник блюдет и попа, и ратая, теми бо треми весь свет хранитца» (НИОР РГБ. Ф. 304.I. Д. 794. Л. 338–338 об.; Памятники отреченной русской литературы. М., 1863. Т. 2. С. 451).
290
Ученые, будучи достойными наследниками европейского Нового времени, нередко ищут для Московского государства пути построения такого регулярного социального, которое можно было бы свести в таблицу. См., например: Хелли Р. Холопство в России, 1450–1725. М., 1998. С. 28–30. Ср.: Коллманн Н. Ш. Соединенные честью: Государство и общество в России раннего Нового времени. С. 101. В то же время другие авторы, у которых такое упорядочивание не получается, могут, наоборот, указывать на хаотичность социального в Московском государстве. Например, Г. Л. Фриз пишет о «причудливости и фрагментарности структуры средневекового общества» и определяет московский подход к упорядочиванию социального как «беспорядочный порядок» (Фриз Г. Л. Указ. соч. С. 126, 127). Ср.: Ширле И. Третий чин или средний род: история поиска понятия и слов в XVIII веке // «Понятия о России»: К исторической семантике имперского периода. М., 2012. Т. 1. С. 228.
291
См.: Киселев М. А. Развитие самосознания «дворянского сословия» в первой трети XVIII в. и междуцарствие 1730 г.: «шляхетство» или «фамильные и шляхетство»? // Правящие элиты и дворянство России во время и после петровских реформ (1682–1750). М., 2013.
292
Копосов Н. Е. Индивидуальные собирательные имена: к теории основных исторических понятий // Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре. 2014. № 3 (95). С. 77.
293
Пропозиции Федора Салтыкова: рукопись из собрания П. Н. Тихонова. СПб., [б. г.]. С. 2–20.