Страница 32 из 49
Заметим, что перечень «людей», который можно составить на основании Соборного уложения, не был исчерпывающим. Так, в указе о несчете «родословных» людей с «неродословными», который фактически действовал с конца XVI в. и до отмены местничества в 1680 г., предписывалось, что «с родословными людьми неродословным счету не живет»[276]. Однако правовые нормы о местничестве не были внесены в Соборное уложение. Соответственно, в него не попали родословные и неродословные люди, хотя эти категории имели крайне важное значение для правящей элиты.
В качестве основной классификации подданных московского государя можно признать ту, которая была основана на наличие обязанностей человека перед кем-либо. Соответственно, на основании принципа обязательств перед государем или владельцем выделялись четыре светские группы «людей»: 1) служилые; 2) государевы тяглые; 3) принадлежавшие какому-либо частному владельцу («Боярские и иных чинов люди и крестьяне») и 4) вольные. Вне рамок такого деления оказывалось православное духовенство и монашество (священнический и иноческий чины). Впрочем, их можно было представить в качестве пятой группы, которая была объединена обязанностью служить Богу. Однако это была не единственная классификация, определявшая социальную структуру общества (а историки нередко говорят только об одной классификации[277]). Составители Соборного уложения допускали существование нескольких социальных классификаций, каждая из которых создавалась на основании определенных признаков для «людей». Например, какой-нибудь человек из Рязани, обладавший чином городового дворянина, мог быть отнесен к служилым людям. Однако при взаимодействии со служилыми татарами он оказывался в составе всяких чинов руских людей, при местническом споре он был бы отнесен к людям неродословным.
Важно подчеркнуть, что соответствующие категории «людей» Соборное уложение специально не устанавливало и не определяло. Его составители, когда прописывали ту или иную норму, практически исходили из факта наличия таких категорий «людей» в конкретных практиках взаимодействий людей из чинов. Схожим образом Соборное уложение почти не создавало новых чинов, а скорее ставило своей целью упорядочить взаимоотношения между существовавшими чинами. В связи с этим, как представляется, можно говорить о московском конкретно-правовом способе осмысления социальной реальности. В его рамках предполагалось, что человек занимал определенную позицию с закрепленным названием, которую в том числе можно было назвать «чином», или мог оказаться в определенном ситуативном положении. Соответственно, такого человека с его позицией или положением по некоторому основанию можно было отнести к той или иной категории людей. При этом само по себе ни понятие «чин», ни понятие «люди» без соответствующего определения или дополнения не несло информации о социальной специфике организации и свойствах людей и чина. Конечно, в Московском государстве принадлежность к конкретному «чину» и отнесение к той или иной группе «людей» указывало на обладание определенными признаками, а также правами и обязанностями, которые могли иметь характер наследственных. Однако для выяснения этого необходимо было уточнять правовой статус этого конкретного «чина» и «людей».
Следует привести ценные наблюдения В. Кивельсон о специфике вписывания в пространство в Московском государстве XVII в. различных социальных категорий. Она отмечает, что Московское царство его обитателями «…воспринималось как набор разнородных мест, народов и чинов…Для Московии… разнообразие не только воспринималось как должное, но и считалось преимуществом…“Иноземцев же иноязычников с жилищи многие роды” и “всяких чинов люди” делали всю Московию лоскутным одеялом различий, над которыми стоял один царь»[278].
Принимая образ «лоскутного одеяла различий», можно сказать, что право Московского государства не стремилось свести социальную стратификацию к единой иерархической схеме. Вместо этого существовал набор иерархических схем, которые строились с использованием понятия «люди». При этом, конечно же, такой конкретно-правовой способ отнюдь не подразумевал, что правовой статус определенной социальной группы не мог быть жестко зафиксирован в законодательстве. Скорее, такой способ подразумевал, что группа с жестко зафиксированным правовым статусом может быть объектом перекрестных классификаций с помощью понятия «люди». В связи с этим важным оказывалась работа по выделению классификационного основания. Для создания «людей» решающим был поиск определения (служилые, руские, родословные…), указывавшего на главный признак объединения, который можно было положить в основание. Последнее работало, прежде всего, по принципу учета («так много людей, которые обладают определенным признаком»). Соответственно, если говорить уже о конкретных формах социальных объединений, то отнесение к тем или иным «людям» отнюдь не означало, что эти «люди» становились корпорацией, что, конечно же, не исключало возможности метонимического использования понятия «люди». В то же время описание корпоративных/общинных объединений Московского государства, которые нередко имели конкретные территориальные привязки, происходило с помощью других понятий. При этом в качестве некоторого исключения можно было рассматривать православную церковь.
Как результат, в праве Московского государства XVII в. можно было обнаружить законодательные акты, появление которых уже в XVIII в. будет весьма сложно представить. Так, именным указом с боярским приговором от 14 мая 1690 г. за один и тот же проступок – «будет… безхитростно пропишет честь, или чин, или имя, или отчество, или прозвание» – предусматривались разные санкции для двух категорий подданных московских царей. В первую были включены «боярин, или окольничий, или думной, или ближней человек и иных разных чинов, или стольник, или стяпчий, или дворянин московской или жилец». Во вторую – «чинов люди, которые чины ниже жилецкаго чина, или городовые дворяне и копейщики и рейтары и дети боярские и подьячие и иных всяких служилых и торговых чинов и боярскиие люди и крестьяне». Если представителям первой группы следовало «того безхитрочного дела в вину не ставить», то членов второй надлежало «отсылать их за такия безчестья на неделю в тюрьму»[279]. Получалось, что законодатель в конце XVII в. при установлении факта бесчестия назначал одинаковое наказание и для крестьянина, и для провинциального дворянина. Это было возможно, если служилые люди были учетной категорией, объединявший набор чинов по признаку службы государю. Соответственно, честь оказывалась, прежде всего, принадлежностью конкретного чина, что было закреплено и в 10-й главе Соборного уложения, а также рода, что, в случае с элитой, подтверждалось правовыми практиками местничества[280].
Создать специальное «академическое» обозначение для московского подхода к социальной классификации не так просто. Если выражение «чиновная структура общества» звучит вполне наукообразно, то выражение «людско-чиновная структура общества» режет слух. Тем не менее необходимо признать, что именно понятие «люди» было той предельно общей категорией, с помощью которой в московском праве к середине XVII в. строились социальные классификации.
Отметим, что понятие «чин» иногда также могло привлекаться для построения больших социальных групп, сопоставимых с «людьми». В немалой степени это было результатом влияния церковных текстов, в которых регулярно фигурировали священнический чин и иноческий чин[281].
276
Родословные люди – представители родов, внесенных в Государев родословец. См.: Эскин Ю. М. Очерки истории местничества в России XVI–XVII вв. М., 2009. С. 150–152. Пример использования этих категорий при решении споров см.: Дворцовые разряды. Т. 2: С 1628 по 1645 г. СПб., 1851. Стб. 453.
277
Например, Б. Н. Миронов полагает, что в Московском государстве к середине XVII в. «общество разделялось на три состояния: 1) служилые люди или чины служилые, 2) тяглые люди, или чины земские, или жилецкие люди, 3) нетяглые люди» (Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало XX в.): в 2 т. СПб., 2003. Т. 1. С. 78). В то же время С. Беккер считает, что «Уложение 1649 г. сформировало из двух дюжин существовавших до этого чинов… три сословия – служилых людей, посадское население и крестьян» (Беккер С. Миф о русском дворянстве: Дворянство и привилегии последнего периода императорской России. М., 2004. С. 22). Он основал данное утверждение на следующем умозаключении из лекционного курса «История сословий в России» В. О. Ключевского: «Если мы припомним установленную наказом 1646 г. крестьянскую вечность, то все почти общество в Московском государстве, все служилые и тяглые чины его представятся нам сосредоточенными в три группы: служилую, посадскую и крестьянскую» (Ключевский В. О. Сочинения. Т. 6. С. 372–373).
278
Кивельсон В. Картография царства: Земля и ее значения в России XVII века. М., 2012. С. 282.
279
ПСЗ-1. Т. 3, № 1374. С. 66–67.
280
См. о чести в правовых практиках Московского государства: Коллманн Н. Ш. Соединенные честью: Государство и общество в России раннего Нового времени. М., 2001. С. 159–270.
281
В Стоглаве 1551 г. использовалось как стандартное выражение «весь священнический и иноческий чин» (Стоглав: Текст. Словоуказатель. М.; СПб., 2015. С. 159, 164, 175, 177). К. Ю. Ерусалимский указывает на попытку «…стройного описания общественных “чинов” как групп населения, выполняющих определенные роли», предпринятую кн. А. М. Курбским около 1564 г. При этом он отмечает, что «ни один законодательный текст не определяет русское общество середины XVI в. таким же образом, как Курбский». Более того, Курбский «не ограничивается в своих сочинениях одним пониманием “социальной стратификации”». Как результат, у него можно найти несколько используемых наборов «чинов» (Ерусалимский К. Ю. Понятия «народ», «Росиа», «русская земля» и социальные дискурсы Московской Руси конца XV–XVII в. // Религиозные и этнические традиции в формировании национальных идентичностей в Европе. Средние века – Новое время. М., 2008. 167–168). Конечно же, следует учитывать как большую начитанность Курбского, так и то, что он создал основную часть своих сочинений уже в эмиграции.