Страница 31 из 49
Стремясь ранжировать общество в соответствии с собственными потребностями и представлениями, верховная власть формировала свою ментальную модель взаимосвязей социальных элементов и классификаций, представленную в различных терминах и (или) нарративах, пытаясь закрепить ее в реальности и зафиксировать с помощью нормативно-законодательных и учетно-контрольных документов. Попадая в руки историков, эти элитарные по своему происхождению тексты обретали репутацию надежных источников, раскрывающих исследователям подлинную картину социальной жизни или, по крайней мере, социальной иерархии изучаемой эпохи. Осознание ошибочности такого взгляда, произошедшее в течение последнего полувека, привело к другой крайности: чрезмерному недоверию и подозрительности к «административным» текстам, заслонявшим или искажавшим социальную реальность.
Не станем преувеличивать или недооценивать познавательный потенциал такого рода источников. Понимая, что социальная стратификация полиморфна, а модели социальных структур множественны, попробуем рассмотреть, как российская власть создавала и то и другое, обратившись именно к ним – текстам официального (правительственного) и элитарного неправительственного происхождения. Они помогут нам разобраться с аутентичной социальной терминологией, покажут, с какими проблемами сталкивались политические элиты России, форматируя социальное пространство, и, вероятно, дадут материал к размышлению над континуальным и дискретным в правительственной стратегии создания социальных иерархий в динамике нескольких столетий. Они помогут понять правительственный и «околоправительственный» дискурс социального конструирования.
Глава 1
Государственная политика в сфере социального структурирования: правительственный дискурс и законодательное регулирование (XVII – начало XIX в.)
1.1. «Люди» Московского царства
Г. Л. Фриз в своей известной работе 1986 г. о «сословной парадигме», рассуждая о социальных категориях, использовавшихся в Российском государстве до XVIII в., отмечал: «Хотя в редких случаях источники намекают на наличие неких более крупных общностей, отдаленно напоминающих сословия, в целом подобные термины настолько необычны, что они лишь подчеркивают причудливость и фрагментарность средневекового русского общества». Он считал, что «наиболее известной и отчетливой социальной категорией являлся “чин”». Однако, по его мнению, «этот термин относился только к привилегированным служилым классам, а не ко всему остальному обществу»[250].
В. Б. Перхавко в работе 2012 г. отметил, что мнение Г. Л. Фриза об использовании понятия «чин» только при описании привилегированных служилых классов «нуждается в корректировке». Историк вполне справедливо указал в том числе на первую статью 10-й главы «О суде» Соборного уложения 1649 г., где должностным лицам предписывалось отправлять суд «всем людем Московского государьства от большаго и до меньшаго чину въправду»[251]. По мнению самого В. Б. Перхавко, «…в России с середины XVI в. стала складываться чиновная структура феодального общества… В стране возникла лестница чинов: боярских, придворных, дворянских, приказных, купеческих, духовных и иных…Московские служебные чины (ранги) обозначали предсословные группы, позднее, в XVIII в., слившиеся в сословия»[252]. В определенной степени такое мнение наследует позиции В. О. Ключевского, который в лекционном курсе «Терминология русской истории» (1884–1885) утверждал, что в Московском государстве XVI–XVII вв. «…общество дробилось на множество иерархических разрядов с незаметными отличительными чертами. Иерархические эти разряды получили особое название – чинов (здесь и далее в цитате курсив Ключевского. – Авт.). Можно распределить эти чины прежде всего на две группы: чины служилые и чины земские, или жилецкие люди»[253].
Кроме того, в историографии можно встретить мнение, что понятие чин в Московском государстве было эквивалентом понятия сословие. Так, П. В. Седов полагает, что «язык XVII в. не знал иноземного слова “сословие”, а вместо него употреблялось привычное слово “чин”»[254]. Так или иначе, эти три позиции схожи в том, что они определяют чин в качестве общей категории, с помощью которой люди Московского государства строили свои социальные классификации. Соответственно, именно понятие «чин» должно быть отправной точкой при изучении социальной стратификации России XVII в.[255]
Однако при обращении к самому значимому памятнику права Московского государства – Соборному уложению 1649 г. – можно обнаружить несколько иную картину. В этом законодательном акте понятие «чин» при построении обобщающих социальных категорий использовалось в составе ряда выражений: «священнический чин»[256], «Московского государьства всяких чинов люди»[257], «всяких чинов ратные люди»[258], «всяких чинов служилые люди»[259], «торговые всяких чинов люди»[260], «иноческий чин»[261], «всяких чинов люди, которые государевым денежным жалованьем верстаны»[262], «патриарши и митрополичьи и архиепископские и епископские дьяки, дети боярские и иного чина домовые люди»[263], «городские и уездные всяких чинов люди»[264], «всяких чинов руские люди» (противопоставлялись «всяким ясачным людям», «чужеземцам», «татарам, и мордве, и чувашем, и черемисам, и вотякам, и башкирцам»)[265], «всяких чинов вотчинники и помещики»[266], «московские всяких чинов люди»[267], «всяких чинов служилые и приказные люди»[268], «боярские и иных чинов люди и крестьяне»[269], «всяких чинов жилецкие и уездные сошные люди»[270]. Данный список позволяет сделать вывод, что «чин» использовался как наиболее общее социальное понятие только в двух случаях, связанных с православной церковью (священнический чин и иноческий чин). В остальных случаях составители Соборного уложения для социальных группировок использовали как наиболее общую категорию понятие люди. В подавляющем большинстве случаев она описывала людей, объединенных неким признаком. Последний фиксировался тем или иным определением, добавляемым к понятию «люди», и в том числе это определение выражалось словосочетанием с использованием понятия «чин». Чин указывал скорее на обладание человеком должностью или позицией (стольник, гость…). Однако затем чины в соответствии с тем или иным критерием приписывались к более широким группам, определяемым с помощью понятия «люди».
Следует указать, что отнесение к «людям» могло идти и без чина. Прежде всего, это касалось вольных людей. Точного определения их статуса Соборное уложение не содержало. Однако в одной из его статей была прописана процедура, с помощью которой можно было выявить, относится ли тот или иной человек к вольным людям. Для этого надлежало выяснять, «…не служилых ли отцов дети, и в государеве службе и в тягле нигде, и в холопех и во крестьянех и в бобылях ни у кого не бывали»[271]. Кроме вольных людей в Уложении были ясашные люди, которые, как упоминалось выше, противопоставлялись «всяких чинов руским людем», а также «государевы тяглые люди»[272], «мастеровые люди»[273], «мастеровые и работные люди» и «торговые люди»[274]. Всего, согласно предметно-терминологическому указателю академического издания Соборного уложения, в этом законодательном акте упоминалось не менее 84 разных категорий «людей»[275].
250
Фриз Г. Л. Сословная парадигма и социальная история России // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Императорский период: антол. Самара, 2000. С. 126–127.
251
Перхавко В. Б. Представления об устройстве общества в средневековой Руси // 1150 лет российской государственности и культуры. М., 2012. С. 71; Соборное уложение 1649 года: Текст. Комментарии. Л., 1987. С. 31.
252
Перхавко В. Б. Указ. соч. С. 73.
253
Ключевский В. О. Сочинения: в 9 т. Т. 6: Специальные курсы. М., 1989. С. 121. Л. А. Черная, с опорой на высказывания В. О. Ключевского, считает даже возможным утверждать, что «социальный аспект» понятия чин «резко обозначился во второй половине XVI в., когда понятие “чин” было закреплено за различными категориями феодального общества: “чины служилые” и “чины земские” заменили “людей служилых” и “людей земских” в официальных документах, а также в обыденной речи» (Черная Л. А. О понятии «чин» в русской культуре XVII века // ТОДРЛ. СПб., 1993. Т. 47. С. 344). Как представляется, для обоснования таких выводов слов из лекционного курса одного историка явно недостаточно.
254
Седов П. В. Закат Московского царства: Царский двор конца XVII века. СПб., 2006. С. 476; Его же. Российское самодержавие накануне реформ Петра I // Тр. кафедры истории России с древнейших времен до XX века. Т. 2: «В кратких словесах многой разум замыкающее…»: сб. науч. тр. в честь 75-летия проф. Р. Г. Скрынникова. СПб., 2007. С. 443.
255
О значении понятия «чин» в древнерусской культуре см.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. СПб., 1912. Т. 3. Стб. 1519–1522.
256
Соборное уложение. С. 19.
257
Там же. С. 21.
258
Там же. С. 24.
259
Соборное уложение. С. 25.
260
Там же. С. 29.
261
Там же. С. 34.
262
Там же. С. 37.
263
Там же. С. 38.
264
Там же. С. 47.
265
Там же. С. 48, 61, 78–79.
266
Там же. С. 68.
267
Там же. С. 74.
268
Там же. С. 78.
269
Там же. С. 101.
270
Там же. С. 118.
271
Соборное уложение. С. 104. Вольных людей следует отличать от гулящих людей. См.: Степанов И. В. Гулящие – работные люди в Поволжье в XVII в. // Ист. зап. [М.], 1951. [Т.] 36. С. 144–150.
272
Соборное уложение. С. 99, 100.
273
Там же. С. 52–53.
274
Там же. С. 134, 135.
275
Предметно-терминологический указатель к тексту // Соборное уложение. С. 427–428.