Страница 30 из 49
Вероятно, одним из фундаментальных достижений социальной истории на сегодняшний день стало конвенциональное понимание того, что социальные структуры (во всяком случае, в эпоху позднего Средневековья – Нового и Новейшего времени) могут быть разнообразны не только в динамике исторических периодов большой длительности, но и на любом конкретно-историческом отрезке. Это понимание если не разрушает, то серьезно корректирует традиционную убежденность в наличии единой социальной иерархии того или иного изучаемого общества, «найдя ключ к которой, удастся точно определить место каждого индивида или каждой группы на социальной лестнице»[248]. Отсутствие у современников единого ментального образа социальной иерархии, множественность этих образов, их зависимость от постоянно меняющихся обстоятельств жизненных ситуаций – все то, что, по наблюдениям П. Ю. Уварова, характеризовало социальную ситуацию во Франции Старого порядка[249], вполне справедливо и для России имперского и, по всей видимости, постимперского (советского) периода. Таким образом, первоочередная задача историка, занимающегося изучением социальной стратификации, заключается в выявлении причин и границ этой изменчивости, исследовании механизмов социального конструирования, его акторов, уяснении социального языка или, точнее сказать, языков эпохи. Второй задачей, вовсе не новой, но усложненной новыми представлениями, остается задача «перевода» аутентичного языка прошлого на язык современных научных понятий. Это, в частности, касается давнего спора о правомочности характеристики модерных обществ как сословных или классовых, продуктивности и правомерности использования самих категорий «сословие» и «класс», а также попыток нахождения им замены в социальной терминологии исследуемой эпохи или в более гибких и адекватных «кабинетных» номинациях.
Сопоставление некоторых концептуальных моделей изучения социальных процессов и возможности их применения в исторических исследованиях отчетливо показывает важность поиска новой интегративной модели описания социальных процессов. Создание такой модели возможно на основе признания многомерности и пластичности социальной структуры, описание которой невозможно в терминах, предполагающих наличие жесткой структурной детерминации поведения индивидов. Более адекватным для реконструкции социальных процессов в исторической ретроспективе представляется модель общества, сочетающая в себе объективно существовавшую иерархию, основанную на неравенстве в распределении материальных и властных ресурсов, а также признание особой роли нематериальных факторов, объединяющих и разъединяющих людей как внутри группы, так в ходе межгрупповых взаимодействий (см. рисунок). С помощью такой модели возможно исследование не только стратегий социального проектирования со стороны властных структур посредством нормативно-правового регулирования, но и его результатов, которые никогда не реализуются в полном объеме. Рассматривая социум как сложноорганизованную систему, состоящую из множества формальных и неформальных ассоциаций, группообразований и отдельных индивидов, постоянно взаимодействующих друг с другом, следует признать многомерность границ и маркеров социальной дифференциации и самоидентификации, которые проявляются в языке и практических действиях индивида.
Думается, проблема реконструкции, осмысления и корректного описания социальной стратификации (во всей системной сложности и целостности этого понятия) и есть та сердцевина собственно социальной истории – «короля Лира» уваровской метафоры.
Модель социальной организации общества:
ассоциации (фигурации) и группообразования индивидов. Цвет фигуры соответствует формально определенной принадлежности к сословной и/или внутрисословной группе. В центре схемы расположен красный шестигранник, который обозначает группу, располагающую властными и иными ресурсами, посредством которых она осуществляет доминирование и создание нормативно-правовых актов;
обозначение принадлежности ассоциаций к формально определенному иерархическому уровню (например, сословию). На каждом уровне одновременно существует множество отличающихся по ряду признаков ассоциаций;
юридически установленные границы между группами, находящимися на разных уровнях, и внутри одного уровня (сословия). На схеме такие границы обозначены не везде, что отражает невозможность власти регулировать все без исключения социальные взаимодействия;
обозначение стремления властного центра регулировать внутри- и межгрупповые отношения. На практике в каждой ассоциации (фигурации) есть свой центр влияния, определяющий нормы и стереотипы поведения;
отношения подражания, по Г. Тарду
Раздел II
Конструирование социального
…Я стал подставлять вместо «дискурс» слово «разговорщина» – и смысл оказался вполне удовлетворительным.
Вечный вопрос «Как возникает социальное?» есть вопрос о механизмах, о причинах или воздействиях, в результате которых эта социальность возникает. Новейшая литература, отчасти рассмотренная в предыдущем разделе, как представляется, дает самый общий ответ на этот второй вопрос: социальное возникает в результате сложного и динамичного взаимодействия внешних и внутренних, объективных и субъективных факторов, индивидуальных практик и коллективных стратегий. В этом разнообразии интеракций находится место и ситуативному, и хаотичному, и предпосланному, и структурированному.
Тем не менее специфика исторического знания такова, что мы не можем довольствоваться общими ответами. Любое историческое явление или событие не бывает «вообще», поскольку по своей природе реализуется в конкретной пространственно-временной ситуации, в нашем случае – в России XVII–XX вв. Начать исследовательский процесс мы сочли целесообразным с анализа государственного воздействия на формирование социальной реальности.
Понятие «государство» само по себе абстрактно – не отсюда ли та множественность его дефиниций, бытующих в научной литературе, тщетное многообразие попыток отделить «настоящее» государство от «ненастоящего», проявляющееся в эвфемизмах вроде «предгосударство», «протогосударство», «квазигосударство», «государство современного типа/государство модерна (état moderne, modern state)» и т. п.?
Но едва ли необходимо доказывать, что власть, законодатель – какие бы названия ни носила субстанция под названием «государство» в зависимости от места и времени – всегда претендовали на создание общих правил игры, по которым должны были жить подданные. В этом смысле можно говорить о государстве как творце социальной структуры, важном акторе социального конструирования. Надо признаться, у государства всегда имелся для этого ресурс: его статус верховного нормотворца и его принудительный потенциал, обеспеченный вооруженными силами, административно-полицейским аппаратом, системой фискально-финансового контроля и прочими инструментами, независимо от уровня их совершенства.
248
Уваров П. Ю. Социальные именования парижан в эпоху Старого порядка // Социальная идентичность средневекового человека. М., 2007. С. 182.
249
Там же. С. 182–184.