Страница 34 из 37
Что же касается вокализма аффиксов, то здесь регистрируется одномерное различение по компактности. Поскольку один признак не может образовать фонему, для аффиксальных гласных постулируется обобщенная «широкая» или «узкая» фонемы. Фегелин и Эллингхаузен записывают их в виде х² (широкая фонема, способная принимать два конкретных состояния) и х⁴ (узкая фонема, принимающая четыре состояния) [Voegelin, Ellinghausen 1943: 37]. Вокализм х² находим, например, в аффиксе множественности lar/ler, вокализм х⁴ – в посессивном аффиксе 1-го лица im/ym/üm/um. Ср.: турец. mumlar ‘свечи’, gözler ‘глаза’; mektebim ‘моя школа’ : sınıfım ‘мой класс’ : gözüm ‘мой глаз’ : mumum ‘моя свеча’.
Такую трактовку тюркского вокализма находим едва ли не во всех исследованиях в этой области. Корреляции по тембру и лабиализации признаются независимыми лишь в корневой подсистеме вокализма. В аффиксальном же вокализме, вслед за Трубецким, различают две архифонемы, в которых данные противопоставления нейтрализуются. Однако в этой интерпретации можно обнаружить известные противоречия.
Дело в том, что в аффиксах физически реализуются те же фонемы, что и в корне (исключение составляют лишь фонемы о, ö, возможные в ряде языков только в корневой подсистеме). На этом основании М. А. Черкасский делает вывод, что «представитель архифонемы совпадает с тем или иным членом нейтрализуемой оппозиции» [Черкасский 1965: 86]. Данное утверждение фонологически некорректно. Архифонема по определению не может совпадать с фонемой, и если можно говорить о каком-то совпадении, то только на этическом уровне: физический субстрат архифонемы действительно может быть тождественным физическому субстрату той или иной фонемы. Но совпадение на этическом уровне само по себе еще ни о чем не говорит, поскольку на эмическом уровне (на уровне «лингвистической существенности») такого совпадения нет и быть не может.
Если исходить из принятого понимания тюркского сингармонизма и одновременно трактовать аффиксальный вокализм как архифонемы, то надо признать, что гласные аффиксов лишены признаков тембра и огубленности: эти признаки в них синтагматичны, но не парадигматичны. Парадигматичен в них лишь признак раствора, но по данному признаку аффиксальные гласные могут с одинаковым успехом как совпадать с корневыми, так и не совпадать. Поскольку фонемы, как и архифонемы, есть в первую очередь элементы системы, то о совпадении или несовпадении их можно судить лишь на основании парадигматических критериев, которые, как можно убедиться, не подтверждают наличия совпадения. Кроме того, как указывает сам М. А. Черкасский, «гласные ударных и неударных слогов фонологически (точнее, морфонологически) не идентичны… так как они никогда не встречаются в составе морфем одной и той же категории» [Черкасский 1965: 87].
Установленная таким образом грамматическая дополнительность двух вокалических подсистем означает, что с морфонологической точки зрения они представляют собой варианты одной системы. Последствия этого вывода трудно преувеличить, поскольку он опровергает исходные положения, касающиеся интерпретации тюркского сингармонизма. В самом деле, если считать слово полем определения сингармонизма (а именно это предполагается во всех алтаистических исследованиях), то ввиду указанной дополнительности корневого и аффиксального вокализма остается заключить, что превосходство корня над аффиксом весьма иллюзорно. Как варианты одной морфонологической системы огласовки корня и аффикса в равной степени независимы друг от друга и как варианты – друг от друга неотделимы.
Неудовлетворенность традиционной интерпретацией сингармонизма стала сказываться еще в первые десятилетия нашего века и даже раньше, о чем свидетельствуют блестящие заметки по этому поводу у Бодуэна и Поливанова. Трубецкой был одним из первых, кто попытался решить проблему сингармонизма в рамках общей фонологической теории, но он немедленно нашел своего оппонента в лице Л. Новака. Комментируя предложенное Трубецким определение аффиксального вокализма как архифонем, что означает сведение сингармонизма к одному из типов нейтрализации, Л. Новак выдвинул возражение, что, несмотря на экзоцентрическую обусловленность сингармонизма, оппозиции по тембру присущи как корню, так и аффиксу, и потому в обоих случаях следует говорить о фонемах, а не о вариантах фонем или архифонемах. Сам Л. Новак предпочитает видеть в сингармонизме не нейтрализацию, а зависимую альтернацию фонем, отличаемую им от комбинаторной альтернации, при которой чередуются варианты одной фонемы [Novák 1936: 83–84].
Разумеется, ничто не препятствует тому, чтобы констатировать, например, в аффиксе lar/ler или венг. hez/hoz/höz наличие альтернации. Однако вопрос о фонологическом статусе сингармонизма не становится от этого более ясным. Представленное таким образом чередование остается фактом сегментного уровня, экспланаторные возможности которого ограниченны в силу его принципиальной линейности. Для более глубокого проникновения в существо фонологического процесса необходим и неизбежен выход за пределы линейности и сегментности.
Осуществляя в этом направлении анализ тюркского сингармонизма, А. А. Реформатский постулирует две корневые «фонемы» – широкую и узкую, тембровые признаки и признак лабиализации в которых являются результатом «надфонемной накладки». Для аффиксов постулируется одна «фонема», все признаки которой являются сингармонически обусловленными [Реформатский 1955: 102–103]. Очевидно, что в данной интерпретации аффиксальная «фонема» предстает не более как символическая единица, не имеющая самостоятельного дифференциального облика. Даже корневые гласные здесь полуреальны, поскольку и они по двум координатам фонологически обезличены.
Отсюда уже один шаг до вывода, которого А. А. Реформатский, однако, не сделал и который сформулирован Н. А. Баскаковым: «Строгая симметрия в противопоставлении гласных фонем позволяет установить для типичной структуры вокализма тюркских языков наличие одной фонотемы» [Баскаков 1965]. И хотя А. А. Реформатский продолжает говорить о двух вокалических подсистемах и о фонологической доминации корня над аффиксом, это следует расценивать скорее как дань традиционному словоупотреблению, чем как выражение понимания рассматриваемого явления, поскольку все существо его рассуждений и в цитируемой, и в особенности в последующих работах (ср.: [Реформатский 1966]) противоречит такому линейному пониманию сингармонизма.
Иной подход к проблеме сингармонизма, снимающий дихотомию «корень – аффикс», намечен Дж. Гринбергом. В статье «Гармония гласных в африканских языках» (см.: [Greenberg 1963: 33–35]) им предложена категория гармонистической ступени, определяемой как множество гласных, каждая из которых может встречаться с любой другой гласной этого множества, включая самое себя, в пределах некоторой грамматически определяемой единицы, каковой обычно является слово, но может быть и морфема.
Таким образом, дефиниционная система Гринберга включает только два понятия – слово и гармонистическую ступень, вместо традиционных четырех – корень, аффикс, вокализм начального слога, вокализм неначальных слогов. Отличительная черта этой работы Гринберга, как и прочих его работ, – типологическая ориентированность. Категория вокалической ступени фигурирует в качестве типологического индекса, принимающего разные значения. Языки типа индоевропейских, допускающие сочетание любых гласных в слове, обладают одной ступенью; языки типа классического китайского, имеющие односложные слова, характеризуются отсутствием ступеней. В обоих этих случаях гармония невозможна, поскольку необходимым условием ее существования является наличие оппозиции ступеней (с этой точки зрения вокалическая ситуация типа индоевропейской также должна рассматриваться как отсутствие парадигматической градации, ввиду явной нефонологичности единственной вокалической ступени, не имеющей соответствующего оппозита). С другой стороны, ни в одном языке не обнаружено более двух вокалических ступеней, вследствие чего Гринберг выдвигает типологическую гипотезу, что все языки обладают либо 0, либо 1, либо 2 ступенями гласных, но не больше (следует иметь в виду, что речь идет о ступенях варьирования таких признаков, как тембровые и признаки раствора). Эта гипотеза формулирует одну из типологических предпосылок развития сингармонизма, что подробнее рассмотрено в другом месте [Виноградов 1972].