Время жить

Стив застал её за работой, в гольфинах, спущенных до колен, в безразмерной, вымазанной в краске майке, которая едва прикрывала ярко-малиновое бельё. Кэм даже шорты не успела надеть, так бежала открывать — он грохотал по двери кулаками, как безумный, будто на счету была каждая секунда.

***

С Вандой хорошо просто молчать. Они летят на базу, а она сидит на полу и играется пустыми гильзами, поднимает их этой своей «магией» над полом, сталкивает в воздухе и усмехается. Сущий ребёнок. Была б его воля, ни за что не взял бы её на боевое задание, но в этом вопросе его мнения не особенно спрашивали. А кроме всего прочего приставили к ней наблюдающим офицером. Она изредка смотрит на него сквозь созданные ею красные, туманные всполохи, и будто видит, что он не в порядке. Миссия завершилась без потерь, а душа всё равно мечется по салону, об фюзеляж бьётся, и сомнения точат едва выклюнувшиеся ростки надежды на лучшее.

За день до отъезда на задание он виделся с Камилль, и это была уже третья их встреча. Назвать эти встречи свиданиями не поворачивался язык, до того боязно было спугнуть удачу. В новом мире третье свидание обыкновенно заканчивалось совместной ночью, но Стив решился лишь на поцелуй, и тогда же он крепко пожалел, что в плане личных отношений так и не смог перестроиться. Уходить от Кэм не хотелось до отчаяния, отпускать от себя — мучительно, Стив сминал её холодную ладонь в руке и молчал, хотя сказать хотелось многое.

Рано утром его будет ждать самолёт, команда и щит — его осознанный выбор, изломанная судьба и тяжкая ноша, которую не переложить на чужие плечи и не поделить ни с кем. Его работа — его жизнь, он себе-то не принадлежит, какие уж там отношения? А с Камилль могло что-то получиться, Стив чувствовал это и боялся этого.

— Стив, — Ванда подсаживается рядом, слегка плечом задевает и смешно в лицо заглядывает, пополам согнувшись.— Мне с тобой рядом дышать больно.

Ей бы душевные раны врачевать в тылу, а не на передовой драться - вроде ничего не скажет, а жить становится легче. Она, как антенна ловит чужие эмоции, через себя пропускает, понимает. Бедная, маленькая девочка, столько уже испытала, что и не снилось никому, и он ещё травит атмосферу своими ничтожными переживаниями.

— Всё нормально, Ванда, — лишь виновато улыбается ей. Врать Стив не умеет, а уж её обмануть просто невозможно. Никому, даже Наташе, у которой ложь — профессия.

— Я однажды заглянула туда, — она глядит куда-то над его головой, в рассеянное пространство, одной лишь ей видимое, — где твои страхи и сожаления. Позволь мне сделать это ещё раз.

«Позволь помочь тебе, как ты помогаешь мне», — шумит в его голове, но Ванда ни звука не произносит вслух. Словно постучалась трижды, постояла у порога и обувь оставила у дверей, а потом вошла и растворилась в мутном плену образов чужого подсознания.

Gle

Ванда идёт за Стивом, прячется за его широкой спиной и боязливо выглядывает, как мышка тихая, чтобы не спугнуть его призраков. Лавирует меж крепких деревянных столов, наблюдает за танцующими парами, разглядывает с интересом антураж не своей эпохи, и не вмешивается, лишь легонько спины его касается, чтобы он не заблудился.

Капитан Роджерс в парадном мундире, ступает по натёртому сотней ног паркету, а в зале жарко, свет приглушённый и военный оркестр играет что-то модное, быстрое, и голова кружится от мельтешения на танцплощадке. Он идёт целенаправленно, вперёд, как танковый клин, ничего не замечая вокруг, сердце ведёт его безошибочно, и Ванда едва успевает за ним перебежками. У самого оркестра девушка, она стоит к ним спиной, а руке — бокал игристого вина. Она едва покачивается в такт музыке, и все приглашения потанцевать вежливо отклоняет — ждёт своего партнёра. У неё красное платье, и тёмные волосы наверчены в кудри, изящный изгиб шеи, до которой тянет дотронуться. Стив думает, что это Пэгги, снова Пэгги, навечно несбывшаяся первая любовь, идеал, с которым никто не сравнится. И снова замкнулся круг, и надежда гаснет — он обречён на одиночество, и до конца отмерянных дней будет лелеять своё прошлое, как хрупкую, антикварную драгоценность.

Девушка стоит вполоборота, скользит взглядом поверх толпы, ищёт кого-то, ждёт, и, наконец, замечает капитана. Она улыбается, торопливо ставит бокал на столик, идёт прямо к ним, летит, словно на крыльях, сияет, такая прекрасная, а Ванда совсем не дышит, таится, прячется, будто на бабочку охотится с сачком. Это не Пэгги. У этой девушки черты лица тоньше, и глаза, и волосы светлее, и сама она хрупкая, будто тростинка на ветру, но внутренней силы в ней — бесконечный бурлящий поток. На этих нежных плечах целый мир выстоит, за её спиной — укреплённая гавань, где нет места ни страхам, ни сомнениям. У неё лицо девушки, соковианки, которую капитан Роджерс однажды спас из огня…

— У тебя всё будет хорошо, Стив, — шепчет Ванда, возвращая его в реальность, снова толкает его плечом и улыбается. Неужто и будущее видит?

«Будущее — лишь пространство вариантов. Выбирать тебе», — она снова отвечает без слов, и Стив выбирает, и отчаянное сердце чувствует, что выбор правильный, и стыдно не желать большего, а стыдно тратить бездарно время.

***

— Какие такие намерения? — у неё светло-карие, как янтарное ожерелье, глаза, в них отравленный, прикрытый ресницами туман, подсвеченный рыжими закатными лучами. Они проникают сквозь опущенные жалюзи и укладываются полосами на затёртом, рассохшемся в щели паркете, смешиваются с рассеянной в воздухе пылью, скользят по её обнажённому плечу, с которого съехала лямка. Она улыбается ему, такая близкая, такая желанная, что кислород сгорает, не добираясь до лёгких, но Стив не может переступить через каменные преграды условностей.

— Самые серьёзные, — так он обозначил своё желание сблизиться, смешно и неловко, и вся эта с трудом подготовленная речь стала напоминать присягу. Прямо сейчас, до боли в сжатых до хруста ладонях ему необходимо понять, где пределы допустимого, за которые ему позволено сегодня зайти. И если он на самой грани (завалиться к девушке домой, под вечер, без предупреждения, будто на пожар, совсем совесть потерял!), то развернуться и уйти, официально принести извинения и никогда больше её не беспокоить.

Камилль глядит, не отрываясь. От её взгляда жжёт под рубашкой, под кожей и грудной клеткой, где от волнения колотится сердце, отражаясь гулким эхом от прихожей до дальнего угла комнаты. Она делает лишь один шаг вперед, вытирает ладони о края измученной временем майки, оставляя на когда-то белом хлопке зеленые и жёлтые разводы, а Стив делает два и почти сталкивается с ней, обнимает её тонкие плечи, прижимает к себе, вынимает из небрежного узла волос простую заколку. Её локоны рассыпаются по плечам, они пахнут льняным маслом и апельсинами, его родной, любимой девушкой, его спокойствием и таким долгожданным счастьем.

— Я вся в краске, — он больше не будет одиноким героем, принадлежащим всем и никому одновременно, пока она шепчет ему в губы, в шею, в распахнутый ворот рубашки, пока он слышит её голос и тяжесть её вздохов, когда она отстраняется, чтобы не вымазать его случайно.

— Наплевать. Давай избавимся от неё, — он смело поднимает край её одежды, под которой ничего больше; замирает, забывает вдохнуть, когда впервые видит её такой, обнажённой, беззащитной перед ним, всё ещё плотно, по-осеннему упакованным в одежду.

Рядом с ней его не разрывают ни пули, ни сомнения, Стив знает, его чувства взаимны. Теперь он свободно может желать большего, и не таиться, не стыдиться своих мыслей, как раньше, когда не мог позволить себе больше, чем просто взять её за руку.

Возбуждение не даёт соображать, ремень давит, а под манжетами чешутся запястья, Кэм расстёгивает его рубашку пуговица за пуговицей, и совсем не торопится, хотя ему хочется разорвать ткань на лоскуты. Под её холодными пальцами кожа полыхает, она шепчет, что хочет его до безумия, она целует его, не разбирая — в выступающие косточки ключиц, в шею, в губы, в подбородок, по-вечернему колючий, а он уже распалён до предела и дальше уже некуда. Только сгореть дотла.