Негодная

Размышляя об университете, Кейти вовсе не думала о математике. Нет, она представляла себе место, где сумеет заново обрести себя. Место, где пока еще не случилось ни одной катастрофы.

Она скомкала упаковку от мороженого, бросила ее в мусорное ведро и сделала вдох.

– Ну, а как твои телефонные звонки?

У матери сразу стал изможденный вид.

– Это просто кошмар. Я торчала наверху в такую жару, чуть с ума не сошла. Меня перебрасывали из одного департамента в другой. Никто, никто не желает взять на себя ответственность! – Она подтолкнула к Кейти блокнот. – Полюбуйся. Я говорила с каждым из этих людей. Похоже, помощь тебе окажут только в том случае, если ты в системе. Чтобы попасть в систему, нужна экспертная оценка, а чтобы получить эту оценку, нужно направление от врача, для чего нам необходимы сам врач и постоянный адрес. – Мать невесело рассмеялась. – Мне удалось записаться на прием к своему, но только на вторник. И что же нам с ней до этих пор делать?

Кейти пробежала глазами записи – несколько страниц с текстом, номерами телефонов, отрывочными фразами: «Она будет согласна на персональный уход?», «Велики ли ее медицинские и социальные потребности?», «Вы согласны на небольшое обследование ее психики?».

Злость как рукой сняло.

Бедная мама! Бедная Мэри!

Кейти передала блокнот Крису, но тот даже не стал смотреть. Он сидел и водил языком по завиткам шоколада на поверхности мороженого, делая вид, что тупой и ничего не понимает.

Кейти вернула блокнот матери.

– Мне очень жаль.

Мать устало улыбнулась и снова погрузилась в записи, словно это вовсе не напоминало ей о старых, но еще не заживших ранах.

1954 год. Обещание

Мэри скатывается к краю кровати и хватает за руку сестру, потому что этого не может быть, ведь никто не ожидал… Еще одна… опять… как волна, пришедшая издалека. Она приближается, и у Мэри так сильно болит спина, будто на животе вдруг туго затянули ремень. Все связки, все мышцы напрягаются, а позвоночник того и гляди треснет. Мэри словно выворачивает наизнанку: кажется, что она вот-вот взорвется и вся жидкость из нее хлынет наружу и забрызгает стены спальни.

– Я не смогу. – Ее голос звучит тихо, он словно бы доносится издалека. – Так больно, Пэт. Пожалуйста, сделай так, чтобы это прекратилось.

– Ничего нельзя сделать, – говорит Пэт. – Уже слишком поздно.

Мэри прижимается к сестре, не понимая, что происходит. Ей жарко и страшно, а Пэт решила действовать так, как считает правильным: никакой неотложки, никакой акушерки.

Там, за окном, субботний вечер. Девушки красят губы помадой, прыскают духами на шею, идут в бар, стуча каблучками и выдыхая клубы пара в морозный воздух. Мэри всем своим существом завидует им. Она отдала бы все на свете, только бы оказаться там, а не тут, с этой – о-о-о! – жуткой неизбежностью. Но деваться некуда, от этого не уйти – вот что самое ужасное.

Еще одна схватка.

– Они стали чаще, да? – выдыхает Мэри. – Чаще, чем раньше?

– Это нормально, – говорит Пэт. – Значит, все скоро закончится.

– Но я и так уже еле терплю!

Мэри слышит собственные стоны, заканчивающиеся криками.

– Тише, – шипит Пэт. – Хочешь, чтобы соседи услышали?

– Пусть соседи катятся ко всем чертям!

Мэри в отчаянии. Она смотрит на себя глазами Пэт и видит девушку, такую напуганную, что ей плевать на окружающих.

Посмотри на меня – такую! Видишь, это я. Все эти годы ты мне завидовала, старшая сестра, но я знаю: сейчас ты мне не завидуешь!

Опять схватки, слишком быстро. О, какая боль…

– Дыши, – говорит Пэт. – Я где-то читала об этом. Делай так, будто дым выдуваешь.

И Мэри дышит, пока у нее не начинает кружиться голова.

А потом происходит нечто удивительное. Вдруг она издалека видит себя ребенком, сидящим на ветке вишневого дерева. «Наверное, я умираю», – думает Мэри. Ей очень жалко себя, но радует, что боль ненадолго исчезает. Вспоминается тот день, когда солнце высветило дорожки на стене дома, а она, сидя на дереве, подглядывала за Норманом, соседским мальчишкой, чинившим свой велосипед. Ей хотелось тайком швырнуть в него что-нибудь, но вишни еще не созрели – ничего не было, кроме веток и листьев. Это был тот самый день, когда она накрасила губы, причмокнула и, насладившись странным вкусом краденой красной помады, быстро спустилась с дерева, пробежала по траве, бесшумно перелезла через забор и похлопала Нормана по плечу.

– Поцеловаться хочешь?

А теперь вот это… О, только не снова! Неужели схватки будут длиться вечно? Ей хочется вытолкнуть его из себя. Она почти теряет сознание. Это никогда не закончится. Мэри слышит собственный крик, она правда больше не может терпеть. Покой нарушен, все воспоминания улетели, и она снова в своей спальне, в этих четырех стенах, со своей сестрой, которая хлопочет рядом как ненормальная, и с этой непреодолимой, неизбежной потребностью толкать, выталкивать боль из себя. Это все равно что хотеть пустить газы – так же неловко.

Как она до сих пор может быть жива, чувствуя такую адскую боль? Она действительно ощущает ребенка, когда его головка давит на нее, раскрывает, растягивает с такой силой, что мышцы словно бы обожжены огнем. Это должно остановиться. Ей кажется, пламя пожирает ее. Она вытягивает руку, пытаясь сделать хоть что-то и все прекратить, но ее пальцы касаются головы ребенка – и это такой ужас, прикоснуться к еще не рожденному ребенку, что в комнате все замирает. Она дотрагивается до своей дочери – первая в мире, кто это делает. Голова ребенка неровная, сморщенная, как холмистый горный хребет. Волосики мокрые и тонкие, как пух, а макушка мягкая. А она, Мэри, выталкивает дочь наружу, и вот уже у нее между ног можно разглядеть личико. Через мгновение, спустя одну странную, смятенную секунду дочь рождается на свет. Она лежит между ног матери, часто моргая, и весь мир давит на ее плечи. Тогда Мэри понимает самое главное – что должна любить этого малыша. Если я не смогу больше ничего тебе дать, клянусь подарить тебе это.

Пэт возится с горячей водой и полотенцами и говорит:

– Дыши глубоко и больше не тужься!

А Мэри ничего не может поделать. Нет, никакое глубокое дыхание не способно это прекратить.

Понадобилось только три потуги (всего три! – это Пэт сосчитает потом, как будто даже в процессе рождения внебрачного ребенка Мэри повезло) – и вот малыш уже лежит на кровати, скользкий, как скумбрия. Мэри стала матерью.

Она сделала это. Она жива, ребенок тоже, и все трое вместе с Пэт плачут.

– Это от радости, – говорит сестра и смотрит на часы.

Наверное, в то мгновение ей становится страшно, потому что их отец в пабе и скоро вернется домой, так как же они, черт побери, объяснят ему, откуда взялся ребенок?

Глава шестая

– «Шлюха» – с этим словом я была хорошо знакома, – сказала Мэри девочке, подбежавшей к ней. – Но из уст моего отца оно прозвучало так, что мне стало нестерпимо обидно. Можешь себе представить?

– Я бы сказала, что здесь гораздо больше подходит прозвище «Гудини», – ответила девочка, схватив Мэри за руку. Она быстро повела ее обратно, на другую сторону улицы. – Мама с ума сходит.

– У меня были дела.

– Какие дела?

– Мне нужно было кое-куда сходить.

– Если тебе что-то нужно, просто попроси меня. – Девочка быстро вела ее по тротуару. – Скорее, нам надо поспешить.

– Где-то случился пожар?

– Извини, но мама места себе не находит. К тому же ты в ночной рубашке, а это просто убийственно выглядит.

Они поспешно вошли в ворота, прошагали по двору, миновали несколько дверей и зашли в кабину лифта.

Девочка предупредила:

– Если ты не против, я ей не скажу, что ты добралась до главной улицы.

Они вышли из кабины лифта в холл, и Мэри поразил глухой звук, который издали костяшки пальцев девочки, постучавшей в дверь.

Дверь распахнула женщина.