Страница 28 из 37
Да, верно бытует пословье: «Бойся коня сзади, козла −спереди, а жида − со всех сторон».
Граф постарался выбить из головы мысли о будущем, ожидающем его, коли придется в безвестности коротать отпущенный век. Не получилось. Память с неумолимостью рока давила былым.
Он привалился к парчовой турецкой «думке». Вспомнился отъезд в армию в седьмом году, когда он передал его величеству записку с объяснением, что совершенно не уповает ни на какое решительное содейство России со стороны Англии и Австрии в продолжении сей войны… и что, каким бы отъявленным супостатом ни был Буонапарт, он никогда не сможет причинить русским столько зла, сколько причинит любимая Императором Англия своей лицемерною дружбой. В то время Александр с благоволением и даже признательностью изволил принять эту записку.
«Что ж, это было тогда, а ныне… Бог мой! А вдруг и тогда сие уже была маска двуликого Януса? − старик Румянцев тронул кончиками пальцев вытянутую больную ногу.− Хм, каска спасает голову, а маска − всего человека. Она позволяет не только скрыть лик, но и внимательней разглядеть чужой».
Спина затекла, и, хотя колено требовало покоя, канцлер дошел до окна. На улице звенел и журчал апрель. Противного берега Невы видно не было. Над свинцовой рябью курился молочный туман, из него появлялись призрачные шлюпы и парусники, не смолкая тренькали рынды58, оповещая судоходов: «Будь осторожен! Не зевай!»
«Господи! Мир-то каков вокруг: благодать и покой. А такие шторма, такая муть в глубине!» − он пуще прижался к стеклу: что там на набережной? Но так ничего и не углядел. Колено прострелила чертова боль. Николай Петрович тихо осел на оттоманку, сцепив зубы; однако подумал не о набрякшем колене… По его расчетам, Алексей Осоргин уже простился с берегом.
Он трижды перекрестился: «Смилуйся, судьба,− отведи беду!»
Глава 2
В последующие дни Преображенский самым придирчивым образом изучил корабль с бушприта59 до кормы. Он лично в обществе мичмана Мостового и боцмана Кучменева облазил и обстучал все трюмы и реи60, ощупал шкоты61, осмотрел камбуз, кают-компанию и все прочее, куда мог заглянуть ревнивый глаз капитана. На лаврах почивать было рано.
Фрегат действительно, как писал Осоргин, оказался отменным судном. Конечно, не ровня линейному, который лишь во снах грезится, но всё же сердце в груди пело. Водоизмещением в четыреста тонн, «Северный Орел» мог похвастаться двумя батарейными палубами − открытой и закрытой. По бортам из портовых нор62 зло взирали на мир жерла пушек.
К восторгу Андрея, подводная часть судна оказалась обшитой медью. Уж он-то знал каторжные муки мореходов: чтобы хоть как-то сохранить днище от нашествия морского червя, они сухотились с дополнительной обшивкой корпуса дюймовой доской, устилали ковром прокладку из овечьей шерсти с крутым замесом толченого стекла. В известной степени мера эта спасала корпус, но затабанивала63 скорость и увеличивала осадку.
Ход «Северный Орел» имел отличный; рангоут64 − за-гляденье, мечта каботажников, а добрая оснастка позволяла фрегату бороздить океанскую прорву почти по фронтиру65 сплошных льдов.
«Что зря Бога гневить, посудина сия может решительно сцепиться с любым врагом − ни испанцу, ни британцу кормы не покажет. Лопни от зависти, либо умились до слез»,−заключил капитан.
Но пуще всего он радовался команде, с которой предстояло кроить океан,− настоящие форменные матросы. Знакомясь с застывшими во фрунт усачами, Андрей Сергеевич исподволь вглядывался в серьезные, мореные лица и облегченно итожил: случись что − не подкачают.
* * *
Преображенскому не однажды случалось совершать хождения дальние, влипать в переделки. И вот в такие-то роковые минуты он впадал в бешенство: дело приходилось иметь с неуправляемым промысловым сбродом, ни к черту знавшим морское ремесло.
Угрозы капитана и даже расправа лютая для этой рвани − кимвал бряцающий; попервоначалу, случалось, промысловики поджимали хвосты, но вскорости распускали бойчее павлиньего… Знавали подлецы: капитан всех акулам в корм не отправит − рук не хватит до берега дойти.
Однако признавали варнаки Преображенского головой отчаянной, но не теряющей разума, а потому на рожон без меры не лезли.
* * *
Лицо Андрея Сергеевича озарилось улыбкой при трескучей дроби сигнального судового барабана.
Не сгибая ноги, печатая всей ступней по звонкой палубной доске, тут же лихим приемом схватываясь за ножны шпаги, к нему приблизился вахтенный офицер Мостовой.
За два шага окаменел и смело взглянул в глаза новому капитану, взметнулась к треуголке рука в белой перчатке, и четко отчеканился рапорт.
Преображенский отдал честь мичману и, развернувшись к матросам, раскатисто гаркнул:
− Здор-р-рово, орлы-ы-ы!
− Здрав желаем, ваш сок-бродь! − оглушил его стройный хор серьгастой шеренги.
У Андрея в тайниках души защемило: вспомнился красавец Кронштадт, повеяло бравым духом кадетского корпуса и глухим, величавым рокотом Финского залива. Он сглотнул ершистый ком в горле и, хватая влажным взглядом всех, бросил вдохновенно:
− Слушай мою коман-н-нду! За знакомство и честносовестливую службу Отечеству жалую молодцам к бочонку господина Черкасова… еще бочонок водки!
Громоподобное «ур-р-ра!» потопило последние слова Андрея Сергеевича, сорвало с ленивых волн шумливую пернатую тварь. Матросы ликовали. Толпа сгрудилась в оцеп притихшим кольцом вокруг ендовы66: зачинался торжественный ритуал раздачи водки. Пока баталер67 со свист-ком в руке горланил фамилии, начиная по старшинству, господа офицеры последовали за новоявленным капи-таном.
В кают-компании, от веку пропахшей табаком всех стран, Преображенский деловито объявил:
− На рассвете с приливом в Охоте швартуемся, господа. Фрахтоваться время, да и такелаж заботы требует. А сейчас…
На лаковых дверцах сыграли сабельные блики и в кают-компанию, вельми душевно позвякивая, въехала здоровущая братина, накрытая белой льняной скатертью, а за нею, тяжело сопя и отдуваясь, ввалился судовой кок Шилов, исправный камбузный матрос, уже два раза глазевший «дальнюю». На его обветренном, цвета грязной брюквы, лице блуждала лукавая улыбка.
− Ну-с, господа,− капитан широко улыбнулся офицерам − все четверо с бесстрастными лицами чопорно стояли у своих стульев,− а это вам mon cadeau68. За понимание и благой союз душ!
Андрей щелкнул за спиной пальцами. Наученный Тихон не оплошал − махом спроворил: скатерка вспорхнула вверх. На полчище серебристых штыков «Абрау Дюрсо» запрыгали зайчики свечей.
− Charmant!69 − вырвалось у красавца Гергалова, и следом восторженный тенор мичмана Мостового:
− Капитану Преображенскому − Vivat, господа!
− Вива-а-а-ат!
Глава 3
Через пару недель, после того как фрегат «Северный Орел» вошел в Охоту, Андрей Сергеевич надумал разыскать шкипера Шульца.
Было раннее утро, когда так далече и чисто слышны корабельные склянки70. В прозрачном воздухе чувствовалась весенняя крепучая свежесть, наполненная гомоном морской птицы.
58
Рында − особый звон в колокол на корабле, раздающийся в полдень.
59
Бушприт − горизонтальный или наклонный брус, выступающий за форштевень парусного судна. Служит главным образом для крепления носовых парусов.
60
Рея − горизонтальная перекладина для прикрепления парусов.
61
Шкот − снасть, при помощи которой управляют парусами.
62
Портовые норы (порты) − здесь: отверстия для пушек в борту судна.
63
Затабанить − тормозить, дать задний ход.
64
Рангоут − совокупность надпалубных частей судового оборудования (мачты, реи, гафели и пр.), предназначенных для крепления парусов и подъема грузов и изготавливаемых прежде из дерева особых пород. По-этому части рангоута получили общее название «рангоутных деревьев».
65
Фронтир − граница.
66
Ендова − широкая медная посуда с носиком, в которой выносят вино или водку для команды.
67
Баталер − унтер-офицер, ведающий вещевым и пищевым довольствием на корабле.
68
Мon cadeau − мой подарок (фр.).
69
Сharmant − великолепно (фр.).
70
Склянки (бить склянки) − удары в колокол на судне от одного до восьми раз через получасовой промежуток времени, начиная с 12 часов.