Гугара

– У нас о них тоже говорили, – вернулся я к теме

– Вот видишь… – Кивнул он головой. – Это еще не всё. Три месяца спустя выяснилось, что женщина та беременна.

– От инопланетян? – встревожилась Татьяна.

– Неизвестно от кого, но как только поняли, что беременна, куда-то ее увезли и там держали. Потом вроде как ребенка родила.

– И где она теперь?

– Неизвестно.

В темноте уже давно растаяли все мелкие вещи; ничего, утром найдутся. Чум превращался в зеленый кокон безопасности.

– В тайге люди иногда без вести пропадают, – тихо сказала Татьяна. – Как, например, твоя сестра, Дим.

У входа в чум появился мокрый Максим. Попрыгал-попрыгал и скинул с себя резиновый сапог, второй пошел легче. Снял через голову брезентовый анорак и с размаху плюхнулся на подстилку. Громко вздыхая, он внимательно всматривался в наши лица.

– Откуда это у тебя? – спросил он мать, кивнув на почти уже растаявший в луже парафина огарок свечи.

– Андже дал.

Только Никита бросил последнюю шишку в мешок, как снова пошел дождь. Я достал кусок бельевой веревки. Алик порезал ее на части и мы перетянули ею горловину мешков. Серые и пузатые, лежали они под деревом, перевязанные красным шнурком, как подарки от деда мороза. Алик схватил колотушку и, сделав оборот, как заправский спортсмен, метатель молота, закинул ее меж деревьев. Вслед за ней пошли и остальные, улетели как в небытие и утонули во мху, не дав знать о своем приземлении даже легким стуком, не вызвав ни кряканья, ни кваканья, ни всполоха крыльев, ни шороха испуганного зверя.

– На фиг всю эту дрянь, – засмеялся Слава. – А то выглядим как первобытные люди.

Все весело загоготали, посмеялись-посмеялись и понемногу успокоились. И тогда Алик приступил к делу: встал враскоряку, широко расставив ноги, так, что его костюмные брюки в полосочку натянулись до предела, громко крякнул и вскинул себе на плечи самый увесистый из мешков. И вот он уже идет под горку, приминая по дороге мох и траву На обратном пути я не узнал ни одного из тех мест, по которым мы шли сюда. С таким же успехом мы могли бы еще месяц идти вглубь тайги.

Никита позаботился о том, чтобы никто не шел с пустыми руками. На очередной стоянке он нашел две толстые трухлявые березы, с немалыми трудами повалил их на землю, причем верхушка первой чуть не спланировала ему самому на голову, а второй – на голову Алика. Когда же деревья упали, он ножом отрезал оба конца обоих трухлявых стволов, оставя лишь метровой длины полые цилиндры. Мы общими усилиями обстукали стволы, вытряхнули труху и получили таким образом что-то вроде заготовок для гигантских туесков. В основании каждой мы выдолбили отверстия и так пропихнули в них веточки, чтобы получилось что-то вроде сита на дне, после чего на эту решетку накидали горсти мха. Под конец напихали в эти тубусы шишки и теперь двое из нас, вместо мешков, тащили большие белые стволы, забитые до краев шишками.

Мы шли сквозь хилый лес точно цепочка муравьев, несущих на себе листья, палочки и траву. Дождь напрочь изолировал нас друг от друга, и лишь время от времени до моего слуха доносилось сопение и учащенное дыхание кого-нибудь из попутчиков. Мы с трудом взбирались на очередную возвышенность, с облегчением спускались, ну а там уж, как правило, приходилось преодолевать бурные ручьи. Послышался лай, мы остановились. Рядом стоял чум Муктов, ниже можно было заметить зеленый парус Хукачаров. Вокруг нас бегали собаки, а одна вдруг бросилась всем лизать руки, как будто хотела понравиться измотанным дорогой людям.

– Алкоголики! – ворчал Дмитрий Николаевич.

Было холодное утро и хоть солнце слегка пригревало, надо мхом меж деревьев стоял белый туман. Со стороны чума Муктов доносилось ворчание пса, которому слабо вторил другой. Дмитрий лишь качал головой и точными ударами кромсал толстые поленья в мелкую щепу Я подошел к дереву, под которым лежал привязанный на ночь Султан. Сейчас он был похож на шерстяное одеяло, которое забыли снять с балкона во время дождя – мокрый, весь в маленьких капельках на свалявшейся в валенок шерсти. Заметив, как я потянулся к узлу, он сначала так ощерил клыки, что я не на шутку испугался, но потом он опустил свои полтора уха, давая понять, что вовсе не собирается нападать на меня. Он опустил голову, а я не без труда распутал намокший узел. В костях чувствовался ночной холод, сковывавший движения. Изо рта шел пар. Я откинул брезент и взял металлическую канистру. Погруженный в теплый сумрак палатки, спал Максим.

– Муля хынем! – обратился я к Дмитрию.

– Иди, иди, – ответил он. – Давай, поговорим по-нашему, – добавил он, уже тише.

От палатки вниз вела тропинка, кончавшаяся метрах в стах где-то около ручья. Там был водопой, был и инвентарь для того, чтобы набрать воды: воронка, сделанная из горлышка пластиковой бутылки, и металлическая кастрюлька. Переливая воду в канистру, я слышал отрывки беседы Дмитрия с Татьяной. В другом чуме было тихо.

Вчера вечером шел сильный дождь, уже стемнело, когда собаки стали перебрехиваться. Оказалось, что из деревни приплыли какие-то люди, и среди них родственник Никиты и бородатый русский. Я тогда стоял около чума, так что они поздоровались со мной. Сухой нитки на них не было, одежда висела лохмотьями, а волосы прилипли к изможденным лицам. Пьяный Никитин родственник, развязный такой, протянул мне руку с презрительной усмешкой. Русский был чем-то зол и нервно озирался.

– Ну чё стоишь, давай, мать твою, сухую одежду, оленевод хренов, вымокли, как пёс знает кто, – рявкнул он и добавил, на сей раз обращаясь к лаявшей на него собаке, которую он попытался было отпихнуть ногой, да не вышло: – Пшел вон!. – Потом достал из-за пазухи полуторалитровую пластиковую бутылку из-под пива, в которой сейчас был спирт, и сделал большой глоток. Трясущейся рукой поставил ее на землю, лег рядом с ней и полез в карман за куревом. Вскоре все задымили в тишине, не обращая внимания на льющий как из ведра дождь.

– У нас для вас много хороших новостей, – засмеялся родственник. – Наверняка, мать вашу, жажда вас до смерти замучила.

В чуме гости быстро скинули с себя мокрую одежду и стали надевать вещи хозяев, сушившиеся на перекладине.

– Есть будете? – спросил Никита.

– Давай, мать вашу.

И хоть ручей был узкий, там были места, где можно было провалиться по пояс. Ручей с трудом пробивал себе путь между мхом и ветками. Я двинулся в обратный путь. После прошедшего ночью дождя небо рассветлело голубизной, мокрые листья висели на низкорослых осенних деревцах, словно экзотическое бельё, вывешенное на просушку. Я задержался по дороге у черники, съел две горсти и только потом подошел к чуму. Полог был откинут, и я внутри чума увидел Татьяну, склонившуюся над огнем, ее муж как раз кончил колоть дрова. Максим умывался рядом в вырезанном из пластиковой бутылки подобии раковины.

– Андже, заходи, я должен забрать свои вещи от Никиты, – сказал он, увидев, как я приближаюсь с водой. Мы пошли. Огонь погас, хоть они и должны были следить за ним. В чуме зияло пустотой. Вещи лежали в беспорядке. Никого.

– Дай закурить.

В темноте загорелись два огонька.

– Куда они пошли?

– Поехали, – ответил Максим и выбросил окурок из чума через откинутый полог.

– Поехали?

– Ну да… – подтвердил он и стал внимательно рассматривать пол. – Пешку где-то потерял.

– Отыщется.

– Черные всегда пропадают с концами, – недовольно пробормотал он, прочесывая пальцами пространство под ногами.

– Ты лучше скажи, когда вернутся.

– Кто их знает, когда, – Максим продолжал поиски, – дня через два, – произнес, поднося находку к глазам.

Через отверстие для дыма внутрь падал белый столб света, в котором точно хлопья снега парили частички пыли, пепла и шерсти. Стены были испещрены светлыми точками бесчисленных дырок, собравшихся над нашими головами в густые созвездия. На жердочке всё еще висела мокрая одежда двух вчерашних гостей, о которую отирался Максим, занятый поиском своих вещей. Он выбрал несколько кассет и аккуратно поднял маленький китайский магнитофон. Взял остаток консервов, сложенных на земле под дырявым брезентом.