Гугара

Шахматы отставили в сторону, все закурили. Мы пододвинулись к огню, а то холод начинал проникать через латаный-перелатаный брезент.

– На работу пора возвращаться, – вздохнул Слава. – Интересно, что там в клубе. Весной Руслан так врезал этому, как его, Лапушкину, честное слово, от души.

– Руслан – парень что надо, – согласился Максим.

– Когда в последний раз сидели за столиком, Антонов только взглянул на него. «Что, хрен моржовый, зенки пялишь», – сказал тогда Степан. А тот пьяненький был, с чем-то там подскочил, ну а Руслан ему: «Ну чё в натуре? Чё, выйдем, если не ссышь», – продолжил Слава так, что аж слюна от этих эмоций пошла изо рта.

– Антонов когда-то отделал этого Степана, – встрял Максим.

– Это который глупый? – поинтересовался Алик.

– Ну, он самый, – громко шмыгнул носом Максим. – Прямо перед клубом, все высыпали поглазеть.

– И что? – резко развернулся в его сторону Слава. – На Руслана решил наехать?

– Руслан говорит ему: «Ну пошли, мать твою, куда только»… А тот начал что-то бормотать.

– И что, пошли?

– А ты думаешь, ему хотелось с Антоновым махаться?

– Руслан он такой… – согласились присутствующие.

Через тонкий полог чума долетал шум леса и, казалось, колыхал слабый свет, убаюкивая его, а свет потихоньку гас, погружая нас в сгущающуюся темноту.

– Это точно… – вздохнул Никита, лежа на поленьях, сваленных у стенки чума. – Ну что, завтра на шишки идем? – Ответом ему было согласное кивание голов.

– Я с вами… Пройдусь, – подал я голос.

– Ты только это… Смотри, не потеряйся, – рассмеялся Никита, а за ним и все остальные – злые гномы корчили рожи в отблесках догорающих углей. Видать, на памяти еще история годичной давности, когда один поселковый пошел по грибы, перепутал стороны света и двинулся на север, прочь от деревни. Через пятнадцать дней, когда он был уже на грани истощения, наткнулся на двух охотников и только благодаря этому остался жив. Если бы не они, бедолага бы дошел, как наш Каминьский[1], до самого полюса. Похоже, парень совсем был близок к повторению этого подвига. И что с того, что деревня? Одно название, а две палатки всё равно, что иголка в стоге сена. Поди-ка вернись, если каждое направление в равной мере кажется правильным и ты ни в чём вокруг не узнаёшь ранее виденного. Как они здесь ориентируются, для меня осталось загадкой, а сумбурные объяснения Коли о солнце и его движении по небу точно отвратили меня от углубления в проблему.

– Самое главное – знать где восток, – так мне объяснял когда-то Дмитрий и показывал то тут, то там, раз – за спиной у себя, другой раз – перед собой, третий раз – направо. А были еще и объяснения, когда восток алел и с левой стороны.

– Тааак, ну-ка, покажь еще разок, – рассмеялась Татьяна. – Я хоть знаю только, где север, но зато знаю точно, – сказала она и ткнула пальцем. – Вон оттуда птицы улетают перед морозами.

Я вышел наружу, изо рта шел пар. Тихонько возвращался домой, стараясь не намочить в холодной росе кеды и не залезть в заросли черники, что не всегда удавалось. Путь мой лежал с горки, и благодаря этому я мог, не запрокидывая голову, видеть миллионы звезд. Прямо передо мною черные силуэты деревьев набрасывались на эту светящуюся отмель, словно акулы. Внезапно тишину статичного пейзажа разорвал страшный хрип, донесшийся из темноты, рядом со мной. Я замер.

– Мать твою! – Рвущееся из груди сердце удержать было труднее, чем обложить матюгами Султана, который таращился на меня и щерил клыки. – Султан, айя нанакин, – сказал я и осторожно прошел мимо него, съежившегося в мгновенном стрессе. Я слышал, как он снова укладывается, ворча и вздыхая. Перед входом в чум лежал привязанный Мальчик, который лучше подходил на роль сторожа – помоложе, а спал крепко. Я отошел к деревцам. Шум падающей на влажный мох струи в этой тишине был подобен рокоту Ниагары, заполняя собой всё пространство так же, как храп, доносящийся в городе среди ночи из открытого окна, может заполнить пустую улицу гипнотической дрожью. Ровно на высоте глаз, на чахлой березке висела волчья челюсть, украшенная несколькими линялыми ленточками. Эдакая цитадель «чумовой» линии Мажино, отгоняющая страх за охранный периметр. Я вернулся в чум. Дмитрий и Татьяна лежали, накрытые по уши шкурами и розовым одеялом, только глаза сверкали стеклянным блеском.

– Спать пора, – проворчал Дмитрий.

Я снял кеды, куртку, свитер и штаны. Рубашку снять не рискнул – под утро могло похолодать. Постель была мягкая и удобная; к тому времени я уже был ученый и знал, что главное – хорошо укутать ноги. Потому что подводят, раньше всего замерзают, а если раз среди ночи проснешься, сна как не бывало.

– Максим сегодня спит у Никиты, – сообщил я, но новость не нашла отклика у народа.

– Хорошо, когда отходишь ко сну уставшим, – какое-то время спустя послышался голос Дмитрия. – Главное для человека

– работа, это лучшее из всего, что есть в жизни.

После этого заявления воцарилась тишина, а темнота так сгустилась, что можно было различить лишь маленький огонек, тихонько поплясывающий на догоравшей головешке.

– Нехорошо. Огонь ничего не хочет сказать.

Я обернулся. Перед печкой, распахнув ее металлическую дверку, на коленях стоял Коля и с озабоченным видом смотрел внутрь печки, где уже пару часов горело вовсю. Оконные стекла покрылись испариной от тепла, овладевшего кухней, тогда как снаружи смеркалось и продолжал идти холодный дождь. Мы уже неделю как знаем, что наша встреча с оленеводами, о которой мы заранее договорились, не состоится. Они должны были быть в середине августа у реки, но в такой дождь хозяин собаку из дома не выгонит, а что уж говорить про то, чтобы человеку по лесу скитаться. В такой дождь, как мне Коля сказал, сидят в чуме и ждут, пока перестанет лить, потому что и оленям тяжело на размокшем мху и оленеводам одежду негде высушить. А с мокрой одеждой – не жизнь, обязательно заболеешь, здесь это непозволительная роскошь. Так что и они в чумах, и мы здесь на кухне, сидели в ожидании тех редких солнечных дней, которые позволили бы нам встретиться на берегу реки.

– Они недалеко, – сказал вчера Коля. – Только бы дождь перестал.

Теперь он смотрел на огонь, напряженно о чем-то думая.

– Что там у тебя? – спросил я.

Внутри разрасталась тень и мерцающий блеск, пробивающийся через все щели раскаленной печки, пока что был единственным источником света.

– С тех пор, как ты здесь появился, огонь замолчал. – Он недоверчиво глянул на меня. – Он думает.

– О чем?

– Духи не хотят, чтобы ты оставался в тайге. Они не понимают, кто ты и зачем сюда приехал.

Дождь барабанил о подоконник, кривой пол терялся во тьме, в которой стоял коленопреклоненный Коля, и лишь лицо его было освещено (как на картинах старых живописцев) светом, исходившим из приоткрытой печки.

– Откуда ты знаешь?

– Огонь всегда тебе всё расскажет, предупредит о человеке или о медведе.

Странное дело, но после его слов в этой погружающейся в темноту и шум дождя кухне как будто кто-то появился. Казалось, темные углы стали его прибежищем, а поскрипывание мебели – отголосками его шагов.

– Ну и что он сейчас говорит?

– Сейчас? – Покачал он головой и пошуровал кочергой. – Сейчас он колеблется.

– Откуда знаешь?

– Вчера в бане специально печку истопил и то же самое. – С тихим скрипом он закрыл дверцу печки и задвинул засов. Зажег свет, мне пришлось зажмуриться. – Ты хоть дал что духам, когда высадился на берег?

– А что я им должен был дать?

Он на мгновение задумался.

– На твоем месте я пошел бы сейчас за дом и выбросил всё, что у тебя в кармане.

Он поставил чайник на огонь. Я встал из-за стола, обулся, надел куртку и вышел. По мокрому дощатому настилу прошел мимо густых кустов картофельной делянки. У сортира сиганул через забор и преодолел кучу лежавшего за ним мусора. Передо мной открылось широкое пространство, поросшее густой травой. За ним черной стеной стояла тайга. Я, как в сказке, повернулся к лесу задом, достал из кармана горсть мелочи и что было сил метнул за спину. Послышалось глухое побрякивание падающих в траву монет. Я оглянулся и увидел, что вечер уже погрузил землю во тьму и лишь обложенное тучами небо бледно светилось. На небольшом деревце неподалеку я заметил промокшего ворона. Друг по несчастью, он мок вместе со мной и смотрел на меня.

1

Марек Каминьский (род. 1964 г. Гданьск) – польский путешественник, полярник. Единственный человек в мире, покоривший оба полюса Земли в течение одного года (1995 г.) – Прим, переводчика.